Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт Уигглин

Таинственные «другие неприятности», о которых упомянула Джейн, были весьма существенными, но держались в глубоком секрете. Две с половиной тысячи долларов из маленького состояния девочек Сойер были вложены в дело друга их отца и приносили сотню долларов ежегодного дохода. Около пяти лет назад этот друг семьи умер, но дело перешло к его сыну, и все было как прежде. Но совершенно неожиданно было получено письмо, извещавшее о том, что компания обанкротилась, дело ликвидировано, и деньги девочек Сойер пропали, так же как и все остальное, чем располагала компания. Потеря сотни долларов в год — мелочь, но для двух пожилых женщин это означав ощутимый переход от комфорта к отказу себе во многом. Их образ жизни отличался таким благоразумием и суровостью к себе, что навести более значительную экономию в их маленьком хозяйстве было трудно, и удар обрушился тогда, когда был особенно чувствителен, так как плату за обучение и проживание Ребекки в пансионе, как бы она ни была мала, необходимо было вносить быстро и наличными.

— Сможем ли мы вообще продолжать платить за ее учебу? Не придется ли нам отказаться от этого и объяснить ей почему? — со слезами спрашивала Джейн старшую сестру.

— Раз уж взялись за дело, надо довести его до конца, — отвечала Миранда самым мрачным тоном. — Мы забрали ее у матери и предложили ей образование. Мы должны сдержать слово. Она, на мой взгляд, единственная надежда Орилии в предстоящие годы. Жених Ханны занимает все ее время и мысли, а когда она выйдет замуж, ей и совсем до матери дела не будет. Джон вместо того, чтобы работать на ферме, метит в доктора — как будто люди еще не сделались достаточно нездоровыми в наши дни и нужно все больше молодых докторов, чтобы помогать им отправляться в могилу. Нет, Джейн, будем экономить на всем, отказывать себе во всем, постараемся придумать, как прожить на наши доходы, — но от своих принципов не откажемся, что бы ни случилось.

«Отказаться от принципов» было, по мнению в высшей степени бережливых женщин Новой Англии, грехом, уступающим по тяжести только поджогу, краже и убийству; и хотя это правило иногда уводило их слишком далеко от здравого смысла — как в этом случае, когда две шестидесятилетние женщины вполне могли взять кое-что из своих небольших сбережений на текущие нужды, — это без сомнения приносило обществу больше пользы, чем вреда.

Ребекка, которая ничего не знала о денежных делах теток, просто видела, что те становятся все более и более экономными, урезая расходы тут и там, неумолимо отказываясь от того и другого. Стали покупать меньше мяса и рыбы; женщину, приходившую в последнее время два раза в неделю, чтобы стирать, гладить и мыть полы, пришлось рассчитать; прошлогодние шляпки чистили и отделывали по-новому; не было ни поездок в Модерейшен, ни путешествий в Портленд. Экономия была доведена до крайности, но хотя быть более мрачной и бескомпромиссной в манерах и речах, чем Миранда, казалось невозможным, она по крайней мере никогда не упрекала племянницу за то, что та стала для них обузой. Так что неудачи Сойеров коснулись Ребекки только таким образом, что она носила свои старые платья, шляпки и жакеты без какой-либо видимой надежды на перемену.

Никто, однако, не скрывал положения дел на ферме у Солнечного Ручья, где главы отдельных несчастных случаев разворачивались в нечто похожее на периодическое издание, выходящее круглый год. Картофель не уродился, о яблоках тоже нечего было и говорить, сено оказалось бедным, у Орилии были приступы головокружения, Марк сломал лодыжку. Это был уже четвертый его проступок такого рода, и Миранда поинтересовалась, сколько всего костей в теле человека, «чтобы знать, когда Марк кончит их ломать». Срок уплаты процентов по закладной — этому кошмару, отравлявшему всю радость в доме Рэндлов, — пришел и прошел, и в первый раз за четырнадцать лет не было никакой возможности внести требуемые сорок восемь долларов. Единственным светлым пятном на горизонте была помолвка Ханны с Уиллом Мелвиллом, молодым соседом-фермером, который имел хороший дом и который был один как перст и сам себе голова. Ханна была так захвачена своими собственными неожиданно радужными надеждами, что совсем не думала о тревогах матери, ибо есть натуры, которые цветут среди превратностей судьбы и портятся, едва начав преуспевать. Неделю она гостила в кирпичном доме, и впечатление, сложившееся у Миранды и поведанное по секрету Джейн, заключалось в том, что Ханна скупая и к тому же явная эгоистка и что как только она вскарабкается повыше по лестнице успеха, так сразу и навсегда эту лестницу за собой отшвырнет — это ясно как день, ведь когда ее осторожно спросили, сможет ли она помогать в будущем младшим детям, она сказала, что, по ее мнению, свою долю работы уже сделала и не хочет обременять Уилла своими бедными родственниками.

— Она — Сюзан Рэндл целиком и полностью! — воскликнула Миранда. — Если эта закладная когда-нибудь будет выкуплена, это сделает не Ханна — это сделает Ребекка или я!

Глава 24 Аладдин трет свою лампу

— Мисс Перкинс, ваше произведение под заглавием «Полевые цветы Уэйрхема» получило высокую оценку и было принято редакцией «Кормчего», — сказала Ребекка, входя в комнату, где Эмма-Джейн, сидя у окна, штопала чулки. — Я задержалась у мисс Максвелл — она предложила мне чаю, — но я все же постаралась вернуться домой пораньше, чтобы сообщить тебе радостную новость.

— Ты шутишь, Бекки! — с запинкой вымолвила Эмма-Джейн, поднимая глаза от своей работы.

— Ничуть. Старший редактор читал твое произведение и нашел его в высшей степени поучительным. Оно появится в следующем номере.

— В том же номере, где и твои стихи о золотых воротах, которые закроются за нами, когда мы покинем школу? — И Эмма-Джейн затаила дыхание в ожидании ответа.

— Именно так, мисс Перкинс.

— Ребекка, — сказала Эмма-Джейн тоном настолько близким к трагическому, насколько позволяла ее натура, — не знаю, переживу ли я это. Я серьезно прошу тебя, если со мной что-нибудь случится, похоронить меня с этим номером «Кормчего».

Ребекка, казалось, не сочла это преувеличенным выражением душевного состояния, так как ответила:

— Я знаю. Именно такое чувство и у меня было сначала. И даже сейчас, когда я одна и вынимаю старые номера «Кормчего», чтобы перечитать мои произведения, я сияю от удовольствия. И это совсем не потому, что они хороши; они даже кажутся мне все хуже каждый раз, как я их перечитываю.

— Если бы ты только поселилась со мной в каком-нибудь маленьком домике, — задумчиво говорила Эмма-Джейн. Конец штопальной иглы был устремлен в пространство, а глаза мечтательно остановились на стене напротив. — Я занималась бы хозяйством и готовила, и переписывала бы все твои стихи и рассказы, и носила бы их на почту, а тебе не пришлось бы ничего делать, только писать. Это было бы совершенно прелестно!

— Я ничего лучше и не желала бы, но я обещала вести хозяйство Джона, — ответила Ребекка.

— Но у него еще долго не будет своего дома, правда?

— Не будет, — вздохнула Ребекка удрученно, садясь за стол и подпирая голову рукой. — Не будет, пока мы не ухитримся выкупить эту мерзкую закладную. А теперь, когда мы не заплатили проценты за прошлый год, этот день отдаляется, вместо того чтобы приближаться.

Она придвинула к себе лежавший на столе листок бумаги и, лениво нацарапав несколько строк, через минуту-две прочла вслух:

— «Эй, платите побыстрее! — закладная говорит. —Скучно мне на вашей ферме, здесь такой унылый вид».«Ты нам тоже надоела, — ей Ребекка Рэндл в ответ, —Твоего лица противней ничего на свете нет».

— У ткани есть «лицо», — заметила Эмма-Джейн, обладавшая большими практическими способностями, — но я не знала, что оно есть у закладной.

— У нашей закладной есть, — сказала Ребекка с жаждой мщения в глазах. — Я узнала бы ее, даже если бы встретилась с ней в темноте. Подожди, я ее нарисую. Тебе будет полезно узнать, как она выглядит, чтобы, когда у тебя будет муж и семеро детей, ты и на милю не подпустила бы ее к своей ферме.

Набросок, когда был завершен, являл собой нечто такое, от чего содрогнулся бы робкий человек в полудреме. Справа бы изображен крошечный домик, перед которым собралась плачущая семья. Слева стояла закладная, представленная в виде помеси ведьмы с великаном-людоедом. В занесенной красной руке она держала топор. Фигура с развевающимися черными волосами пыталась отвратить удар, и это, как любезно объяснила Ребекка, был ее собственный портрет, хотя каким способом достичь поставленной цели, она пока представляла смутно.

— Она страшная, — сказала Эмма-Джейн, — но ужасно тощая и маленькая.

— Она всего на тысячу двести долларов, — объяснила Ребекка, — такие считаются маленькими. Джон однажды видел человека, у которого была закладная на двенадцать тысяч.