Порочный ангел - Дженнифер Блейк

— Я не хотела бы тебе навязываться, но… — начала Элеонора.

— Чепуха — объявила Мейзи, едва ли не силой втаскивая ее через порог и острым взглядом бесхитростных карих глаз сразу заметив узелок, который содержал все пожитки Элеоноры. — Еще один человек ничего не меняет. Джон будет тебе рад. Скажи, как тебе нравится наше местечко?

Прихожей не было, как, впрочем, и перегородок. Была одна большая комната с деревянными колоннами, лестницы, ведущие на чердак, тоже не разделенный. Пол из струганных деревянных досок настелен прямо на землю. Занавески делили комнату на отсеки. Похоже, прежде, когда это строение служило сараем, здесь были стойла.

— Ну… Хорошо, — сказала Элеонора, ощущая запах свежей извести от недавно побеленных стен. Мейзи расхохоталась.

— Да. Довольно хорошо для временного театра, должна я сказать. Мы с Джоном здесь живем вместе с труппой. Но, конечно, это не будет постоянным жильем.

— С труппой? С труппой актеров?

— Да. Они приехали из Англии, через Бостон, Сент-Луис, Сан-Франциско, чтобы развлечь и приобщить к культуре массы Никарагуа и скучающих солдат Уильяма Уокера. Если тебя удивляет, что сейчас здесь тихо, то это потому, что в данный момент они рыскают по всей стране в поисках реквизита для премьеры. Это отличные люди. Они тебе понравятся.

— Я уверена, — кивнула Элеонора. — Но расскажи, как вышло, что ты оказалась среди них?

— Конечно, расскажу, — пообещала Мейзи, ведя ее наверх, мимо занавесок из муслина ржавого цвета, в более подходящее место, меблированное, — там стояло несколько удобных низких диванов. На кушетках, покрытых индейскими шалями с бахромой, высились горки расписных подушек, украшенных шнуровкой из парчи с кисточками… Видимо, здесь тоже спали. На низком столике дымился кофейник, стоял поднос с чашками и блюдцами из тонкого, как бумага, китайского фарфора. Усевшись возле него, Мейзи продолжала:

— Во-первых, я хотела бы узнать, как этот ужасный полковник сумел заставить тебя жить с ним? Давай, рассказывай все, не стесняйся.

Главное достоинство Мейзи — умение понимать. И все же Элеоноре нелегко было рассказывать о случившемся. Ей не хотелось возвращаться в прошлое, многое объяснять и излишне откровенничать. Но в то же время следовало, чтобы Мейзи ухватила суть происшедшего и его истинные причины. Почему это было важно, Элеонора не понимала. Да и не хотела думать об этом.

— Я была права. Ты оказалась пленницей. И я думаю, раз так, ты, вероятно, самая великодушная женщина, — рассудила Мейзи.

— Нет, — покачала головой Элеонора.

— Нет? Значит, ты его не простила?

— Дело не в прощении.

— А тогда в чем? В отмщении? Да, я думаю, с него стоит спустить шкуру.

Элеонора улыбнулась.

— А ты сама мстить не стала бы?

— Это дело опасное. Обжечься самой можно запросто.

Улыбка Элеоноры угасла.

— Ну, а как твои актерские дела? Тебя-то взяли на сцену?

— Не совсем. Если помнишь, мне сделали предупреждение. На приеме у Уокера, где мы были обе, я убедилась, что это один из тех людей, которые никогда не отменяют своих приказов. Страна маленькая, а партия, стоящая у власти, имеет неограниченный контроль над людьми и не очень-то считается с законами. Я побоялась оказаться на гауптвахте, если в ближайшее время не найду скоренько для себя какой-то уголок. Я никогда не мечтала работать, скажем, с младенцами. Это для меня слишком низкая ступень на социальной лестнице. И в то же время я слишком ленива, чтобы организовать «кошачий дом». То есть свой собственный бордель, чтобы тебе было понятнее. Поэтому для меня единственный выход — найти какой-то респектабельный союз. Связь с актером показалась мне достаточно близкой к этому идеалу. Вот так я и оказалась в труппе Джона Барклая.

— Так ты ничего к нему не чувствуешь?

— А ты что-нибудь чувствуешь к полковнику?

Элеонора опустила ресницы и не ответила.

— Понимаешь ли, некоторые вопросы лучше не задавать, ибо отвечать на них слишком мучительно.

— Если ты думаешь, что я влюбилась в Гранта Фаррелла…

— Разве я это сказала? Ненависть к мужчинам больше щекочет нервы, чем любовь, если, несмотря ни на что, ты вынуждена быть с ними.

И она с легкостью переключилась на другую тему.

— Да, я не спросила о Жан-Поле. Как он? Я была просто ошарашена, когда узнала, что он на гауптвахте. Его, видимо, арестовали сразу после того, как он ушел от меня из отеля.

— Сегодня его освободят.

— А, как и тебя? Интересное совпадение. Обратит ли на это внимание генерал Уокер?

— Надеюсь.

Мейзи странно посмотрела на Элеонору, но ничего не сказала.

— А ты оставила своему брату записку, где тебя искать? Нет? Ну, ничего. Мы пошлем кого-нибудь из мальчиков в казарму с запиской. В труппе есть три мальчика, ну, я имею в виду молодых людей. Один из них почти помолвлен с одной из трех девиц. А всего с Джоном и со мной нас восемь человек.

Она рассказала о распределении обязанностей в труппе, о пьесе «Школа злословия», которую через две недели они собирались показать, о том, кто какую роль играет. Элеонора, думавшая о своем, была рада, что нет нужды отвечать. По мере того как она размышляла о Жан-Поле, о его бурном характере и способности Мейзи соединять все факты воедино, страх все глубже проникал в ее сердце. У Жан-Поля было время подумать, и нашлось, разумеется, немало людей, готовых рассказать ему, что случилось с его сестрой. А Жан-Поль тоже сумеет сопоставить факты.

Похолодевшими пальцами Элеонора поставила чашку на стол, так, что та стукнула о блюдце и немного остывший кофе выплеснулся.

— С тобой все в порядке? — спросила Мейзи. — В чем дело?

— Все нормально, — ответила Элеонора, выдавив из себя улыбку. — Все нормально.

День тянулся медленно, мрачный и пасмурный. Солнце светило как бы сквозь дымку. Вернулась труппа — шумная, веселая толпа, в которой все относились друг к другу с явной симпатией. Они легко восприняли появление Элеоноры в крестьянском наряде, уверенные, что и она принимает их с той же легкостью. Из троих мужчин один был уже немолод, с седой шевелюрой и привычно пересыпал свою речь цитатами из Шекспира. Другой был настоящий великан, не слишком умный, но явно добродушный. А последний — юный Адонис, был пленен младшей и самой свеженькой из актрис, прелестной блондинкой-инженю. Две другие женщины выглядели по-своему привлекательными, хотя их циничные улыбки выдавали опытность, приобретенную не только на подмостках. Познакомившись с ними, Элеонора на секунду вообразила, что и ее лицо выражает ту же горькую терпимость, но, поразмыслив, решила, что этого нет. Ее образ мышления был не таков.