Волкодав - Мария Васильевна Семенова

и других!.. Он называл имена, но я не запомнил.

– Ясно…

– И что сам, дескать, Колодец пробит в камне вовсе не Кривобоким Проходчиком или как там его, а промыт водой, как все природные пещеры. Да ещё и удостоверить эти россказни больше нельзя, потому что там очень кстати загорелся пласт горючего камня и всё как есть начисто замуровал! Словом, вот вам ваш Колодец и все ваши надежды! Ну так как – дадим этим ребятам свободу?..

– И каторжники сказали – нет?

– Ха!.. Да они их камнями закидали бы, если бы не стража. Вот что получается, когда людям открывают всю правду про то, во что они так долго верили!.. Только крик стоял: «На ворот их!.. На ворот!..» Короче, Церагат никакого слова не нарушал… – Харгелл усмехнулся, мотнул головой, погладил усы. На руке блеснула рукоять боевого ножа. Он всё косился на неё, словно она царапала его совесть. Он сказал: – Аррант, хилый этот, с него что взять… только заплакал. Но венн!.. Одно слово – дикарь. Я уж думал, не иначе кого-нибудь убьёт, пока скрутят!.. Ну и чего добился? Глядишь, отправили бы обратно в забой… а так – измордовали до полусмерти и приковали вдвоём с тем же аррантом водяной ворот крутить. Не позавидуешь…

– Да, – пробормотал Гвалиор. – Не позавидуешь.

У него холодным глиняным комом лежало в душе то особое ощущение, которое люди описывают просто и коротко: всё пропало. Сверкающий самородок оказался обманкой, золотом дураков… Наверное, Серый Пёс и Тиргей чувствовали примерно то же. Только гораздо, гораздо больней и острей… У них ведь речь шла не о сбежавшей дуре-невесте и не об окончании добровольной, в общем-то, службы. Он посмотрел на повозку и увидел свой заплечный мешок, куда заботливый родственник уложил все его пожитки. Гвалиор молча выволок мешок через бортик и взвалил на спину.

– Погоди!.. – остановился Харгелл. – Ты куда это ладишься?

– Я не пойду с тобой, дядя, – спокойно сказал Гвалиор. «Я уже дважды сглупил, послушав тебя. Я зря нанялся в надсмотрщики. И стократ зря соблазнился твоей „капелькой малой“. Третьего раза не будет…»

– Ты дурак! – рассердился Харгелл. – Неблагодарный притом. Змеев хвост и скользкое брюхо! Тебя дома ждут!.. Я им обещал тебя привезти!

Гвалиор поправил широкие ремённые лямки.

– Мне уже не пять зим, дядя, чтобы меня привозить-отвозить… предварительно напоив до бесчувствия…

– Я о тебе заботился, недоумок! Ты там ещё бы в драку полез!

– А что касается дома… – не слушая, продолжал Гвалиор. Выудил из поясного кармашка перстенёк с потрескавшимся перламутром, подаренный когда-то Эрезе, и со всего плеча закинул далеко на розовеющий снежник: – Ей, если спросит, так и передай: мол, плюнул да и выкинул в Проклятые Снега. А матери с отцом я за эти годы столько денег прислал, что в нашей Богами забытой глуши им до смерти всего не потратить. Теперь себе на жизнь что-нибудь заработаю. Может, с этими новыми законами и вправду женюсь…

– Мне-то не ври, племянник. Ты ведь не ради денег хочешь остаться, а из-за этих двоих! Во имя Священного Огня, золы и углей!.. Как есть круглый дурак!..

Гвалиор с ним спорить не стал. Он сказал:

– Отцу с матерью от меня поклонись.

Повернулся и зашагал назад по дороге, туда, где в лучах вечернего солнца ослепительным огнём горели три Зуба. Караван Ксоо Таркима не успел как следует отдалиться от Западных-Верхних ворот – Гвалиору предстояло идти всего ночь и ещё полдня. «Может, я и в самом деле дурак…»

Харгелл всё-таки догнал непослушного племянника. Он больше не пытался его удержать, просто некоторое время шагал рядом, как положено при расставании. А потом торопливо отстегнул и сунул ему ножны с ножом:

– На, возьми… Будешь хоть меня вспоминать.

Зубов отточен ряд

И нехорош мой взгляд:

Я – пёс!

За тысячу шагов

Учует злых врагов

Мой нос.

Кого-то подстегнёт,

Кого-то отпугнёт

Мой вид.

Я схватки не ищу,

Но в жизни не спущу

Обид!

Щетина на хребте.

Сверкают в темноте

Клыки.

Я – зверь среди зверей.

Ну – у кого острей

Клинки?!.

…А ты со мной не схож.

Ты кроток, тонкокож,

Несмел.

Ты в драке не боец.

Ты вражеских сердец

Не ел!..

Ты только мудрых книг

Величие постиг.

Твой нрав

Опередил наш век.

Ты просто – человек.

Ты – прав!

Неблизок твой рассвет.

Покамест даже нет

Свечи!..

Но я, матёрый зверь,

Прошу уже теперь:

Учи…

10. Волкодав!

Воды для промывки руды требовалось много. Очень много. Вороты на семнадцатом уровне скрежетали круглые сутки, заглушая даже писк летучих мышей, гнездившихся под потолком…

Здесь трудились только опасные, да и то не всякие, а лишь наказанные за немалые провинности. Эту работу считали очень тяжёлой.

В забое каторжник может хотя бы иногда опустить кайло и немного перевести дух. Или, если Белый Каменотёс наведёт его на богатую часть жилы, невольник добудет красивые и ценные камни, а значит – какую-то добавку отдыха и еды…

На вороте всё не так. Прикованные рабы толкают и толкают тяжёлое неподатливое бревно, наматывая нескончаемые круги внутри каменного мешка. Их усилие вращает прочный деревянный столб с шестернёй особой формы. Эта шестерня цепляет другую, и вращение передаётся на вал, расположенный уже горизонтально. На валу сидит большое колесо с черпаками, укреплёнными на спицах. Черпаки подхватывают воду из подземного озера, потом опрокидываются в жёлоб. Если надсмотрщик замечает, что какое-то колесо вращается медленнее других или воды в жёлобе стало меньше, он разворачивает кнут и идёт подгонять дармоедов… Так что – никаких передышек.

И ещё немаловажное обстоятельство. Здесь не водятся крысы. А значит, каторжник будет есть только то, что ему принесут. Вернее, сбросят сверху на каменный пол…

Рабы на вороте не видят ни озера, ни колеса. Только деревянный рычаг, до тёмного блеска отполированный мозолистыми ладонями предшественников. Только круг неровных тёсаных стен. Только шестерни, стонущие над головой…

Лошадям, приставленным к подобной работе, сердобольно завязывают глаза, чтобы они не спятили от однообразного кружения. О невольниках так не заботятся. Иногда наверху стены им оставляют факел. Иногда – нет, и тогда они работают в темноте. А на что им, собственно,