Избранное - Азиз Несин

Эта стычка закончилась тем, что Мехмед выгнал Ахмеда из дому.

В восьмую годовщину со дня прихода правящей партии к власти Ахмед опять не устоял и пошел навестить старого приятеля. Можно было подумать, что они забыли о черной кошке, которая пробежала между ними. На этот раз спор начался за ужином. Терпение Мехмеда, который был известен каждому своим спокойствием, иссякло, и он, позабыв даже о правилах гостеприимства, запустил в голову Ахмеда салатницей полной салата из огурцов.

И вот Ахмед стал одним из самых богатых людей страны. Без него нигде не могли обойтись. Он был нужен всем и всюду.

Исполнялась десятая годовщина прихода партии к власти. Поддавшись искушению, Ахмед снова отправился в дом старого приятеля. На десятой минуте встречи между ними разгорелся спор. Ахмед не скупился на цитаты и партийные лозунги, вроде: «У нас светлое будущее», «Мы изменим облик родной земли», «У нас невиданное процветание», «У нас на каждой улице четыре миллионера». Мехмед вежливо сказал Ахмеду, что когда-нибудь он должен будет отчитаться в своих делах. Но Ахмед считал, что отчета у него никто не спросит. Кто мог спросить? Ведь его партия никому не собиралась уступать своей власти. Они всегда умели заполучить нужное число голосов. Следовательно, они были людьми честными. После долгих споров

Ахмед закричал:

– Вы, оппозиционеры, неблагодарны! У вас шоры на глазах. Вы не знаете жизни! Гидра оппозиции будет раздавлена! Мы вас втопчем в грязь!

Мехмед плюнул Ахмеду в лицо и выгнал его из дому, а потом от волнения с ним чуть инфаркт не случился.

Через два месяца после этого случая Ахмед снова захотел встретиться с Мехмедом. Но Мехмед ответил по телефону, что он больше не желает видеть его. Он не хочет пачкать свою руку пожатием грязной лапы бывшего приятеля.

Однако через несколько недель Ахмед пришел. Мехмед велел сказать, что его нет дома.

Но вот однажды люди, проснувшись утром, узнали, что в стране произошел государственный переворот. Все члены правительства, лица, творившие беззаконие и угнетавшие народ, расхитители государственного добра были арестованы и брошены в тюрьмы.

Радости Мехмеда не было предела. Но только одно омрачало эту радость – судьба его старого приятеля.

– Но почему ты мучаешься из-за него? – спросила жена. – Разве не ты ему кричал в лицо, что он вор? Не ты ли его выгонял из дому?

– Да, – ответил Мехмед жене, – но как бы то ни было, мы столько лет были приятелями. Сейчас он сидит в тюрьме. Меня беспокоит не то, что с ним произошло. Он заслужил наказание, пусть понесет его… Я расстроен тем, что он так поступал. И как это мне, сорок три года с ним знакомому, не удалось убедить его в том, что он на неправильном пути!..

Мехмед готов был заплакать – нижняя губа его нервно дернулась, голос дрогнул, глаза наполнились слезами…

Как раз в это время позвонили в дверь. Это был Ахмед. Он бросился к Мехмеду с распростертыми объятиями. Не переводя дыхания начал:

– Ах, братец, ах, дорогой братец! Ах, господь мой, Аллах!

Мехмед подумал, что приятель его скажет: «Зачем я вступил в эту партию? Почему не послушал тебя? Спаси меня!» Но все было иначе. Ахмед закончил свою сбивчивую речь так:

– Я плачу от радости. Слава Аллаху, что мы дожили до этих дней… Я вне себя от радости!..

Мехмед раскрыл рот от изумления. Ахмед продолжал:

– Ах, братец, чего я только не пережил, чего!.. Чего я только не перенес! Даже передать тебе не могу, что пришлось испытать мне за последние десять лет!

– Что же ты пережил? – спросил Мехмед с простодушной искренностью.

– Не приведи Аллах кому-нибудь такое перенести! – сказал Ахмед, – Десять лет никому не смел сказать, что тайно состою в оппозиции. Даже от друзей, с которыми дружил пять-десять лет, вынужден был скрывать, что я в оппозиции. Подумай, сколько мне пришлось пережить! Все таить в себе!.. Ах, тираны, ах, подлецы!.. Как они угнетали народ!.. Как они притесняли его!.. Как мы страдали!.. Братец, я даже от тебя скрывал, что я в оппозиции. Разве идут ваши страдания в сравнение с моими? По крайней мере вы открыто заявляли, что вы в оппозиции. Я же был в оппозиции, но, чтобы скрыть свою принадлежность к ней, вынужден был вступить в правящую партию…

У Мехмеда подогнулись колени, он опустился в кресло.

– Вах, вах, вах! – только и смог он произнести.

– Ты жалеешь меня, да? – спросил Ахмед. – Жалеешь приятеля? Меня стоит пожалеть! Ты, конечно, жалеешь меня?

– Нет, нет, – ответил Мехмед. – Тебя нечего жалеть. Я не тебя жалею. Свою страну жалею! Вах, вах, вах!..

Сколько на ваших, сударь?

«Неудачи, кажется, только тебя и ищут», – говорят мне. Но я ведь не подставляю им свою голову!..

Я вышел из дому пораньше, намереваясь продать свои наручные часы.

Когда ты оказываешься в таком положении, что тебе приходится продавать личные вещи, невольно испытываешь горькое чувство поражения в жизненной борьбе. Не знаю, как вы, по я в эти моменты физически ощущаю тяжесть невзгод, а сама вещь, которую я намереваюсь продать, мне кажется вопиет о моем позоре. И сегодня часы на руке моей висели пудовой гирей.

Позавчера у меня собрались гости, мы выпивали, закусывали и вели очень острые споры на довольно отвлеченные темы – политический климат Турции, или что собой представляет турецкий гражданин.

Гости иногда прерывали споры, чтобы отдать должное новому блюду, которое подавалось к столу, восхваляли кулинарное мастерство хозяйки, почтительно повторяя: «Восхитительно… Превосходно получилось… Благодарим…» Затем снова пускались в рассуждения о том, как отобразить в нашей литературе характер современного человека, нашу действительность. А меня в это время терзал вопрос… как и кому я завтра продам свои часы. Я подумал, а что если сейчас снять их с руки и крикнуть гостям: «Я хочу продать свои часы, кто хочет купить?» Мне почему-то показалось это очень смешным, и я громко засмеялся. Вероятно, мой смех в тот момент, когда один из гостей говорил о турецкой действительности, подкрепляя свои мысли статистическими выкладками, прозвучал для него обидно, и он сказал:

– Вот вы смеетесь, а тем не менее… Наша интеллигенция только сейчас начала понимать значение статистики… Без статистики нельзя оценить реальное положение в стране…

А я смеялся не над статистикой и тем более не над горькой действительностью нашей родины. Чтобы выйти из неловкого положения, я сделал серьезное лицо и начал слушать научные споры. Но незаметно для себя снова переключился на свои заботы. Меня прервал обращенный ко мне голос:

– Хасан-бей, а что вы думаете по этому поводу?

– Очень правильно… Я разделяю ваше мнение… – И схватил бутылку со стола, чтобы разлить водку в опустевшие рюмки. Так я отвлек от себя внимание.

Полагаю, вы поймете, в каком состоянии на следующее утро я пошел продавать свои часы. Выйдя из дома, я вскочил в автобус, затем пересел на паром и после этого еще долго, долго шел пешком… Куда я пойду, кому продам часы? Я не осмелюсь предложить их товарищу или знакомому. Подобно тому как существует рынок зерна, хлопка или золота, есть и рынок, где товар – человеческое достоинство. На этом рынке цену человеку определяют его друзья и знакомые. И если нужда заставляет человека продавать личные вещи, то его цена на рынке моральных ценностей падает. Даже друзья будут стесняться приходить к нему в гости.

Я шел и шел по многолюдным проспектам огромного города, нес часы, которые становились все тяжелее, и наконец остался один-одинешенек; по мере того как росла тяжесть часов, я терял свой вес. Я очень удивился, что раньше, целых два года, не ощущал пх на своей руке.

Мне пришло в голову сходить на так называемую барахолку. Только обойдя ее несколько раз, я увидел старьевщика, который торговал всевозможными старыми вазами, тарелками, часами, вилками, ножами. Я снял часы и протянул ему:

– Вот, купите?

Осмотрев часы снаружи и внутри, он с безразличным видом вернул мне их обратно.

– Сколько? – спросил он.

Два года назад я купил их за двести лир. Но человек таким тоном промолвил «сколько?», что я ответил:

– Отдам за пятьдесят…

Старьевщик, не раскрывая рта, промычал что-то непонятное и усмехнулся:

– Двадцать…

Только я хотел сказать «Ну давай!», как сзади кто-то подошел ко мне и положил руку на плечо. Я обернулся и увидел одного из вчерашних гостей, которые так горячо спорили о турецкой действительности… Я смутился и торопливо поздоровался с ним.

– Здравствуй, – ответил он, – что ты здесь делаешь? В это время старьевщик сказал:

– Отдашь за двадцать лир? Они не стоят и этой цены.

– Нет-нет, я не продаю, – ответил я.

– Не продаешь, так проваливай!.. Шутить изволили, господин!

Мы повернулись и пошли.

– Проходил мимо, – говорю я приятелю, – и купил у часовщика вот это за пятьдесят лир… Хотел узнать действительную их цену и показал старьевщику…