Объективная субъективность: психоаналитическая теория субъекта - Дмитрий Александрович Узланер

Субъект использует новые технологии не для трансформации своей природы, но для более отчетливого ее выявления. Благодаря новым технологиям скрытые механизмы обретают плоть, воплощаются, выводя на поверхность структуру субъекта во всей ее сложности и многомерности. Ведь природа человеческого субъекта не есть нечто известное зафиксированное и подлежащее попечению и охране. Эта природа лишь выявляется с ходом развития технологией. Каждая новая технология, вступающая во взаимодействие с субъектом, есть выявление еще одной неизвестной или же доселе лишь умозрительно полагаемой грани загадочной субстанции под названием «природа человека».

Заключение

Целью данной работы было рассмотрение структуры человеческой субъективности. Я постарался ввести и обосновать понятие объективной субъективности как важнейшего элемента субъективной реальности — как индивидуальной, так и коллективной. Эта объективная субъективность представляет собой те трансцендентальные, «невидимые» — еще одно ключевое для меня понятие — сваи, на которых держатся и за счет которых возникают те содержания, из которых и состоит реальность субъекта.

Разговор об объективной субъективности — это попытка показать сложность и многомерность человека как субъекта, без учета которых разговор о человеке оказывается невозможным. Говоря об этих трансцендентальных сваях как о «невидимом», как о незаметных для глаза и недоступных для восприятия несущих конструкциях нашего индивидуального и социального существования, я, безусловно, рискую навлечь на себя гнев позитивистски настроенных исследователей. Эти исследователи привыкли изучать то, что можно увидеть, потрогать, измерить. Сама идея «невидимого» может оказаться для них настоящим скандалом. В свое оправдание могу сказать лишь то, что нам едва ли удастся что-то понять о человеческом поведении, желании или мышлении — как оно развертывается в реальной жизни, а не в стерильных условиях лабораторных экспериментов — без учета этого «невидимого» измерения.

И здесь напоследок я бы хотел задаться давно волнующим меня вопросом — что такое научное исследование? Что такое вообще наука? Наука — это следование строгому научному методу с целью получения не менее строгого знания? Или же наука — это попытка рациональными средствами понять мир таким, какой он есть на самом деле, во всей его сложности и полноте? Казалось бы, эта дилемма является ложной — наука стремится с помощью следования строгому научному методу познать реальность такой, какой она является на самом деле. Действительно, в ряде случаев это именно так. Например, там, где это касается изучения природы. Однако очень часто познание сталкивается с такими явлениями, к которым строгий научный метод неприменим и по отношению к которым строгое, достоверное знание оказывается невозможным. Собственно, человеческая субъективность и есть такое явление — элементы этой субъективности раз за разом ускользают от попыток применить к ним строгий научный метод. Изучение субъективности, в принципе, едва ли совместимо с научным подходом — ведь субъективность доступна нам лишь от первого лица, тогда как наука по умолчанию предполагает взгляд на объект со стороны, с позиции третьего лица.

Как разрешить эту дилемму применительно к изучению человеческой субъективности? Можно пойти по пути методологической скромности — и указать на то, что науке под силу изучить человека лишь до определенного предела, за этим пределом начинаются те измерения человечности и человеческого опыта, по поводу которых наука может только молчать. Как писал Витгенштейн в своем «Логико-философском трактате», «о чем невозможно говорить, о том следует молчать». В таком случае то измерение «невидимого», те структуры объективной — индивидуальной и коллективной — субъективности, о которых мы говорили в книге, должны навечно остаться за пределами научного познания. Это вполне допустимый вариант, хотя лично меня он вряд ли устраивает. Ведь в таком случае понимание человека оказывается для науки недоступным, рациональное познание отступает, оставляя вместо себя вакуум, который неизбежно заполняется самыми причудливыми и иррациональными взглядами на природу человека.

Другой вариант решения этой дилеммы представляется еще менее приемлемым. Однако именно этот вариант встречается наиболее часто — по крайней мере применительно к изучению человека. Вместо скромного эпистемологического молчания перед непостижимой онтологией человеческой субъективности происходит нечто совершенно невообразимое — онтология начинает подстраиваться под эпистемологию. Эпистемологические границы из методологических превращаются в онтологические. То есть предел строго научного постижения человека объявляется пределом человека как такового. Человек, согласно такому решению обозначенной дилеммы, начинает мыслиться как состоящий только из тех элементов, которые были достоверно установлены и зафиксированы наукой. Всех остальных измерений человечности отныне либо не существует в принципе, либо, если их отрицание представляет невозможным в силу их предельной наглядности, они должны быть сведены к тем элементам, которые понятны и удобны в плане своего изучения. Здесь нельзя не вспомнить известный анекдот про пьяного, который искал потерянные ключи под фонарем, но не потому, что он потерял их именно там, а потому, что там светлее.

Если первое решение дилеммы еще можно принять, несмотря на все опасности, с которыми оно связано, то второе решение — это самое настоящее предательство как по отношению к человеку, так и по отношению к самому научному познанию — научное познание должно постигать мир таким, какой он есть, а не подгонять его под свои эпистемологические критерии. На мой взгляд, при решении этой дилеммы следует двинуться по пути корректирования метода рационального познания в зависимости от того, с какими явлениями мы сталкиваемся. Если мы сталкиваемся с «невидимым», то нам следует изучать его, используя те ресурсы, которые имеются в нашем распоряжении, — наблюдение за собственной субъективной реальностью, а также за другими субъектами, в словах и поступках которых мы можем обнаружить косвенные указания на то, как именно структурирована их субъективная реальность. Путем наблюдения — пусть порой спекулятивного и умозрительного — за косвенными следствиями действия этого «невидимого» мы можем делать определенные выводы об этих невидимых несущих стенах нашей субъективной реальности.

Именно этот метод традиционно использовался психоанализом — от наблюдений за клиническими кейсами до умозаключений по поводу того «невидимого» измерения, в сетях которого запутался несчастный невротик[315] (это и есть так называемая метапсихология Фрейда, термин, введенный основоположником психоанализа по аналогии с метафизикой[316]). Именно этот метод позволил психоанализу создать, опять же возвращаясь к цитате Кандела, «наиболее когерентный и интеллектуально насыщенный взгляд на ментальное измерение человека [mind]»[317]. И пусть такой подход и не устроит пуристов-позитивистов, привыкших иметь дело с чем-то надежным и достоверным, все же именно он позволяет сохранить верность делу познания окружающей реальности и не предать человеческую сложность, в том числе и свою