Загадка старого клоуна - Всеволод Нестайко

Мы поднимались всё выше, и песня звучала всё громче. Голоса были звонкие, женские. Я уже и слова разбирал. Я хорошо знал эту песню. У нас её любили петь. «Ой, д1вчино, шумить гай». Известная украинская шутливая народная песня. Очень подходящая для строителей. В ней как раз затрагивается, как говорил дед Грицько, квартирный вопрос.

Помните:

Не пiду я за тебе:Нема хати у тебе, у тебе.

А он ей:

Пiдем, серце, в чужую,Поки свою збудую, збудую.

А она ему категорически:

Постав хату з лободи,А в чужую не веди, не веди.

Когда мы поднялись на девятый этаж, услышали именно эти слова.

«Ничего себе хату из лебеды строят», – подумал я, глядя из окна девятого этажа на подъёмный кран, который медленно поднимал с земли огромную бетонную панель с двумя оконными проёмами.

Дверей в квартире, откуда доносилась песня, ещё не было, одни проёмы.

Мы зашли вслед за Суреном в коридор, а потом в большую комнату.

Несколько молодых женщин в спецовках пели, штукатуря стены. Ловко набрасывая кельмой раствор на стену, они ровняли его длинными досками в такт песни так ритмично, плавно, что мы засмотрелись.

Но вот нас увидели, и песня оборвалась.

– Ой! Суренчик! – радостно воскликнула черноволосая быстроглазая женщина и бросилась к Сурену. – Пришёл всё-таки, милый мой! А я уже боялась… Это твои одноклассники? Здравствуйте, здравствуйте, дорогие!

Женщины обступили нас, приветливо смеясь.

– Ой, какой симпатяга!

– Герой!

– Цибулька моя!

– Артистик!

– Рыбка!..

Конечно, всё это адресовалось Сурену. Нам лишь мимоходом вежливо улыбались. Сурен покраснел, нахмурился и надул губы. Мы беспомощно переглядывались. Ну что, что мы могли тут поделать?

– Ну, хватит, девчата, хватит! – властно сказала красивая стройная молодица с бровями, как птичьи крылья. – Совсем мальчика задёргали.

– Тогда, бригадир, быстрее зови своего Бондаренко! – обратилась к ней бойкая веснушчатая девушка. – Ведь есть же хочется! – она взлохматила Сурену чуб. – Из-за тебя, Джигарханянчик, даже обеденный перерыв перенесли.

– Ну, давайте готовьтесь, а я… – бригадир вышла на балкон, а женщины принялись распаковывать свои сумки, стоявшие в коридоре и накрытые брезентом. Мы следом за бригадиром вышли на балкон.

– Придётся немного подождать, – обратилась она к нам. – Сейчас их нельзя отвлекать.

Подъёмный кран уже поднял панель над домом и теперь медленно опускал её на стену ещё не собранной секции. Там, куда опускалась панель, стояли двое монтажников в брезентовых робах и в касках. Один – высокий, сильный, другой – пониже, с держателем электродов для электросварки в руке.

Высокий монтажник, подняв вверх руку в большой брезентовой рукавице, подавал крановщику сигналы: «Майна!», «Вира!», «Лево!», «Право!» И кран медленно-медленно опускал панель на стену.

Вот он обеими руками схватил панель, качнул её изо всех сил, направляя, и панель плотно легла на место.

Тот, который был пониже, наклонился сразу, и, как новогодние бенгальские огни, посыпались из-за панели искры…

Только что на том месте была пустота, проём, сквозь который виднелось синее небо с белым облачком и далекими птицами, парящими в вышине, – и вдруг этого проёма не стало, вместо него появилась стена. Буквально на моих глазах дом вырос на два окна.

И вдруг я подумал, что точно так же, хотя не так быстро, конечно, строился весь Киев. Веками. Сначала деревянные срубы древних славян, потом первые каменные терема, потом София, Киево-Печерская лавра, Золотые ворота,

Подол, Печерск, Верхний город… Уничтожался врагами-захватчиками, разрушался непогодой, ветрами и временем. И снова поднимался, возрождался, развивался. Чтобы стоять вечно и удивлять мир своей красотой. И всё это делали обычные человеческие руки. Руки простых киевских строителей с самых давних времён до сегодняшнего дня, до этих двух монтажников и крановщика, которые только что установили на стену панель. Как быстро он растет сейчас, Киев!

Ещё совсем недавно, несколько лет назад, здесь была оболонь, заливные луга с озёрами, пастбищами и сенокосами. А сейчас… Новый город – современный, с белыми небоскрёбами, широкими проспектами (до противоположной стороны и не докричишься!), площадями и бульварами.

– Василий! Гурген! – громко позвала женщина-бригадир. – Давайте сюда! Пришёл!

В оконных проёмах только что установленной панели появились монтажники (высокий и тот, что пониже), замахали нам приветливо руками.

– Хо-хо! – это высокий.

– Вах-вах! – это тот, что пониже.

Бригадир зашла в комнату и присоединилась к женщинам, которые раскладывали на подоконниках бутерброды, огурцы, помидоры, яблоки, доставали пакеты с кефиром, термосы с чаем и кофе. Мы остались на балконе.

Сурен морщился так, будто ел зелёное яблоко. Он молчал, только время от времени взмахивал рукой.

Мы с сочувствием поглядывали на него – всё ещё ничего не могли придумать.

– Хо-хо! – басовито звучало из комнаты, которая наполнилась шумом, смехом, голосами и сразу стала тесной. Монтажники в касках, в брезентовых робах с широкими поясами, на которых звенели предохранительные цепи, хватали бутерброды, пили, запрокинув голову, кефир, хрустели яблоками.

– А где же наш Джигарханян?

– А ну показывайте!

– Где кинозвезда?

– Давайте его сюда!

Сурен втянул голову в плечи и замер.

В балконной двери появились те два монтажника, которые только что монтировали панель (я уже понял: тот, что пониже, – это отец Сурена, а повыше – его друг, бригадир Бондаренко). Несколько секунд – и Сурен, и все мы уже в комнате.

– Внимание! Внимание! – забасил Бондаренко. – Творческая встреча юного киноактера Сурена Григоряна с бригадами штукатуров и монтажников, в которых работают его родители, объявляется открытой.

Все весело зааплодировали. И тогда наступила тишина. Сурен стоял посреди комнаты, красный и растерянный. Мы, не вызывая ни у кого интереса, толпились у двери.

– Ну, Суренчик, ну не стесняйся, ну расскажи о съёмках, – мягко упрашивала мама.

– Ну! Сурен-джян! – папа умоляюще наклонил голову.

– Ну ты же так интересно нам дома рассказывал, – наклонился к нему Бондаренко. – Не стесняйся, чего ты! Здесь же все свои. Ну!

Но Сурен молчал. Только всё ниже наклонял голову.

Как я его понимал! Как мне это было знакомо!

У меня тоже такое было. На уроке. В пятом классе. Когда неожиданно, как раз когда мне надо было отвечать, на урок пришёл инспектор районо… Я всё знал. Но я не мог вымолвить ни слова. Я стоял, как пень, и молчал, и ничего не мог с собой поделать…

Даже папа с мамой иногда не понимают самых простых вещей.

Туся посмотрела на меня с такой мольбой, что у меня вдруг заныло сердце. «Ну сделай, сделай что-нибудь!» – умолял её взгляд.

Почему-то она смотрела только на меня. Не на Игоря, не на кого-то другого, только на меня.

«Что же сделать? Что придумать? Что»? – мысли лихорадочно прыгали у меня в голове.

И тут в моём воображении неожиданно всплыла Гафийка Остапчук.

И меня осенило…

– О-о-о! – изо всех сил закричал я, ухватившись за ухо.

Все сразу обернулись ко мне.

– Что? Что такое?

– О-о-о-о!.. – вопил я, держась за ухо и мотая головой.

– Ну ты что? Что с тобой? – первая бросилась ко мне мама Сурена.

– О-о-о!.. – не отвечая, голосил я.

Все обступили меня.

– Да что ты? Что с тобой, мальчик? Что у тебя болит? Ухо? Что та кое?

Но я не отвечал. Держал паузу, как говорят артисты.

Надо было тянуть время.

Я только мотал головой, ухватившись за ухо. И то вопил во весь голос, то переходил на тихое хныканье и подавал сигналы, как спутник:

– Пи-пи-пи-пи-пи!..

Наконец, когда держать паузу было бы уже неразумно, я выпалил:

– О-о-о!.. Что-то в ухо залетело! О-о-о!.. Пи-пи-пи-пи!.. О-о-о!..

И вдруг, повернувшись к Монькину, указал на него пальцем:

– Это он! Он что-то в меня бросил! О-о-о!..

Мстительное всё-таки существо – человек!

Монькин, оторопев, разинул рот…

И тут молниеносно среагировал Игорь Дмитруха.

Чтобы Монькин не успел ничего сказать, Игорь размахнулся, будто хотел ударить его портфелем по голове.

– Ой! – вскрикнул Монькин.

– Да что же ты сделал? Видишь, как человек страдает! – с благородным гневом воскликнул Дмитруха. Вышло всё очень натурально.

И тут ко мне бросился Сурен.

– Его надо к врачу! Немедленно! Немедленно! Идём! Быстрее! – и стал тянуть меня к лестнице. И этим испортил всю натуральность.

Почувствовав фальшь, я растерянно смолк.

Воцарилась тишина. Взрослые, переглядываясь, едва заметно улыбались.

– Ну как?.. – вдруг наклонилась ко мне жена Бондаренко. – Может, вылетело?

Деваться было некуда.

– О!.. Вылетело!.. – улыбнулся я с радостным удивлением, как будто действительно почувствовал облегчение. Все засмеялись.