В дебрях времени - Герман Чижевский

Другие свиньи, покружив в травяных зарослях, снова обнаружили своего врага, но на них набросились с камнями и дубинами еще пять или шесть питекантропов. Остальные охотники носились перед самым носом кабана, и тот сбился с ног, гоняясь за ними. Все-таки он сумел распороть ногу еще одному питекантропу. Неожиданно по какому-то сигналу вожака охотничий отряд наших древнейших предков отступил и бросился к деревьям. Питекантропы с удивительной ловкостью вскарабкались на ветви. В смятой траве бились в агонии издыхающие самки и поросята.

Только теперь я понял, что отступление было маневром, позволившим питекантропам избежать ненужных потерь. Это говорило об уме и почти человеческой хитрости. Когда кабан, яростно и утомленно хрюкая, увел остатки своего стада со злосчастной поляны, питекантропы попрыгали с веток вниз. Взрослые охотники и самцы-подростки отправились за добычей. Приземистые самки с детенышами разного возраста, пугливо озираясь по сторонам, прижимали младенцев к груди. Некоторые самки несли полуголых розовых детенышей на спине, и те держались за их шеи тонкими обезьяньими ручонками.

Вожак принялся было большим плоским рубилом вскрывать брюхо самой большой свиньи, но крупный молодой самец внезапно вырвал у него камень. Старик зарычал, но протестовать активно, видимо, не решался. Авторитет вожака был подорван, и все взрослые охотники разом накинулись на свинью. Они кромсали ее рубилами или старались оторвать мясо прямо зубами. При этом они рычали и скалили зубы друг на друга. Самцы заботились только о себе, а самки сидели за их спинами, не смея приблизиться, и блестящими голодными глазами наблюдали, как сочащиеся кровью соблазнительные куски исчезали в ненасытной утробе их гримасничающих повелителей.

Наконец самцы насытились и отвалились от полуобглоданных свиных туш. Тогда несмело приблизились самки с детенышами и тоже накинулись на мясо. Сначала они жадно ели сами, потом все чаще стали подбрасывать маленькие кусочки детенышам. Самой вкусной частью считалась, по-видимому, морда свиньи, несколько самок передрались из-за нее, начали визжать, царапаться и грызться.

Но вот трапеза окончилась. Остатки пиршества были оставлены в смятой траве, и самки занялись своими детенышами. Их ласки и заботы о них весьма напоминали человеческие, до меня доносилось даже мелодичное урчание, слишком грубое для ушей человека, но, вероятно, нежное и музыкальное для малолетних сыновей и дочерей питекантропов. Иногда матери шлепали детенышей по губам, и это неизменно вызывало визгливую бурю неудовольствия.

Перед закатом часть молодых бездетных самок оставила стоянку и, гуськом перейдя равнину, углубилась в лес в сопровождении двух самцов с длинными, остро обломанными палками. Когда они снова показались на равнине, плечи их сгибались под тяжестью ноши. Они несли охапки плодов, в том числе плотные грозди диких бананов. Я рассмотрел также какие-то луковичные растения и желтые витые корни. Стая встретила их гортанными сиплыми возгласами радости, но, прежде чем пиршество возобновилось, самцам пришлось отогнать осмелевших от голода шакалов. В стороне на трупе убитого кабаном охотника пировали грифы, никто не обращал на них внимания.

Когда приплюснутый жарой диск солнца коснулся срезанных верхушек далеких вулканов, на стоянку под деревья приковылял молодой охотник, которому кабан пропорол ногу. Должно быть, он потерял очень много крови и очень ослабел. Он упал, и руки его потянулись к полуобглоданному свиному ребру. Но племя питекантропов не терпело в своей среде увечных, больных и старых - всех, кроме детенышей, кто не был в состоянии сам заботиться о себе. Вожак даже пытался угрожающими жестами отогнать несчастного, и тот испуганно отполз на несколько шагов в сторону, прижимая к груди еду. К ночи стая ушла к лесу, унося с собой остатки дневной добычи, а раненый питекантроп так и остался лежать на примятой траве возле остовов двух свиней и груды недоеденных внутренностей. Над местом стоянки низко кружили грифы, где-то раздавался лай шакалов. Брошенный на произвол судьбы охотник вряд ли мог дожить до восхода солнца. Кровь из его раны продолжала сочиться, он слизывал ее, с каждым часом слабея все больше.

Что я мог сделать? Это был еще не человек, хотя уже и не зверь. С тяжестью в сердце я побрел обратно на вершину холма. Машина смутно блестела под звездами. Усевшись в сиденье, я тронул рычаги и установил их на самое медленное движение. Мне хотелось немного поспать в безопасности.

РАЗОРЕННОЕ СТОЙБИЩЕ

Шестьсот тысяч лет назад там, где сейчас расположен Китай, в сырой мрачной долине, покрытой редкой пожухлой травой, можно было увидеть двуногое существо в мохнатой медвежьей шкуре. Боязливо озираясь, оно быстрыми перебежками кралось от дерева к дереву, от камня к камню, продвигалось по унылой низине. Кое-где осколками зеркал сверкали болота, листва желтела и осыпалась, и в воздухе чувствовалось приближение зимы.

Синантроп был низкоросл, но мускулист. Пегая шерсть на его ногах, груди и спине была почти неотличима от шерсти на шкуре, бородатое лицо иссечено грубыми морщинами. Маленькие глаза под огромными надбровными дугами пугливо и хитро бегали по сторонам. Над мясистым носом нависал покатый лоб, убегавший к затылку, подбородка не было, и челюсти, будто срезанные наискось, торчали вперед. Его трудно было назвать красавцем, но он был крепок и, видимо, очень ловок, хотя ступал несколько по-обезьяньи, на согнутых в коленях ногах.

Он был вооружен - держал на весу большой сук, к которому сыромятными ремнями был привязан грубо выделанный камень. Синантроп был голоден и испуган - никогда еще он не заходил так далеко от своей стоянки. Но, хотя он был еще по-звериному упрям, и ему уже было знакомо человеческое чувство долга. Он должен был вернуться с дичью, или даже старухи встретят его насмешками. Необычные запахи, подымавшиеся с болот, чей-то тяжелый топот вдали и голодные крики зверей в сумерках заставляли его поминутно вздрагивать. Сердце его стучало и готово было выпрыгнуть из широченной волосатой груди.

Мысли его были подобны земляным червям, медленным и ленивым, в беспорядке ворочающимся в кромешном подземном мраке. Сейчас мы сказали бы, что ему недоставало четкости и дисциплины мышления. И только зрительные образы, четкие и примитивные, быстро сверкали в его мозгу один за другим, так что мысль лишь изредка успевала связать их между собой и позволить ему сделать какие-нибудь выводы. Он еще не привык думать.

Тем не менее он думал - об огне. Он никогда не видел горячих лав, ибо огонь передавали из поколения в поколение и сохраняли его, как самую дорогую ценность племени. Только старики рассказывали о стремительных реках бушующего огня. Этот огонь вышел из земли, и они укротили его. Он не ревел, как в лесных пожарах, а жил в пещерах, и образ его вызвал в памяти синантропа дразнящий запах жареного мяса...