Красавица и генералы - Святослав Рыбас

Оркестр грянул торжественно-рыдающе "Прощание славянки". Павла схватила корзины, придвинулась к хозяину. Виктор подхватил чемодан. В ожидании все напряглись и нацелились на отворяемые кондуктором двери. В одной из корзин покрытые холстиной две курицы тоже встревожились и закудахтали.

Усатый кондуктор с красным бантом грозно спросил:

- У кого живность? С живностью не дозволяется.

- Ах ты, царский генерал! - воскликнула Павла и пошла вперед. - Что ж, прикажешь народу голодувать? От мы тебя сейчас подвинем!

Неожиданно кондуктор стушевался, она поднялась с корзинами в вагон и горделиво оглянулась.

Поезд стоял несколько минут. Казалось, он увозит Виктора в неизвестное прекрасное будущее. Вот дернуло, стали отходить назад головы людей на перроне, машущая рукой Павла... Вперед, с Богом!

6

Макарий помнил, что патрулировал вдоль фронта на высоте три тысячи метров на быстроходном "Ньюпоре-ХVII". Противника не встретил и, устав оглядывать небо, на последнем бензине возвращался к себе на аэродром. Мотор обрезало. В тишине он планировал, слыша свист воздуха. Пулемет с верхнего крыла молча смотрел над остановившимся винтом. Возможно, "Льюис" испытывал такое же чувство ненасытности, как и пилот. Подумав об этом, Макарий по привычке продолжал наблюдение и вдруг заметил внизу самолет с черными крестами на белых крыльях, по облику - немецкий "Альбатрос". Раздумывал он всего лишь мгновение, ибо у него не было другого выхода, кроме как попытаться атаковать; в ином случае - "Альбатрос" сбил бы его при посадке. Он довернул руль и спикировал. Надо было потерпеть до верного выстрела...

Левой рукой он держал тросик, ведущий к пулемету, и сдерживал себя.

Очередь прорезала черно-белую плоскость и кабину "Альбатроса", он стал заваливаться на правое крыло.

Боя не было, но Макарий как охотник в азарте крикнул:

- Есть! - и только затем пожелал немцу благополучно приземлиться.

И до четвертого года войны, даже после газовых атак германцев, в отношениях летчиков с обеих сторон соблюдался рыцарский обычай - с почестями хоронить убитых и сообщать о пленных.

Он прошел над немцем, увидел, что мотор у него остановился и радиатор кипит. Готов!

Но садился Макарий неудачно, на кочковатое поле, изрытое заснеженными канавами, и "Ньюпор" подпрыгнул, ударился и перевернулся. Это была расплата за то, что легко достался "Альбатрос".

- Жизнь короче визга воробья! - читала в госпитале стихи какая-то актриса певучим голосом, в котором ослепшему Макарию чудились устремленные на него глаза.

И еще читала:

- Нельзя ли по морю, шоффэр? А на звезду?

Ему хотелось взять ее за руку. Рядом шепотом переговаривались, покашливали. В форточку тянуло тающим снегом. Он вспоминал ветер высоты, уходящую из-под крыльев землю и ничего не подозревавшего последнего "Альбатроса". Еще вспомнился первый сбитый, как развеваются его длинные белые волосы, как складываются крылья его аэроплана. Где он? На какой звезде? Знает ли о несчастье Макария? Должно быть, знает. Но не злорадствует, ведь они навсегда связаны, поднявшиеся в небо и затем ставшие воевать.

Рядом шуршат газетой. Сестра зовет ходячих выйти расчищать сугробы. Сосед Макария говорит:

- Вот тут в поправках. По доподлинным сведениям, полученным главным штабом, капитан Александр Степанович Адов и штабс-капитан Григорий Данилович Охрименко не убиты, а ранены... Это ж я, Охрименко!

- В каких поправках?-спрашивает Макарий.

- Напечатали. "Скорбный лист", - отвечает Охрименко. - Оживили меня... Пойду снежок покидаю...

- Возьми меня, - просит Макарий.

Во дворе солнце, воробьи, синицы, пахнет снегом, навозам. Макарий поднимает голову, ищет солнце кожей и замирает.

Скоро на хуторе зацветут синяя сон-трава, горицвет, а затем степные тюльпаны. Домой! Может, зрение еще вернется, и он увидит цветущий терновник в Терноватой балке и туманные голубые леса миражей? А не вернется, так что ж... Об этом трудно думать.

- Летун, хочешь размяться? - спрашивает Охрименко и дает лопату.

Вот сугроб. Снег слежался, хрустит, срывается с лопаты и падает неизвестно куда. Макарий снова вонзает лопату и медленно поднимает ее с невидимым грузом. Но только отводит для броска, как груз сваливается прямо на ногу, набивая снегом галошу.

- Эх ты! - вздыхает Охрименко.

В галоше сразу делается мокро, Макарий скидывает ее, отряхивает носок и шарит по стертой стельке, выскребая снежную кашу. Земля под ним наклоняется, он подпрыгивает на одной ноге и, чтобы не упасть, наступает необутой ногой в сугроб.

- Бр-р! - усмехается Макарий. - Не жарко!

- Пошли, летун, - говорит Охрименко.

Макарию хочется жить, а дело идет к тому, что жить труднее, а застрелиться легче.

Через несколько дней Охрименко сказал, что в Петрограде беспорядки и дело доходит до стрельбы. В его голосе звучало осуждение стрелявших и предложение Макарию тоже их осудить. Но Макарий промолчал.

Охрименко еще дважды подступался к нему, чтобы склонить к возмущению правительством, и оба раза Макарий не отвечал.

- Не пойму тебя, Игнатенков! - сказал Охрименко - Ты не кадровый, война тебе ничего не дала, только побила - покалечила. Я тебе твержу... - И он сказал о бездарных царских генералах, немецких шпионах в штабах, императрице-шпионке и развалившемся хозяйстве, которое, несмотря на все старания военно-промышленных комитетов и Земгора, не может снабдить фронт и тыл.

Он сказал все то, о чем говорилось на фронте, писалось в газетах и что отчасти было правдой. Но Макарий, будучи авиационным разведчиком и истребителем и общавшись с армейской интеллигенцией, догадывался, что в российском обществе идет борьба за власть, что кому-то выгодно, чтобы армия, стратегически не утратившая своей силы даже во время великого отступления пятнадцатого года, уступившая территорию, но нигде не разгромленная, теперь разваливалась.

В Макарии заговорило патриотическое чувство. Он вспоминал разговор в штабе Брусилова о поражении в Восточной Пруссии, когда армия Самсонова была разбита; но тем не менее мы обязаны были пойти на эту жертву для спасения Франции, ибо с выбытием ее из строя русские оказались бы в безвыходном положении. Это было мнение самого Брусилова, и Макарий сказал о нем Охрименко, добавив, что на войне надо воевать, а не искать послаблений.

- Вшей бы тебе покормить в окопах! - бросил Охрименко - Поди, окопы только сверху и видел?

- Не понимаю тебя, - сказал Макарий - В первый год выбыло из строя много кадровых офицеров... Но ты ведь все равно русский офицер! Откуда же это злорадство о бездарных генералах? Армия в прошлом году показала, на что способна. - Способна-то способна, - продолжал Охрименко. - А кругом предательство. Царица - шпионка, военного министра обвиняют в измене, снарядов нет... А армия, ясное дело, способна!