Покорители студеных морей - Константин Бадигин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— На сырых корнях поселился, — любил говаривать он, вспоминая первые дни своей жизни в этом месте.
У охотников он скупал за бесценок дорогие меха, выгодно приторговывая ими в Великом Новгороде.
На зиму раздобревший Степан Котов ежегодно стал посылать на Мезенский берег ватаги тюленебоев. А этим летом он отправил за моржовой костью в студеные моря две большие заморские лодьи.
Свой дом и амбары Котов окружил высоким частоколом. Не напрасно два года подряд работники стучали топорами по стволам вековых деревьев: за крепким частоколом хозяин жил словно в крепости.
Труфану Федоровичу Котов был рад. Угощая гостя в своей горнице наверху, он был готов до позднего вечера слушать новости о новгородских делах. Котов часто вздыхал, сочувственно покачивая головой, иногда вставлял свое словечко. Голосу хозяина был хриплый: в молодости провалился он под лед, застудил горло — с тех пор и осталась хриплость на всю жизнь. Когда Амосов рассказал про свой план и попросил Котова послать в заморье свои лодьи, Степан заколебался.
«Загубит старик лодейки, — думал он. — Убыток немалый. Не дам, пусть у других просит».
Степан было и рот раскрыл для ответа, но ему помешала песня. Старинную поморскую песню запели дружинники внизу в горнице. Про широкое Студеное русское море говорилось в ней, про богатырей-мореходов, бесстрашно выходивших на промысел, про битвы с варягами, про русскую славу.
Песня ширилась, ей становилось тесно в горнице, она раздвигала стены и рвалась на просторы Студеного моря. Песня звала на новые подвиги, в новые морские походы. В ней слышался грозный шум морских волн, свист ветра, грохот бури; тяжелая волна, рыча, вкатывалась на палубу, ломая всё на своем пути, тоскливо стонали мачты, плакал запутавшийся в снастях ветер. Но вот песня стала тише: послышались причитания матери, провожающей сына, мольба беречь себя, возвратиться домой живым и здоровым.
Песня звучит громче, слова матери тверже, требовательнее. Не просто мать, а мать-родина говорила: лучше погибни от стрелы вражеской, исчезни в пучине морской, но будь храбр, не осрами землю, вскормившую тебя.
Гремит песня, в ней слышится молодецкая удаль. Сердито шумит море.
Ай, да где мы, братцы, будем день дневать,
Будем день дневать, коротати ночь3
Будем день дневать во синем море,
Коротать ночь на большой волне, на белом взводне.
Врываются новые звуки. Неожиданно зазвенело оружие, запели каленые стрелы, громко затрубил боевой рог, призывая к битве. Песня зовет, песня приказывает.
Ударили литавры: победа! Песнь, ликуя, поднимается все выше и выше, увлекая за собой всех, кто слушает ее. Победа! Враг побежден, он бежит от русских берегов.
Звучат торжественные, величественные ноты. Мореходов встречают ликующие голоса родной земли. Лодьи пришли с победой и богатым промыслом. Но встреча омрачена горечью утрат: не все вернулись домой.
Песнь обрывается. Тихо. Никто не смеет нарушить очарование, навеянное старинной песней.
— Эх, Труфан Федорович! — не выдержал Степан Котов. — Да за такую песню жизни не жаль. Ведь как крепко взяла! Бери лодейки. Коли прибыток будет — хорошо, а нет, и так обойдусь.
Хозяин и гость долго еще сидели молча.
— Не пора ли, гостюшко, в постелю? — сказал наконец Степан Котов, заметив, что купца обуяла дремота.
— Да уж прости, Степан, — отозвался Амосов, — замаялся в дороге.
Тяжело ступая, Котов провел гостя в соседнюю горницу, где на широкой скамье была приготовлена постель.
— Спокойно ли в здешних местах? — позевывая и крестя рот, спрашивал Амосов. — Свеев не слышно ли?
— Будь в надеже, Труфан Федорович, не слыхать. На поморском берегу, слух был, свей погосты да монастыри пожгли, то верно, — хрипел хозяин. — Спи себе и думы не держи. А касаемо лихого народа, — продолжал он, — работник у меня двор сторожит.
Котов подошел к окну и, едва просунувшись в него своим большим, грузным телом, крикнул:
— Митрий! Эй, Митрий!
— Здесь я! — откликнулся кто-то со двора. — Чего надоть?
— Вон он, Митрий мой, по двору бродит. Такой любому молодцу спуска не даст!.. — хвастливо заметил хозяин. — Спи, не сумлевайся.
Пожелав еще раз гостю спокойной ночи, Котов ушел на свою половину.
Амосовы дружинники расположились отдыхать где придется. Кто улегся на сеновале, кто в пустом хлеву, подостлав мягкое сено на пахнувший навозом пол. Добрая половина мо-лодцев заняла полати внизу, в большой горнице, где обычно останавливались проезжие.
Сказитель и песенник Петруха Рубец тихим, приятным голосом напевал былину о Садко. Дружинники слушали молча.
Вот Петруха остановился; ему давно хотелось растянуться на лавке и заснуть, но, по обычаю ватажников, он должен был засыпать последним, когда уж некому было слушать. Прислушавшись к мерному дыханию молодцов, он спросил:
— Все ли спите, хрещеные, сказывать ли дальше?
— Сказывай, — послышался сиплый голос из угла, — сказывай, Петруха!
И, пересиливая сон, Рубец опять запел. Прошел еще час Петруха снова остановился и повторил вопрос:
— Все ли спите, хрещеные, сказывать ли дальше?
В ответ раздалось прерывистое дыхание и храп молодцов.
В полночь старшой Савелий проснулся. Нащупав в темноте ушат с водой, он жадно напился и, поправив лежавшие накрест лучинки, чтоб черт в воду не влез, вышел во двор: ему не спалось в душной горнице.
— Ишь ведь, проклятые, забодай вас бык! — ругался, расчесывая волосатую грудь, Савелий. — Ну и блох, прости господи, развел хозяин! Откуда только напасть такая на человека?
Посмотрев на серое, бесцветное небо северной августовской ночи, на темь обступившего леса, Савелий собрался было идти досыпать на сеновал. Тут его окликнул появившийся вдруг человек с огромной дубиной в руках.
— Что, паря, не спишь, али охоты нет? — загудел детина.
— Воздуху дыхнуть вышел, душно в горнице. А ты что бродишь — в сторожах, что ли?
— Угадал, паря: хозяйское добро стерегу, своего-то не нажил, — присаживаясь на лавку, ответил великан. — Да ты садись, погуторим. Откуда сам-то?
Савелий присел нехотя и хмуро ответил:
— Новгородский… — и, внимательно глянув на нового знакомца, восхищенно добавил: — Дубина-то, забодай тебя бык!
Он попробовал поднять оружие сторожа и удивленно хмыкнул.
— Мне ее впору только ежели на плечо, а ты вместо посоха. На море тебе место — торосной карбасnote 52 один бы по льду поволок.
Парень ухмыльнулся:
— Быку меня не забодать. Пробовал, да не вышло. А на море я бы рад, да… — он замялся, — дело, вишь, тут одно.
— Стало быть, люба завелась, — заметив смущение парня, догадался Савелий. — Под пару себе, стало быть, нашел?