Ох, Мороз, Мороз... (СИ) - Волкова Дарья

Повезло, что он сам в это время был в другом месте. Павел не испытывал ни малейших иллюзий — окажись он тогда не в «Артеке», а дома — в загородном коттедже нашли бы не три, а четыре обгорелых трупа — три человеческих и один — собачий. Повезло.

Повезло, что в детский дом он попал, когда ему было уже пятнадцать. Уже что-то о жизни узнавший, понявший и резко вдруг повзрослевший. Родственников у Павла, как оказалось, не оказалось. Родня матери — она там, на территории когда-то бывшей союзной республики, а теперь это другое государство. Из родни отца — его сестра, Пашина тетка. «Тебе там лучше будет, Паша, — она говорила, не глядя ему в глаза. — Государство у нас богатое, вырастит тебя. Воспитают, человеком сделают». Тетка испугалась, — Паша это тогда отчетливо понял. Правда, став взрослым, он так и не смог понять, было ли там чего бояться. Неужели он, пятнадцатилетний сирота, мог представлять какой-то интерес для тех, кто убил его родителей, неужели его могли подозревать в мести? Вот Паша себя не подозревал, он с детства реально смотрел на вещи. Как бы то ни было, в пятнадцать лет его приняла в себя государственная воспитательная система. И не смогла сломать. Как раз потому, что было уже пятнадцать. И Павел смог дать отпор, постоять за себя, не позволить системе опустить на дно домашнего мальчика Пашу. Хватило сил — и моральных, и физических. Повезло.

И повезло, что он пацаном родился, а не девчонкой. Девчонку б сожрали. Что происходит с девочками в детском доме, Паша насмотрелся. Так, что забыть потом долго не мог. И групповые потрахушки, и аборты каждый месяц.

А он в учебу ударился. Отчетливо понимая, что это его единственный шанс вырваться оттуда, куда он попал. А такое слово Паша себе дал в первую же ночь в детском доме.

Поскольку учебного рвения среди большинства воспитанников не наблюдалось, Паша быстро стал любимцем педагогов. По крайней мере, тех, в ком осталось еще что-то человеческое. Особенно Павел был благодарен учительнице физики, Наталье Михайловне, которая смогла вложить в Пашину голову основы своего крайне непростого предмета. Именно по ее советам и даже настоянию Паша и поступил в физтех, воспользовавшись своими социальными льготами.

Однако льготы не помогли в обучении. Физтех был Паше реально не по мозгам — ну, или по мозгам, но с громадным скрипом. Но тут помогли таланты, унаследованные Павлом от отца. Те самые: хозяйственная сметка и организаторские способности. Он жил в общежитии в одной комнате с двумя очень умными ребятами — и бессменно был дежурным по комнате, драил полы, готовил еду и даже стирал белье. А ему за это делали лабы и курсовые. Он же был и бессменным старостой группы — и это тоже помогало держаться на плаву. Не завалил ни одной сессии, лишь в один семестр остался без стипендии — хотя сколько той стипендии, но и то деньги. Потом начал подрабатывать, и даже по специальности. И как-то жизнь стала выправляться, и Паша ощутил уверенность, что вот так, шаг за шагом, но он выберется, выбьется снова в люди, наверх, с того дна, куда его скинула чья-то злая воля.

А потом в его жизни появилась Алена.

Познакомились они на студенческой вечеринке. В то время Паша был еще достаточно наивен во многих вопросах. И не понимал, что джинсы на девушке — не просто джинсы, а от Гуччи. И камушки в сережках и колечках — не просто блестят, а бриллианты. Откуда ему было все это знать? Для него это была просто симпатичная девчонка, которая на него запала. Цену своей внешности Паша понял еще подростком, и пользовался этим напропалую. Не в меркантильном смысле, конечно. Но дать насытиться молодому здоровому либидо без лишних проблем и усилий — почему бы и нет?

С Аленой у них случилось в первый же вечер. И какое-то время продолжалось. А потом Алена сказала, что ей надоели встречи по полчаса, на которые Пашка договаривался со своими соседями по комнате. И предложила другой вариант.

Вот тогда Пашка начал понимать, что девочка Алена не так проста. Потому что они сели в машину — ее машину! И поехали в квартиру — ее квартиру! Пусть однокомнатная студия, но прекрасно отделанная и на Пресненском валу. Но Паша решил, что это неважно. В конце концов, если тебе есть, с кем удовлетворять сексуальный аппетит, и при этом взамен от тебя ничего не просят — то это вполне нормальный вариант. Алена и в самом деле ничего от Павла не требовала — ну, в том смысле, чего хотят девушки от молодых людей вне постели. Ни походов кино, ни посиделок в кафе, ни знаков внимания в виде цветов и подарков. У Паши все равно не было на это денег. Зато он честно отрабатывал в постели, и Алена был им очень довольна. В общем, их все устраивало обоих. До того прекрасного дня, когда их застукал Аленин отец.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Застукал как в дурацком анекдоте, со спущенными штанами. Именно в тот момент, когда они оба так завелись и уже не слышали ни щелкнувшего замка двери, ни шагов. И среагировали только на громкий кашель. На Алене в этот момент были лишь трусики, на Пашке — трусы и спущенные до колен джинсы. Картина, общем, маслом. Вазелиновым.

Покашливание сменилось ором — как только Паша и Алена отлипли друг от друга. На Павла солидный мужик в прекрасном сером костюме и с багровым от гнева лицом не обращал внимания, словно его и нет в комнате. И Пашка воспользовался этим — стал спешно одеваться. А Аленин отец орал на свою дочь. Орал громко, грубо, с переходом на мат. Припоминая автомобильные штрафы, бесконтрольные траты денег, приводы в полицию и двукратное отчисление из ВУЗа.

Ничего себе его Аленка поотжигала…

А Аленка сначала пыталась что-то ответить, потом молчала, а потом по ее лицу потекли слезы. Она так и не оделась полностью, в отличие от Паши, так и стояла перед орущим отцом, в футболке и трусиках. И плакала.

Паша не выдержал. Шагнул вперед, закрывая собой Алену.

— Прекратите орать на мою девушку.

На него наконец-то обратили внимание.

— Вон пшел.

Мальчика с детдомовской закалкой этим презрением сквозь зубы не напугать. Паша нащупал рукой ладонь Алены и сжал. И сказал негромко ей, прижимающейся сзади к нему:

— Давай, одевайся, и пойдем.

Алена принялась спешно исполнять его слова. А ее отец посмотрел на Пашу уже более пристально.

— Что, думаешь, приручил девчонку? А потом и до денег доберешься? До МОИХ денег?

Паша решительно не понимал, о чем ему говорит этот грубый и неприятный человек. И разговаривать с ним у Паши не было ни малейшего желания.

— Деньги свои в жопу себе засуньте.

На Пашу смотрели теперь совсем уже пристально. А потом дядька неожиданно расхохотался.

— Аленка, ты где такого грубияна нашла?

— Я еще и драчун, — мрачно предупредил Павел.

— А еще непуганный идиот, — непонятно хмыкнул мужик. Перевел взгляд на одевшуюся дочь. — Ладно, у меня еще дела. Да и вы тут… можете… закончить. Алена, вечером чтобы была дома. Кончилось твое вольное житье — отдашь ключи от квартиры и машины, и под домашний арест!

Он и в самом деле ушел. И тут у Аленки началась истерика. Первая на его памяти, но Паша тогда об этом, разумеется, не знал — что этого добра в его жизни будет еще много. А тогда он сидел, обнимал, гладил по светловолосой голове и слушал сквозь всхлипывания. Про то, что матери она не нужна. Что отец строгий — тогда-то Павел и узнал, что Аленин папа — бывший военный. Про свои подростковые годы — как отец выкидывал в мусорное ведро ее косметику и бижутерию, и состригал, зажив рукой, ногти с маникюром, как смывал, так же зажав, макияж с лица. Не по уставу потому что.

Право одеваться и выглядеть так, как ей нравится, Алена отвоевала, только окончив школу и поступив — с помощью папиных денег — в ВУЗ. Отец решил, что дочь теперь взрослая, отпустил вожжи. А дочь сорвалась с резьбы…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Аленку Павлу было и жалко. И одновременно как-то… Ему хотелось ее встряхнуть и наорать: «Дура, что ты делаешь со своей жизнью?! Ты знаешь, как призрачно это благополучие, как все может рухнуть в один миг?! Не просирай свою жизнь, вкладывайся в себя, учись, получай образование!». Но ничего этого он не сказал, воспитывать Алену — это обязанность ее отца. А он лишь обнимал и ждал, когда она успокоится.