Сила и невинность: в поисках истоков насилия - Ролло Мэй

Существует по меньшей мере пять различных видов насилия. Во-первых, это простое насилие. Сны Мерседес о насилии, в которых она защищалась от ножей и ружей, относятся к этому типу. Этот вид насилия характерен для многих студенческих бунтов, он несет с собой мышечную свободу, дает выход закрепощенной энергии, освобождая при этом от ограничений, налагаемых на индивида его совестью, и от ответственности, о чем мы уже говорили. Это общий протест против постоянного пребывания в ситуации бессилия, и ему как правило присущи высокоморальные требования.

Однако лишь малая часть насилия может остаться на этом первом уровне. Второй уровень — умышленное насилие. Многие, если не большинство, из студенческих бунтов сопровождались умышленным насилием. На второй или третий день восстания студентов в Париже руководство было перехвачено профессиональными революционерами. После чего первоначальные моральные требования восстания были забыты, а лидеры использовали глубокую фрустрацию студентов, их энергию в своих целях.

Третий тип я называю подстрекаемое насилие. Это работа Гиммлера, или крайне правых, или край не левых возбудителей толпы в любой стране. Это стимуляция бессилия и фрустрации, ощущаемых людьми, во многом на пользу говорящего. Современная история полна примерами того, как обращение с людьми как с животными постепенно приводит их к тому, что они становятся животными.

Четвертый тип — это рассеянное насилие (или инструментальное насилие). Очевидно, всякий из нас, кто живет в обществе, в определенной мере участвует в насилии этого общества, хотя большинство из нас делает это с собственных позиций моральной чистоты и прячется от голоса за зомбиподобную глухоту. Война во Вьетнаме не могла бы продолжаться, если бы мы не голосовали за нее нашими налогами; в этом смысле все мы — часть военной силы, будь мы "за" или "против" самой этой войны.

Существует и пятая категория насилия, отличная от приведенных выше, которая имеет место, когда партия власти, опасаясь покушения на свою власть, выступает с насилием, чтобы предотвратить эту угрозу. Мы можем назвать это насилием сверху. Его мотив, вообще говоря, в том, чтобы защитить или восстановить status quo. Полиция утрачивает отведенную ей законом функцию предупреждения насилия и вынуждена исполнять карательные функции. О пятой категории насилия такой автор, как Ханс Точ, изучавшие эту область, говорил как о более деструктивном, чем всякое другое насилие — отчасти из-за того, что у полиции есть дубинки и ружья, а отчасти из-за того, что у них есть большой запас внутреннего негодования, на который они могут положиться в своей ярости. Патриархальная точка зрения, входящая в комплекс "американской мечты", состоит в том, что правительство учреждено для защиты от эксплуатации слабых и бедных в той же мере, что и сильных и богатых. Полицейский на углу, который каждому друг и направит вас, если вы потерялись, — это такой же идеальный образ, как законолюбивый шериф, несущий порядок Западу. Но при данном пятом виде насилия все это отбрасывается. И насилие становится более деструктивным именно потому, что оно является искажением прежней функции защиты. Правительство при этом опускается до уровня участника драки.

Насилие есть интеграция сторон личности в действии. Жан-Поль Сартр пишет, что насилие есть создание личности. Оно есть организация своей силы для того, чтобы доказать свою силу, чтобы утвердить ценность своей личности. Это ставка всего на карту, совершение всего, утверждение всего. Однако насилие объединяет все возможные элементы личности, кроме рациональности. Вот почему я говорил выше, что собирание личности происходит на уровне, не затрагивающем разум. Каким бы ни был мотив насилия или его значение для человека, осуществляющего насилие, результат для других всецело деструктивен.

Физический элемент, занимающий большое место в насилии, есть символ тотальности вовлечения человека. Когда прорывается насилие, я не могу больше лениво сидеть в стороне, мое тело требует движения, которое является выражением моей тотальной охваченности. Когда насилие прорывается наружу, не остается ни желания, ни времени думать, — мы попадаем в иррациональный мир. Это может быть субрациональным, как это обычно бывает в бунтах в гетто, или это может быть сверхрациональным, как это по всей видимости было с Жанной Д'Арк. Разум уже и не претендует на то, чтобы управлять.

В фильме "Если" обычная скука жизни в британской школе для мальчиков показана с абсолютным реализмом. Бремя рутины, одиночества, фальшивого морализаторства вскоре выливается в садизм и гомосексуализм. Опасность подвергнуться жестокому избиению, способствует тому, что у ребят начинают формироваться узы товарищества. Затем лидеры мальчиков находят в подвале кафедрального собора склад автоматов и амуниции. Фильм заканчивается сюрреалистической сценой: дети с крыши собора расстреливают одетых со всей английской помпезностью гостей, которые пришли к началу занятий. Фильм представляет схему рождения насилия: отделенность — одиночество — товарищество — садизм — насилие.

Доступность огнестрельного оружия имеет любопытную и мрачную связь с насилием. Эта форма технологии не только широко увеличивает диапазон и эффективность насилия, но также оказывает сильное влияние — в основном отупляющее — на сознание тех, кто им пользуется. Однажды я находился на ферме в весьма удаленном районе Нью-Хемпшира. Как-то я заметил под яблоней чужую собаку, которая казалась больной. К тому времени я несколько дней жил в одиночестве — условие, при котором наше воображение часто подносит нам роковые идеи, — я решил, что у собаки бешенство. Путаница ветвей не давала мне подобраться к ней, но наша собака, к которой вся семья была сильно привязана, пробралась к ней. Она ходила, принюхиваясь, вокруг "бешеной", и, как истинная чау-чау, не возвращалась ко мне, сколько бы я ее ни звал. Я зашел в дом, взял люгер, который мой сын использовал на ферме для стрельбы по мишеням, вставил в него патрон и вышел, чтобы застрелить бешеную собаку. Главное в этой истории то, что наличие в моей руке пистолета, взятого, чтобы убить живое существо, превратило меня в психологически совершенно другую личность. Я мог принести смерть кому угодно, поскольку был одержим этим инструментом смерти, я стал иррациональным злобным человеком, я принадлежал оружию, а не оно принадлежало мне, — я стал его инструментом.

Охваченный неприязнью к той личности, которой я стал, я отнес пистолет обратно в дом и убрал его, инцидент был разрешен совершенно другим путем.

Мы только смутно понимаем тот эффект, который технология оказывает на сознание человека, но ясно, что обладание оружием может радикально изменить личность. Гленн Грей замечает, что, будучи офицером армии, он чувствовал себя неодетым, если выходил без пистолета, висящего на ремне; не будучи военным, я чувствовал себя сбившимся с направления роботом, лишенным сознательного контроля за своими действиями, когда держал палец на спусковом крючке с намерением убить.

Крайнюю форму подобного воздействия на личность можно видеть в судьбе Чарльза Фэавезера из Небраски — подростка, который под влиянием сильной ярости убил одиннадцать человек, прежде чем его остановили. "Я люблю оружие, — говорил он еще раньше. — Оно дает мне чувство власти как ничто иное". Его история следует обычному сюжету: смешного ребенка с кривыми ногами и в толстых очках регулярно дразнили в школе. Он рано выработал символическую интерпретацию мира как места, где над тобой насмехаются, и его крик о признании становился все громче, не получая ответа. Затем он обнаружил, что может добиться признания, давая волю темпераменту и молотя школьных задир в драках, где ему удавалось побеждать за счет одной только страстности своего насилия. Его отец описывал его как "всегда одного из самых тихих", что снова дает нам пример того, что человек, кажущийся послушным, может на деле быть именно склонным к насилию типом. Несмотря на свое слабое зрение, он стал удивительно метким стрелком из ружья.

Бросив колледж, он сумел найти девушку и работу помощника по перевозке мусора. Когда скудное признание, которое это приносило ему, было утрачено, — он потерял работу и его отшила мать девушки, — он взял три ружья, застрелил мать и отчима своей девушки и несколько дней жил в их доме рядом с телами, завернутыми в бумагу и лежащими в курятнике. Понуждая девушку идти с ним, он встал на путь насилия, известный по образам Диллинджера, Бонни и Клайда.

Важным элементом в этой кровавой истории является его ранняя символическая интерпретация, что мир — это место насмешек. Его чрезмерное насилие имело двойную цель: оно отвечало его жажде признания и оно также в отместку осмеивало мир. (Вновь мы видим мрачную логику в такого рода вспышках насилия.) Из полного отсутствия у него каких-либо чувств по отношению к убитым им людям, что вытекало из его ответов на заданные вопросы, мы не можем заключить, что он всегда был столь бесчувственным, таким типичным шизоидом. Ясно, что человек, опьяненный насилием, должен стать бесчувственным и отрешенным, как солдат, который косит врагов из автомата, ибо иначе он не мог бы совершить того, что ощущает как необходимость.