Полет на заре - Сергей Каширин

Про таких (Юрий знал) говорят насмешливо: «Висит как сосиска».

Однако на очередной тренировке вместо ожидаемого: «Эх ты, младший братишка!» — Уткин услышал:

— А давай помогу! Хочешь? — Это к нему подошел Николай Горгота.

Юрий просиял.

Поддержка товарища ободрила его. А характер у него, надо сказать, был. Он быстро уставал, то и дело срывался, падал с перекладины, но тут же вскакивал: «Подстрахуй еще, пожалуйста!» — и снова, подпрыгивая, цеплялся за перекладину. Горгота чувствовал, как напрягается худенькое тело Уткина, и помогал ему подтягиваться, поднимая под мышки, но Юрий обижался:

— Я сам… Сам… Ты только не дай упасть. Сослуживцам понравилась его настойчивость, и на следующее утро, когда он неумело ковырял иглой, подшивая подворотничок, к нему подсел старший сержант Рысин:

— Смотри, как это делается…

Иголка поблескивала в ловких руках Вячеслава, словно серебряная искорка. «Вжик, вжик…» Проколол ткань, надавил ногтем на ушко, подтянул… Юрий понаблюдал за его работой, попробовал подражать сержанту, и у него шов стал ложиться ровнее. Подшил — белая полосочка аккуратно выступала над воротником. Красиво!

Товарищи наперебой заботились о нем. Ефрейтор Стукалов рассказал о конструкции радиостанции, научил читать схему блоков. Комсгруппорг рядовой Кулешов помог подобрать материалы для подготовки к политическим занятиям, старший сержант Рысин объяснил непонятные вопросы по заданной командиром теме из ядерной физики.

А Горгота снова пошел с Юрием в спортивный зал.

— Это вам Никитин поручил? — спросил Уткин Горготу.

— Что? — удивленно глянул на него Николай.

— Ну, это… Шефство надо мной.

— Чудак! — засмеялся сержант. — Или не нравится?

— Да нет, — замялся Юрий, — но…

Он опасался, что ребятам надоест возиться с ним. Однако все дружно помогали ему. Разве что Вениамин Матвеев иногда пытался сказать какую-нибудь колкость, но однажды Рысин предупредил его, чтобы это было в последний раз. Спустя неделю Матвеев сам подошел к Уткину:

— Ты, Юра, не обижайся.

— Чего там! — обрадовался Уткин. Он был покладистым, добрым парнем, да и свою неосторожную фразу помнил. Смущенно попросил: — Ты меня тоже извини, Веня…

Примирение растрогало его, и он был преисполнен чувства благодарности ко всему отделению. А тут еще посылка от матери пришла. Юрий немедленно распаковал ящик, взмахнул рукой:

— Налетай, ребята!..

Товарищам пришлись по вкусу домашние пироги и яблоки. Только от печенья и конфет все наотрез отказались.

— Это ты себе оставь, — потребовал сержант Щепков. — Ты чай любишь, вот и…

Игорь Щенков — командир отделения. Юрий вначале побаивался его: очень уж строгий. Не вскочишь с постели по сигналу «Подъем!» — ас Юрием это случалось нередко, — он уже одеяло стягивает. Сам за десять минут до побудки встает. И занимается сержант дополнительно с ним больше всех. Серьезный парень, требовательный.

— Понимаешь, — говорил он Уткину, — вот уже три года наше подразделение отличное. Мы должны удержать это звание. Так ты, будь добр, тоже поднажми. Понимаешь?

Юрий понимал. На собрании комсомольской группы он, как и все, голосовал за то, чтобы каждый солдат заслужил звание отличника боевой и политической подготовки. Да ему и самому хотелось стать таким. Правда, первое время не ладилось с учебой, но теперь, с помощью товарищей, он почувствовал себя увереннее. Только вот физо…

Долгое время Уткин считал, что ему не дано быть спортсменом. Однако служба в армии поколебала его убеждение в том, что физкультурники — люди с какими-то особыми способностями. И первым, кто опроверг такое мнение, был старший лейтенант Никитин. Ростом он чуть выше Юрия, стройный, худощавый, а на груди — значок мастера спорта. И как начнет на перекладине «солнце» крутить — дух захватывает…

«Нет, я так не смогу», — говорил себе Юрий.

А Никитин догадывался о сомнениях юноши и весело рассказывал:

— Я таким замухрышкой раньше был, что стыдно вспомнить.

Уткин верил и не верил. Выходило, что он тоже сможет стать сильным и ловким, если будет настойчиво тренироваться. Да, собственно, он уже почувствовал себя крепче. Бывало, вернется с тактических учений в казарму — рук не поднять. Засыпал сразу, едва голова касалась подушки, и спал до утра как убитый. Теперь по вечерам его все чаще видели в спортивном зале.

Нельзя было не заметить, что в этом хрупком на вид пареньке проснулась разбуженная армейской службой мужская воля. Настойчивость его граничила с самозабвенным упрямством. Зато никто уже не смеялся над его нерасторопностью. Заметно прибавилось у солдата и сноровки, и выносливости. В колонне он по-прежнему ходил замыкающим, но шаг печатал твердо, не сбиваясь с ноги и не отставая от товарищей. И особенно гордился тем, что за меткую стрельбу из автомата командир взвода объявил ему благодарность.

— Служу Советскому Союзу! — отчеканил он. Потом, когда Никитин скомандовал: «Разойдись!» — он подошел к офицеру и, глядя на него влюбленными глазами, доверительно сказал:

— Я, товарищ старший лейтенант, и перекладину одолею!..

Первая благодарность, объявленная перед строем, окрылила молодого солдата. Он знал, что родителям отличившихся воинов из части посылают благодарственные письма, и ему очень хотелось, чтобы такое письмо получила когда-нибудь и его мать.

Жизнь, однако, была нелегкой и более будничной, чем рисовалась в мечтах. Она не часто баловала Уткина удачами. Прошла дождливая осень, наступила зима, а случая особо проявить себя так и не выпало. Один день сменялся другим, и трудностей между тем становилось все больше и больше. От подъема до отбоя солдаты упорно учились военному делу, учились строго по распорядку. С утра — физзарядка, потом — построение на утренний осмотр, а затем — до позднего вечера — в строю.

Когда выпал снег, начали ходить на лыжах. Добрую половину дня — на лыжах, поскольку каждый солдат должен был пройти за зиму значительную в общей сложности дистанцию — пятьсот километров.

Оттепель, мороз до сорока градусов, метель — не хнычь. И Юрий крепился. Потемнело обветренное лицо, на руках появились мозоли, но глаза юноши выражали спокойствие уверенного в себе человека.

Он стеснялся теперь своих недавних, по-мальчишески наивных мыслей о громком подвиге. Понял: есть другой, более реальный подвиг — суровая повседневная служба. Подвиг этот ежедневно совершают все отделения, точнее — многие его сверстники, и надо просто быть таким, как и они. По крайней мере — не хуже их.

И письма, которые он посылал домой, стали более сдержанными. Юрий не жаловался на трудности, не просил, как раньше, чтобы ему прислали посылку или денег. «Дорогая мама, — писал он. — Обо мне не беспокойся, береги себя». Как бы вскользь сообщил матери и о том, что серьезно занялся физкультурой. Он сожалел, что не стал спортсменом до прихода в армию, и спешил наверстать упущенное. На очереди стояла задача научиться лазить по канату.

Однажды Юрий перестарался. Ему надоело продвигаться вверх «черепашьим шагом», и он, придя в спортзал без Щепкова, решил подтягиваться до тех пор, пока хватит сил. Канат, поскрипывая кольцом, которым крепился к ввинченному в потолок крюку, сильно раскачивался, но Уткин не остановился. Вдруг руки онемели, стали непослушными, и Юрий заскользил вниз. От трения ему обожгло ладони, сами собой разжались пальцы, и он упал на пол. Хорошо еще, что внизу был расстелен мат. На ладонях, словно их ошпарили кипятком, вздулись волдыри. Забыв ремень и шапку, Юрий выскочил на улицу, схватил полные горсти снега, пытаясь унять боль, выпрямился — и замер: к нему подходил Никитин.

— В чем дело? — с удивлением спросил командир подразделения. — Что с вами?

— Понимаете, товарищ старший лейтенант… Вот… — Уткин виновато протянул руки, показывая ладони. Лицо его кривилось. Он ожидал сочувствия, а Никитин вдруг принялся отчитывать его.

— Это безобразие! Вы на несколько дней вывели себя из строя. Почему работали без страховки?

— Товарищ старший лейтенант, но я… Но мне… До каких же пор нянчить меня будут? — оправдывался Юрий.

— А если ногу сломаете? — сердито перебил его командир. — Нет, дорогой, надо соображать, где и как о самостоятельности думать.

Голос офицера был строгим, но глаза смеялись. Было видно, что он притворяется, а в душе доволен и настойчивостью солдата, и его выдержкой: больно, но терпит.

— Ну ладно, — уже мягче сказал он. — Бегите к доктору. Только сначала себя в порядок приведите. Где ремень? Шапка где?..

Несколько дней после этого случая рядовой Уткин ходил с забинтованными руками, и Матвеев, помогая ему застегивать шинель, с укором говорил:

— Эх, младший брат, не везет тебе… Кругом не везет.