Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

— Он язычник, да, — зарычал Изгримнур, — но в Эолере больше эйдонитской доброй воли, чем во всех ленивых щенках, которые болтаются по замку, вместе взятых! — Барон Хеаферт заржал, заимствуя пьяный смех у Годвига. — Болтаются без дела, когда люди вокруг живут скудной надеждой и еще более скудным урожаем!

— Все в порядке, Изгримнур, — устало сказал Эолер.

— Мои лорды! — замахал руками сир Флурен.

— Я не желаю слышать, как тебя оскорбляют только за то, что ты честен с ними! — загрохотал Изгримнур на Эолера. Он поднял кулак, собираясь снова стукнуть им по столу, но передумал и вместо этого поднес руку к груди и взялся за деревянное древо. — Прости мою горячность, мой король, но, беспочвенны эти страхи или нет, люди действительно боятся.

— А чего они боятся, добрый старый дядюшка Медвежья Шкура? — спросил Элиас, передавая Гутвульфу кубок, чтобы он наполнил его.

— Они боятся темноты, — сказал старик с достоинством. — Зимней тьмы. И они боятся, что скоро мир станет еще темнее.

Эолер перевернул пустой кубок вверх дном.

— На эрчестерском рынке несколько купцов, осмелившихся совершить путешествие на юг и обратно, рассказывают людям о странном видении. Я слышал эту историю столько раз, что не сомневаюсь в том, что она известна всему городу. — Эолер замолчал и вопросительно посмотрел на риммерсмана. Тот кивнул, мрачно поглаживая свою тронутую сединой бороду.

— Итак? — нетерпеливо сказал Элиас.

— В самых пустынных уголках Фростмарша видели удивительную вещь — карету, черную карету, запряженную белыми лошадьми…

— Ну и ну! — фыркнул Гутвульф, но Прейратс и Элиас внезапно переглянулись.

Король поднял бровь, переведя глаза на эрнистирийца.

— Продолжай.

— Те, кто видел ее, говорят, что она появилась вскоре после Дня всех дураков. Они говорят, что в этой карете гроб, а одетые в черное монахи идут следом.

— Какому же чуду приписывают крестьяне это видение? — Элиас медленно откинулся в кресле и посмотрел на эрнистирийца.

— Они говорят, мой король, что это погребальная карета вашего отца — примите мои извинения, сир, — и что пока страна страдает, он не будет спокойно спать в своей могиле.

После паузы король заговорил. Голос его едва перекрывал шипение факелов:

— Что ж, раз так, — сказал он, — мы должны убедиться в том, что мой отец отдыхает спокойно, как он того заслужил.

Посмотрите-ка на них, думал старый Таузер, волоча свою согнутую ногу и иссохшее тело через тронный зал. Все они торчат без дела и вечно ухмыляются.

Это больше похоже на сборище вождей тритингов, чем на благородных рыцарей Эркинланда.

Придворные Элиаса свистели и улюлюкали, пока шут, прихрамывая, проходил мимо них, словно он был цепной обезьяной из Нарракса. Даже король и его советник граф Гутвульф, чье кресло стояло рядом с троном, присоединились к грубым шуткам; Элиас сидел на троне из костей дракона боком, закинув ноги на ручку, как деревенский парень на воротах. Только юная дочь короля Мириамель сидела молча, лицо ее было строгим и печальным, плечи отведены назад, как будто она ждала, что ее сейчас ударят. Длинные волосы медового цвета, не похожие ни на темную шевелюру ее отца, ни на кудри ее матери цвета воронова крыла, как занавески, закрывали ее лицо.

Она выглядит так, как будто хочет спрятаться за своими волосами, думал Таузер. Какой позор! Говорят, что эта веснушчатая прелесть упряма и капризна, но по-моему, она просто боится всего этого. Девочка достойна лучшего, чем эти хвастливые волки, которые бродят нынче по нашему замку, но ее отец уже, кажется, обещал ее руку этому, будь он проклят, упрямому задире графу Фенгбальду.

Он не очень быстро продвигался вперед, его движению мешали протянутые к нему руки, стремящиеся погладить или похлопать его — говорили, что прикосновение к карлику приносит удачу. Таузер не был карликом, но он был стар, очень стар и сгорблен, а придворные веселились, обращаясь с ним так, словно он был карликом.

Наконец он достиг трона Элиаса. Глаза короля были красны, то ли от слишком обильных возлияний, то ли от регулярного недосыпания, а вернее всего от того и другого.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Элиас опустил взгляд своих зеленых глаз на маленького человека.

— Итак, мой дорогой Таузер, — сказал он, — ты удостоил нас своим присутствием.

Шут заметил, что белая рубашка короля расстегнута, а на прекрасных перчатках из кожи оленухи следы подливки.

— Да, сир, я пришел, — Таузер попытался поклониться, но негнущаяся нога сильно затрудняла движения. Разряженные лорды и леди весело зашушукались.

— Прежде чем ты начнешь развлекать нас, старый шут, — сказал Элиас, скинув ногу с ручки трона и обратив к старику самый искренний взгляд, — мне хотелось бы попросить тебя о маленьком одолжении. Я давно мечтаю задать тебе один вопрос.

— Конечно, мой король.

— Тогда скажи мне, престарелый Таузер, как случилось, что тебе дали собачье имя? — Элиас поднял брови в притворном смущении вопросительно повернулся сперва к смеющемуся Гутвульфу, а потом к Мириамели, которая смотрела в сторону. Остальные придворные смеялись и перешептывались, прикрываясь руками.

— Мне никто не давал собачьего имени, — тихо сказал Таузер. — Я выбрал его сам.

— Что? — спросил Элиас, снова поворачиваясь к старику. — Похоже, я тебя не совсем расслышал.

— Я сам дал себе собачье имя, сир. Ваш покойный отец, бывало, дразнил меня за мою преданность: видите ли, я все время ходил за ним, не отставая ни на шаг. В шутку он назвал одну из своих собак Круин, а это как раз и было мое настоящее имя. — Старик слегка повернулся, чтобы обращаться к большей аудитории. — И тогда я сказал: «Если собаке дано по воле Джона мое имя, то я возьму взамен имя собаки». С тех пор я никогда не отзывался ни на какое имя, кроме Таузера, и никогда отзываться не буду.

Элиасу как будто не больно понравился ответ шута, но тем не менее он резко засмеялся и хлопнул себя по колену.

— Дерзкий карлик, а? — спросил он, оглядев собравшихся. Окружающие, силясь угадать настроение короля, вежливо засмеялись, все, кроме Мириамели, которая молча смотрела на Таузера со своего кресла с высокой спинкой. На лице ее было сложное выражение, значения которого он не мог угадать.

— Ну ладно, — сказал Элиас, — если бы я не был воистину добрым королем, каким я являюсь, а был бы я, например, языческим королем, как эрнистирийский Ллут, — я, пожалуй, отрубил бы твою ничтожную сморщенную голову за то, что ты так непочтительно говоришь о моем покойном отце. Но, конечно, я не такой король.

— Конечно нет, сир, — сказал Таузер.

— Ну, так ты пришел спеть нам? Или кувыркаться? Надеюсь, не для этого, потому что ты выглядишь слишком дряхлым для таких шалостей. Или еще для чего-нибудь? Скажи же! — Элиас откинулся на спинку трона и хлопнул в ладоши, потребовав еще вина.

— Петь, ваше величество, — сказал шут. Он снял с плеча лютню и принялся подкручивать колки, настраивая ее. Пока юный паж наполнял кубок своего повелителя, Таузер поднял глаза и смотрел на знамена рыцарей и знати Светлого Арда, висевшие перед маленькими окнами, забрызганными дождем. Пыли и паутины больше не было, но Таузеру краски знамен казались фальшивыми — слишком яркими, подобно коже старой проститутки, которая красится, надеясь вернуть свои юные дни и уничтожая тем самым то, что еще сохранилось.

Когда испуганный паж кончил наполнять кубки Гутвульфа, Фенгбальда и остальных, Элиас махнул рукой Таузеру.

— Мой лорд, — шут поклонился, — я спою вам о другом добром короле, но это был, однако, несчастливый и грустный монарх.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я не люблю грустные песни! — заявил Фенгбальд, бывший уже сильно навеселе, что, впрочем, можно было предвидеть. Гутвульф продолжал глупо ухмыляться.

— Тише! — Король как бы подтолкнул локтем своего товарища. — Если мы придем к выводу, что это была плохая мелодия, когда он кончит, тогда мы сможем заставить карлика скакать.

Таузер прочистил горло, взял несколько аккордов и запел тонким приятным голосом: