Знающий не говорит. Тетралогия - Людмила Астахова

В конце концов осталось только одно лицо и одно имя. Бледное лицо с черными глазами, чуть припухшими веками, с широким ртом. Джасс. Некрасивая, прекрасная, единственная…

Он заново, снова и снова переживал каждый миг, когда они были вместе, начиная от первой встречи в окрестностях Хисара и заканчивая беглым взглядом перед появлением из портала Крушителя.

Почему он не древний бог-демон безумия, который возродил из ткани хаоса свою возлюбленную после ее смерти? Он ведь носит то же самое имя. Он бы заново вылепил и длинные узкие ступни, и трогательно острые коленки, и округлые бедра, плавно переходящие в тонкую талию, и нежное лоно, и совершенной формы чаши грудей, и гибкие руки, и шею, и любимое незабываемое лицо с глазами-омутами. Вылепил, чтобы сжать в объятиях и навеки соединиться со своим безумием, как тот самый бог-демон из старых, как мир, сказаний.

Тело было сильным, двужильным, телу нужно было есть и пить, телу хотелось спать, тело не могли сломать ни пытки, ни голод. Тело сотворили боги для долгой-предолгой жизни, защитив от хворей и немощной старости. Тело его было почти совершенным. А душа медленно умирала, постепенно теряя себя. Он догадался об этом не сразу, а только когда боль стала уменьшаться сама собой. «Копье» по-прежнему сидело в груди, как влитое, мир оставался черно-серым, и ничего не изменилось. Но душа, словно пережатый веревкой палец, потихоньку немела и гибла. Видимо, Неумолимая Госпожа избрала для него какую-то особую участь. Пусть будет так. Если смерть приносит успокоение, а его боль утихает, значит, Госпожа устроила игру в «холодно-горячо» и ждет его где-то впереди.

С самого раннего утра шел дождь, сначала мелкий и назойливый, но становившийся час от часу все сильнее и сильнее. Ближе к ночи это был уже не дождь, а настоящая буря. Ветер выл и хлестал в спину, ледяная вода заливала лицо. От молний, бивших из низких туч, было почти светло. Ноги у Ониты разъезжались в грязи, измученная кобыла могла в любой момент рухнуть в бурлящую жижу, придавив своего безумного хозяина. Но этого не случилось.

Чуть в сторонке от тракта он увидел маленький огонек – окно жилого дома, золотой, теплый и зовущий. Он собрался проехать мимо, но ветер вдруг сменил направление, швырнув в лицо всаднику целое ведро холодной воды и добавив еще пару мокрых жгучих оплеух от себя. Онита встала на дыбы, едва не сбросив седока, и заспешила к избушке. Обладай кобыла человеческим голосом, она бы обложила своего господина матом и объявила, что эту ночь намерена провести под крышей сарая, который имелся при одиноком строении, как и коновязь.

Ему было все равно – ночь-дождь-холод, но животное ни в чем не виновато. Ириен даже потрудился насухо обтереть лошадиную шкуру пучком соломы, но привязывать Ониту не стал.

Пошатываясь, подошел к двери в дом и еще какое-то время стоял, прислонившись холодным лбом к косяку. Стучаться и проситься переночевать было сущей глупостью. Не пустят, ежели сами в здравом уме… Впрочем, ему все равно…

Дверь была не заперта и отворилась от самого незначительного толчка, оставалось непонятным только, как ветер до сих пор не сорвал ее с петель. Он сделал шаг внутрь и замер, щурясь от резкого перехода из темноты к свету. С одежды под ноги натекла грязная лужа.

Спиной к нему возле очага стояла женщина и равномерно помешивала что-то в кастрюле длинной ложкой.

– Не стой в дверях, заходи, – сказала она голосом Джасс.

Эльф осторожно нащупал ручку за спиной и плотно затворил дверь, прислонившись к ней спиной.

– Садись, ужин почти готов.

У нее было лицо Джасс, и волосы, завязанные в тяжелый пучок низко на затылке, и руки у нее были, как у Джасс, и роста она была такого же. Он сел на лавку вполоборота, не сводя немигающего оледеневшего взгляда с женщины у очага, пока она накладывала в грубую глиняную миску что-то горячее и мясное, отрезала кусок хлеба и наливала в кружку молока из крынки, а потом выставляла все это перед ним. Ириен взял в руку ложку, черпнул из миски и… все-все вспомнил.

– Мне сказали… – сказал он ломким, как первый ледок, голосом, впервые за много дней сумев вымолвить слово.

– Я знаю, – кивнула Джасс. – Пусть все считают, что я умерла. Смотри, не обожгись, Ирье, подливка горячая.

Эльф ел медленно, словно заново узнавая вкус еды, вкус хлеба и молока. Он, оказывается, невероятно оголодал.

Джасс стало страшно. Эти потухшие глаза, обведенные черными кругами, заострившиеся до предела черты, расчесанный в кровь шрам на щеке, липкая грязная пакля вместо волос и обкусанные под корень ногти. Когда она увидела его в дверном проеме, то прокляла тот день и час, когда Мэду пришла в голову его гениальная идея. Еще немного – и от Ириена не осталось бы ничего.

Главное, сейчас сделать все так, словно ничего не случилось. Одни только боги знают, чего ей стоило сдержать крик, не броситься навстречу, не обнять и не прижать к себе, заслонив от всего мира руками, как щитами. Не разрыдаться от жалости и любви, тем самым, может быть, толкая его в бездну безумия. А говорят еще, что эльфы не сходят с ума. Достаточно одного взгляда на это истерзанное существо, чтобы понять, как ошибаются знатоки. Он уже на грани, в одном шаге от края.

– Это твоя гроза? – вдруг спросил Ириен, оторвавшись от тарелки.

– Моя, – смутилась Джасс. – Хорошая?

– Отличная. Прямо, как у настоящей ведьмы.

– А я теперь и есть настоящая ведьма, – с едва скрываемой гордостью сказала женщина.

– Поздравляю.

И он порывисто обнял Джасс, стиснув в объятиях с такой силой, что она только охнула. Откуда только силы у него берутся? Губы у Ириена отчаянно кровоточили, окрашивая поцелуй в трагические тона, но целоваться эльф не разучился, это точно. И не важно, что пахло от него отвратительно и грязен был Альс, как распоследняя свинья, руки сами, без участи разума расстегнули и содрали с него перевязь, следом на пол отправилась пропитанная грязью и потом рубашка. Они были живы, оба, и собирались друг другу это доказать немедленно, прямо сейчас. Прямо на лавке.

И доказали.

Она проснулась от звука «тюк-тюк-тюк» где-то за закрытым ставнями окном. Тело сладко ломило, и более всего хотелось поваляться в теплой постели еще немного, потягиваясь и похрустывая всеми косточками. Джасс ожидала, что одежда будет разбросана по всему дому, но, видимо, запамятовала, как оно – жить с эльфом. Ее нижняя рубашка, юбка, кофта и чулки лежали аккуратной стопочкой на кособоком табурете, а под ним стояли башмаки. И наверняка вода для умывания уже давно согрета, и с полки снято чистое полотенце, а пол помыт, равно как и посуда. Если бы женщины знали чуть больше о привычках чистокровных сидхи, верно, они бы целыми отрядами ходили за горы Натай охотиться на остроухих мужей.