Давай займемся любовью - Анатолий Тосс

– Слушай, я тебя даже и не узнал поначалу. Ты такая серьезная здесь, вся в своей врачебной заботе. Я и представить не мог, что ты можешь быть такой официальной и строгой.

Она сняла очки, положила на стол, закрыла глаза, с нажимом провела по ним пальцами, словно оттирала слой грима, задержала пальцы у переносицы и так, с закрытыми глазами, произнесла все тем же железным голосом статуи Командора:

– Я устаю к концу дня. Знаешь, шесть часов напряжения сказываются. К тому же здесь не дом отдыха, попадаются тяжелые случаи, и надо держать дистанцию, чтобы саму не зацепило. Чтобы эмоционально не подключиться. Если на все реагировать, надолго не хватит. Сейчас, подожди, приду в себя.

– Да нет, мне даже нравится, – попытался успокоить ее я. – Нордическая сдержанность или, скажем образно, недоступная ледниковая холодность должны только подстегивать желание. Недоступность всегда его подстегивает. Вспомни хотя бы «Лису и Виноград» дедушки Крылова.

Она улыбнулась, так и не отпуская пальцами переносицу, и губы стали округляться, из сухого стебелька прямо на глазах вылупился симпатичный такой, пухленький бутончик.

– Ты на роль лисицы претендуешь? – спросила она, по-прежнему не открывая глаз. – А я, выходит, виноград? Какой, отдельная ягодка или гроздь? – Я пожал плечами, откуда мне было знать. – Да и вообще, надо же, какое глубокое наблюдение. «Недоступность подстегивает желание». Молодой человек, откуда такие знания?

Конечно, она подтрунивала надо мной, иронизировала, так сказать. Ну и пусть, решил я. Если это поможет ей расслабиться, отвлечься от врачебных забот, я не против.

– Так ведь Чехов же говорил, что писатель – инженер человеческих душ*. Я, правда, до инженера пока еще не доучился. Максимум до техника. Но все равно гордо звучит: «Техник человеческих душ!» Как? Неплохо?

– Нормально, хорошо звучит. – Она уже смеялась в голос, потом наконец отняла пальцы от глаз. Оказалось, что еще недавно сухенькие, безводные ручейки настигло половодье, и они растеклись в застывшие гладкой зеркальной синевой озера. – К тому же Чехов тоже с юмористических рассказов начинал. Так что дорожка протоптана.

Я ничего не ответил, лишь кивнул.

«Кто из них привлекательнее? – успел подумать я. – Моя знакомая, веселая, остроумная Милочка или холодная, недоступная к.м.н. Гессина Л.Б?» Я не знал ответа. В конечном итоге, что плохого в том, что женщина умеет перевоплощаться? Разве только то, что ты не понимаешь, в каком облике она естественна. «А если она многолика? – возразил я себе. – И все имеющиеся в ее распоряжении «лики», все без исключения естественны и натуральны? Что в этом плохого? Видимо, ничего», – подвел я черту скороспелому размышлению.

– Ладно, – прервала смех не то Милочка, не то к.м.н. Гессина. – Давай к делу. Что там у тебя с боком?

– Болит, скотина, – коротко объяснил я.

– Ну да, понятно, – кивнула к.м.н. – И когда начал болеть?

Я открыл было рот, чтобы соврать, не рассказывать же всю историю в подробностях, но она едва уловимым, властным движением руки остановила меня.

– Знаешь что, давай не тратить время, а то прием заканчивается. Покажи, где болит.

Я показал.

– Мы вот что сделаем… Сначала просветим бок, посмотрим кости, легкое. Если ничего не найдем, тогда уже будем думать. – Я кивнул, я не возражал просветиться.

Она подняла телефонную трубку, набрала короткий трехзначный номер. Я услышал гудок, потом грубоватый мужской голос: «Слушаю».

– Петь, ты свободен?

– А что? – пробасил грубоватый Петя.

– Можешь сейчас человека посмотреть?

– Дорогого человека? – пошутил Петя. Надо сказать, совсем неплохо пошутил, я даже улыбнулся.

– Ну, не совсем безразличного, – ответила в трубку Милочка и погрузила в меня свои запрудные глаза. Мне аж стало зябко от их росистой влаги.

– Раз не безразличного, тогда посмотрим, – легко согласился мужской голос. Он вызывал симпатию, во всяком случае, пока грубовато тек по телефонным проводам.

Мила повесила трубку, встала из-за стола, я поспешил за ней. Мы вышли из кабинета, доктор предусмотрительно заперла за собой дверь, даже не замечая вопросительных, полных болезненной тоски взглядов оставшихся в вестибюле пациентов, пошла быстрым шагом по коридору. В нем не чувствовалось ни спешки, ни торопливости, только привычная решительность.

Идя сзади, беззастенчиво разглядывая ее небольшую слаженную фигуру, я вспомнил, как она в спортивном костюме в лесу катила передо мной на лыжах, как при этом бойко и задорно пританцовывали обтянутые материей половинки попки, каждая в своем ритме. Но сейчас они были прикрыты длинным врачебным халатом. А жаль.

Петя оказался не таким солидным и грубоватым, как я его представлял по голосу, наоборот, лет тридцати пяти, невысокий, коренастый, со светлыми пшеничными усами, он выглядел добродушным. Взглянул на меня изучающе, невольная улыбка застряла в густых, накатом усах. Утверждать я, конечно, не берусь, но думаю, он в душе немало удивился – как такой несолидный паренек мог оказаться «небезразличен» его маститой коллеге? И не только удивился, но наверняка и посмеялся там же, в душе.

Мы опять сели за кабинетный, рабочий стол, теперь уже втроем.

– Ну, что случилось? – поинтересовался Петя, если не с сочувствием, то с заботливым вниманием.

Я снова повторил, что повредил бок. Конечно же, он спросил, как это мне удалось. Теперь, в присутствии незнакомого человека, отделаться шуткой было невозможно. Неплохо было бы что-нибудь соврать, но с ходу я не мог придумать ничего правдоподобного. Не так легко придумать правдоподобную версию поврежденного бока. Пришлось говорить правду.

– С лестницы упал, – заявил я угрюмо, чувствуя себя полнейшим придурком.

Видимо, я не только заявил угрюмо, но угрюмость перекинулась и на мое лицо, потому что эти двое, сидящие напротив, не смогли сдержать улыбок. Ладно, Петя, он хотя бы спрятал свою под наплывом светлых усов, а вот к.м.н. Гессина и не пыталась ничего прятать. Она рассмеялась громко, не смущаясь.

– Ты чего, так надрался, что с лестницы свалился? Ты пьющий, что ли, сильно? – Она просто хохотала, расслаблялась по полной под конец тяжелого рабочего дня.

Ну что тут скажешь? Я потому и не хотел рассказывать. Как ни поверни, все равно будешь выглядеть абсолютным идиотом.

– Да нет, не в пьянстве дело. Просто история долгая, – попробовал уйти я от ответа.

– Но нам все-таки надо знать, – вставил свое веское слово врач Петя. – Чтобы правильно диагностировать.

Конечно, ни хрена ему не надо было. Какая разница, что произошло? Как произошло? Ну, упал человек с лестницы, ну повредил бок, кого волнует, по какой именно причине он упал? Ты, главное, лечи, ты же врач. Но самое обидное – я по-прежнему не мог придумать, что бы им такого наврать. А продолжать отнекиваться тоже было неудобно, все же они меня по блату принимают.

– В общем, если вкратце, – сдался наконец я. – Я был на вечеринке, а мой товарищ, мы вместе в институте учимся, он вышел на лестничную клетку покурить. И там к нему какой-то мужик пристал. Такой, похоже, что из зоны, рецедюга, одним словом. По-серьезному пристал, все запросто могло плохо закончиться. Хорошо, что я успел выскочить из квартиры, времени не было, все буквально мгновениями определялось, ну, я и прыгнул на него со всего разбега, и мы вдвоем по ступенькам покатились. Я-то в основном на нем, но дом там старый, дореволюционный, лестница длинная, крутая, вот я и приложился пару раз, особенно боком.

Они оба помолчали немного, видимо, переваривали мою полукриминальную историю.

– Надо же, – покачала головой докторша с персиковыми щечками. – Ты, Петь, всего еще не знаешь… Он к тому же писатель. Рассказы пишет. А тут выясняется, что и боец, за товарища вступился, бандита одолел. Надо же, молодец какой.

Я так и не понял, подсмеивается она надо мной или серьезно.

– А что с мужиком-то? – задал законный вопрос Петя.

– Да он побился сильно, все же я на нем проехался, вот и остался там лежать. Мы хотели «Скорую» вызвать, но он стал просить, чтобы не вызывали. Сказал, что отлежится, оклемается.

– Так и не вызвали? Ни «Скорую», ни милицию? – Я покачал головой. – Напрасно. Надо было вызвать. – Петя подумал, затем повторил: – Напрасно не вызвали. – Снова помолчал. – Ладно, давай, раздевайся до пояса. Сначала легкие послушаем, а потом рентген сделаем, ребрышки посчитаем.

Я начал стягивать с себя сначала свитер, за ним рубашку, левую руку тревожить не хотелось, поэтому процесс обнажения происходил долго, я совсем сбился от череды неловких, ограниченных инвалидностью телодвижений.

Потом Петя долго прикладывал холодящую примочку стетоскопа к моим глубокодышащим органам, я то задерживал дыхание, то, наоборот, раздувал легкие, как мог. Петя был внимателен и аккуратен, вслушивался в меня долго, сосредоточенно. А вот его коллега доктор Гессина, не стесняясь, разглядывала мою полуобнаженку и даже не пыталась скрыть откровенного, расстреливающего в упор взгляда. Уж не знаю, получала ли она какое-либо удовольствие, но вот то, что меня смущала, – это точно.