Тавриз туманный - Мамед Ордубади
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Они искусные бомбометчики и очень славные ребята.
- Тогда их надо взять, - сказал сардар и тихо добавил - это понравится Багир-хану.
Когда мы прибыли на фронт, Багир-хан находился на позициях между Мараланом и Гёй-мечетью. Резервные части были расположены слишком близко к окопам. Я обратил на это внимание Багир-хана и посоветовал отодвинуть их подальше, чтобы перелетающие через окопы неприятельские снаряды не попадали в них.
Затем мы вместе обошли все близлежащие бойницы и решили установить между ними телефонную связь. Багир-хан дал распоряжение, и через час все бойницы имели телефонную связь. Кроме того, между ними стали рыть траншеи.
Тутунчи-оглы я посадил в бойнице Маралан и сказал ему на прощание:
- Следи, чтобы никто из муджахидов при приближении врага не оставлял своего места. Если увидишь, что не слушают тебя и хотят бежать, бросай бомбу и взрывай их без разговоров.
Услыхав мои слова, Багир-хан подозвал одного из своих испытанных героев - садовника Гусейна и назначил его в бойницу Тутунчи-оглы.
- Теперь можете быть покойны! - сказал он мне.
Гасан-Ага с запасом бомб поместился в бойнице между Мараланом и Гёй-мечетью. Тут сидела исключительно молодежь, из них пятнадцать человек были рабочие-ковроткачи, поэтому я был спокоен за участок Гасан-аги.
Я с Багир-ханом заняли свои места. Он закурил кальян и сознался, что не может никак отвыкнуть от него.
Был четвертый час, когда начался артиллерийский обстрел наших позиций. Тавриз дрожал от грохота орудий. Вся линия революционного фронта в семь километров от Хиябана до Амрахиза была охвачена огнем орудий Эйнуддовле.
В окопах Саттар-хана и Багир-хана молчали все орудия. Об этом мы договорились еще раньше, так как некоторые наши пушки во время стрельбы так дымили, что неприятель легко мог определить их местонахождение. Кроме того, недостаток в снарядах заставлял нас быть экономными.
После получасовой бомбардировки показалась конница, причем были видны одни лошади, всадники же, защищая себя от пуль, припали к брюху своих коней.
По телефону был отдан приказ открыть ружейный и орудийный огонь. В черном тумане и пыли задрожал теперь контрреволюционный лагерь, пылая в огне.
Я и Багир-хан, не отрываясь от биноклей, следили за наступающими. Снаряды, выпущенные из наших орудий, разрывались у самых копыт лошадей шатранлинской конницы. Лошади валились десятками.
Атакующая конница приближалась к нашим окопам, и неприятельские орудия замолкли.
Семь тысяч муджахидов, защищавших революционные окопы, осыпали атакующего неприятеля градом пуль, но и шатранлинцы, искусные наездники, показывали чудеса храбрости. Мы с интересом наблюдали, как они с изумительной ловкостью соскакивали со своих раненых коней и, вскочив на коней убитых товарищей, вихрем неслись на нас.
Около Багир-хана лежало четыре ружья; когда нагревалось одно, он брал другое. Но, казалось, ничто не может остановить лавины шатранлинцев, быстро двигавшихся на нас с шакалиным воем. Они были уже настолько близко, что можно было различать молодых всадников от старых. Сидевшие в бойнице со мной то и дело поглядывали на меня; их умоляющие взоры как бы говорили:
- Пора начинать!..
Но было еще рано.
- Товарищ, не пора ли? - спрашивал Багир-хан, не переставая стрелять.
- Нет, сударь! Наступление идет врассыпную, еще есть возможность обстреливать из ружей. Бомбы пустим в следующие за ними густые ряды конницы. Тогда потеря врага будет больше, и испуганные кони внесут беспорядок в их ряды.
Салар больше не говорил. Я вызвал к телефону Тутунчи-оглы. Он сказал мне то же, что я говорил Багир-хану.
Я вызвал Гасан-агу и сказал, чтобы пока воздерживался от метания бомб.
- Пусть пока стреляют из ружей. Одной бомбой ты можешь испортить дело, неприятель не подойдет близко.
Услышав мои распоряжения, Багир-хан с удивлением спросил:
- Неужели вы экономите бомбы? Ведь они могут причинить неприятелю большой урон.
- Господин салар, прошу вас иметь немного терпения. Пусть враг смелее двинет вперед все свои силы, и тогда мы пустим бомбы в самую гущу их. Если мы поспешим, враг насторожится и оттянет свои силы.
Перестрелка продолжалась. Густые отряды конницы неслись к нашим окопам.
Зазвонил телефон; то был Тутунчи-оглы.
- Всадники подошли на прицел бомбы. Товарищи волнуются. Я начинаю.
Отложив бинокль, я вскочил на ноги, так как неприятель уже не стрелял, видимо, желая взять нас живьем.
- На, получай! - крикнул я, бросая бомбу.
При взрыве бомбы поднялись дикие крики и стоны людей, ржание лошадей.
Я метал бомбу за бомбой.
Перед нашими окопами все смешалось: обезумевшие кони в беспорядке неслись во все стороны, многие из них вместе с седоками влетали прямо в наши окопы.
Из других окопов также слышались взрывы бомб. Достаточно было мне выпустить девять бомб, чтобы отогнать шатранлинскую конницу, упорно старавшуюся взять нашу позицию.
Когда свежий тавризский ветер разогнал пороховой дым и пыль, из окопов революционеров неслись вслед убегающему врагу одинокие пули.
Я сел и вытер пот со лба. Оглянувшись вокруг, я увидел лишь Багир-хана и еще одного муджахида. Все остальные, думая, что окоп будет взят неприятелем, перебежали по траншеям в тыл.
Я вызвал к телефону Тутунчи-оглы и Гасан-агу. Они передали, что сидевшие в их окопах муджахиды чуть не напали на них, говоря: "Вы хотите погубить нас..."
Похоронив большую часть своих сил в вырытых бомбами воронках, неприятель совершенно очистил фронты Маралан и Хиябан.
Во время сражения, продолжавшегося два часа, я дважды видел Саттар-хаиа, объезжавшего на белом коне фронт и отдававшего приказания.
Неизгладимое впечатление произвел на меня и Багир-хан. Несмотря на близость атакующих, он стоял, как непоколебимая скала, не сдвинувшись с места и не изменив своей гордой осанки.
Хиябанский бой прекратился, но у Стамбульских ворот шла ожесточенная орудийная пальба. Весь район Амрахиза был окутан пороховым дымом.
Оставив в окопах Тутунчи-оглы и Гасан-агу, я поспешил к линии Амрахиза. За это время товарищи грузины уже свели счеты с карадагской и марандской конницами.
До двух часов ночи мы не оставляли позиций; мы и не предполагали, что это поражение парализует силы Эйнуддовле, который готовился к наступлению целый месяц.
В конце концов, не видя признаков наступления, мы оставили в окопах охрану и разошлись по домам.
Ночь я провел у Багир-хана, так как идти домой было поздно, и занялся перевязкой раненого пальца.
На другой день с раннего утра мы были заняты распределением раненых по больницам, перетаскиванием убитых во дворы ближайших мечетей и другими, обычными после боя, делами. Трупы неприятелей уносили девечинцы, чтобы похоронить в своем районе.
Только к одиннадцати часам ночи я получил возможность пойти к Нине и нашел ее в крайнем волнении.
Она имела основание волноваться, так как вчерашний бой был решительный и очень кровопролитный; с обеих сторон было много жертв.
Нина сильно беспокоилась за меня, хотя Гасан-ага успел уже сообщить ей, что я невредим, но она не поверила ему, и теперь, увидав меня, вся засияла от радости.
После первых минут радостной встречи она стала рассказывать новости из консульства:
- Расставшись с тобой, я пошла к Мирза-Алекбер-хану. Он был в полной парадной форме и собирался в консульство, чтобы оттуда поехать с визитом в ставку Эйнуддовле. С ним вместе поехала в консульство и я. Там было большое оживление. Парадно одетые представители других держав собрались здесь, чтобы приветствовать Эйнуддовле, когда он въедет в город. На столе консула стоял серебряный поднос. На подносе орден и тут же приказ, написанный крупными буквами:
"Его императорское величество преподносит этот орден его высочеству принцу Эйнуддовле за самоотверженность, проявленную им при водворении в Азербайджане тишины и спокойствия".
Представители проявляли нетерпение, так как назначенное для общего наступления время уже истекло. Собравшиеся на плоской крыше консульского дома, вооружившись биноклями, смотрели в сторону Маралана, Хиябана, Амрахиза и других позиций. Вдруг раздался потрясающий гул орудий. Русский консул перекрестился. Все обратились к богу, призывая его благословение на Эйнуддовле. Военный атташе консульства Дьяков удивленно заметил:
- Странно, огонь односторонний. Мятежники не отвечают на выстрелы Эйнуддовле...
- И отлично, и хорошо! - радовался консул.
- Нет, радоваться нечему, - ответил офицер. - Их молчание имеет свои расчеты. Они обороняются, а наступление ведет Эйнуддовле, который вынужден для подготовки конной атаки взорвать окопы неприятеля. Мятежники не стреляют, чтобы до поры до времени не открыть своего местонахождения и сэкономить снаряды. Когда Эйнуддовле перейдет в атаку, мятежники, пожалуй, не будут молчать.