Дар дождя - Тан Тван Энг

– Хотите отдохнуть? – тихо спросил я.

Митико закрыла глаза. Когда она вновь открыла их, в них блестела влага.

– Мне бы хотелось послушать вас еще, но не сегодня. Я устала.

Я помог ей подняться и проводил в спальню.

Несмотря на то что мне не особенно хотелось спать, на следующее утро я встал поздно. Когда я спустился вниз, Митико была уже на террасе.

– Хорошо спали? – спросил я, наливая ей чашку чая.

Она покачала головой и, поморщившись, потянулась. Мне показалось, что со времени своего приезда она похудела, и это меня беспокоило.

– Таблетки больше не помогают?

Чашка, которую я передал, задрожала на блюдце, и Митико упрямо поджала губы.

– Терпеть их не могу, но иногда боль достает настолько, что у меня нет выбора. Даже дзадзэн не помогает.

– Вы консультировались у врачей?

– У всех врачей и специалистов, к которым можно попасть с помощью денег и влияния, – ответила она. – Откуда вы узнали? Про это никто не знает.

– Потеря веса, таблетки, которые вы глотаете, когда думаете, что никто не видит. Ваш приезд сюда, на Пенанг. Одно к одному, – пояснил я.

В голове крутились мысли о роли, которую мне выпало играть, роли рассказчика для старой, угасающей женщины, проводника по моему жизненному пути.

– Не беспокойтесь, я продержусь, пока вы не закончите.

– Придется рассказывать с пропусками, – попытался я вяло сострить, но она покачала головой.

– Нет, пожалуйста, не надо. Я хочу услышать все. Пообещайте, – сказала она, и я пообещал.

Я встал со словами:

– Увидимся вечером?

– Да, буду ждать с нетерпением. – Она тоже встала, и мы обменялись поклонами.

– Я подумала… – начала она.

– Да? – Я остановился у порога и обернулся.

– Мне бы хотелось увидеть те места на Пенанге, где вы бывали с Эндо-саном. Не беспокойтесь, я не настаиваю на поездке на его остров. Я вижу, что боль еще слишком сильна.

Я согласился исполнить ее просьбу. После войны я проехал по многим нашим местам, когда в безмолвии, наполнившем мою жизнь, особенно скучал по нему. Я надеялся, что они сохранили эхо его присутствия, его шагов, но находил лишь пустоту. Эхо гремело только в голове, ограниченное вселенной моего сознания.

Сидя за рабочим столом на Бич-стрит, я думал, что, рассказывая Митико про Эндо-сана, смогу выпустить это эхо за границы памяти, чтобы его сила наконец уменьшилась и навсегда растворилась в тишине. Часть меня горячо желала, чтобы Эндо-сан окончательно меня покинул. Но та часть, которая всегда будет его любить, противилась невосполнимой потере. Слова деда прозвучали так громко, что я невольно обернулся, словно дед стоял у меня за спиной. «После родителей учитель – самый значимый человек в жизни». А Эндо-сан был для меня большим, чем одним из родителей, намного большим, чем просто учителем.

– Господин Хаттон? – позвала Адель.

Я отвлекся от голоса деда и вернулся в настоящее.

– В чем дело?

– К вам пришла госпожа Пенелопа Се. И с ней репортер.

– Конечно, пригласите, пожалуйста, сначала госпожу Се.

После войны я постоянно проезжал мимо домов, оставленных владельцами; их владельцы зачастую погибли либо в лагерях, либо в море, когда корабли, уносившие их, были потоплены японскими истребителями. С наступлением мира такие здания часто выкупали компании, которые сносили их и строили на их месте новые магазины. Каждый раз, когда разрушали очередной дом, разумеется, совершенно уникальный, превращая его в груду бесполезного щебня, меня охватывало чувство утраты.

– А почему бы вам их не скупить? – спросила Адель, когда однажды утром я пришел на работу, горько жалуясь на очередной снос.

– И что мне с ними делать?

Она пожала плечами:

– Восстанавливать. Открыть для публики как музеи или переделать в дорогие гостиницы.

Я смотрел на нее, пока не вогнал в неловкость.

– Забудьте. Я сказала глупость.

– Вовсе нет. Это замечательная идея.

Вот так я учредил трастовый фонд «Наследие Хаттона», и за прошедшие годы спас от исчезновения бесчисленное множество зданий – от магазинчиков в Джорджтауне до особняков на Нортэм-роуд. Многие из них реставрировали с участием китайских и английских специалистов. Я старался выбирать материалы, наиболее близкие к оригинальным, порой колеся по китайской глубинке в поисках подходящей черепицы или мастера, знавшего старинную технику кладки. Некоторые собирают марки – я собирал старые дома.

Три года назад на грани сноса оказался дом Таукея Ийпа, построенный маньчжурским консулом для одной из его восьми жен. Я никогда не узнал, что случилось с отцом Кона. После войны Таукей Ийп исчез, его дом пришел в упадок и пустовал до тех пор, пока какой-то англичанин не решил устроить в нем картинную галерею. После смерти англичанина за дело взялись банки, и мне пришлось назвать самую высокую ставку в истории Пенанга, когда-либо предложенную за дом. «На этом аукционе я нажил себе врагов, – сказал я Адели. – Но я его купил!»

Для проекта восстановления дома Таукея Ийпа понадобился архитектор, потому что конструкция здания оказалась для моей обычной команды в диковинку. Наткнувшись в архитектурном журнале на интервью с Пенелопой Се, я связался с ней и пригласил на встречу. Это оказалась маленькая китаянка слегка за тридцать, с яркими проницательными глазами; в ее голове, как и в руках, было полно рулонов с планами, готовыми к воплощению.

Пенелопа Се показала, что сделала с домом своих предков на Лит-стрит, похожем на дом Таукея Ийпа, и ее работа мне понравилась.

Мы с ней ездили в Сток-он-Трент[63] в поисках плитки для пола, на литейный завод «Макфарлан и Ко» в Глазго в поисках мастеров, которые сумели бы воссоздать железные кованые решетки, и даже в провинцию Хок-кьень на юге Китая, чтобы нанять мастера для ремонта и восстановления сломанной черепичной кровли.

У меня был только один принцип: каждая деталь должна была быть подлинной или настолько близка к подлинности, насколько это возможно в наш одноразовый век. Потому что я навсегда запомнил отцовский вопрос, заданный тогда в библиотеке, после возвращения из Лондона: «Как думаешь, от современного мира останется что-то такое, что сохранит историческую и эстетическую ценность через пятьсот лет?»

Бывали дни, когда я, качая головой, вспоминал, сколько архитекторов и консультантов поувольнялось за время работы в фонде. Но в Пенелопе Се мастерство архитектора сочеталось с любовью к старым пенангским колониальным зданиям. Мы разделили с ней эту любовь, и в ней она находила поддержку, когда я бывал нетерпелив, требователен или неблагоразумен.

Адель пригласила Пенелопу Се в кабинет; ее улыбка была все такой же веселой и жизнерадостной. Она в одиночку продержалась дольше всех остальных архитекторов.

– Как идут дела? – спросил я.

– Мы почти закончили. И это будет лучшей реставрацией фонда. Говорят, что ЮНЕСКО может дать нам высшую премию за сохранение исторических памятников.

– Чудесно! И для меня это будет последняя реставрация.

– Не поняла?

– Я старею, я устал. Мне уже давно хотелось остановиться, но этот дом… с ним связаны особые воспоминания.

– Вы столько сделали, чтобы сохранить историю нашего острова! Будет ужасно досадно, если вы все бросите.

– Я тут думал: сколько еще можно цепляться за историю? Я все пытался остановить время, но может быть, это было неправильно и глупо.

– Вы помните, как мы впервые зашли в этот дом после того, как вы его купили? – спросила Пенелопа, в очевидной попытке вывести меня из меланхолии.

– Конечно. Это было ужасно, – подыграл я, тронутый ее вниманием.

Через неделю после оформления документов на покупку я стоял перед деревянными воротами дома Таукея Ийпа. И словно не было всех этих лет. С неба лился тот же свет, и когда я протянул руку, чтобы дотронуться до квадратной деревянной рукоятки, до меня донеслись крики торговца лапшой с вочтонами, крутившего педали напротив дома, и «тут-тук» его деревянной трещотки.

Я вошел в сад; хотя я успел повидать много заброшенных зданий, запущенное, нет, поруганное состояние этого дома повергло меня в шок. Крыша наполовину провалилась, и черепичные осколки, словно битая скорлупа яиц мифической птицы, засыпали голый, песчаный газон. Сквоттеры успели снять двери розового дерева и пустить их на дрова, витражные окна в стиле ар-деко оказались разбиты вдребезги.

Внутри было еще хуже. Там, где красивая позолоченная ширма избежала топора, она была выжжена огнем очага. От светильников остались только выступы-огрызки на стенах, как бутоны, которым не суждено было распуститься.

Вспомнив тот день, я покачал головой. Пенелопа улыбнулась общим воспоминаниям.

– Сейчас он выглядит совсем по-другому, – заметила она, не в силах сдержать гордость в голосе.

– Мне бы хотелось показать его другу. Когда все будет готово?

– Как насчет конца недели?