Поэма тождества - Содом Капустин

Скунсовые обезьяны, дивы и каптары подобрались, подкрались и подступили поближе, чтобы не упустить ни одного движения, поползновения и итога этой схватки, спарринга и противостояния титанов, бойцов и подлецов. Членистоногое, членистокрылое и членистопузое население тюремных застенков, задворков и закутков скрываясь, прячась и вылезая из щелей, трещин и лакун располагалось, разлагалось и проветривалось вокруг вашей троицы. Амфибии, амбидекстры и полиморфы уперлись, припёрлись и уставились на вас своими, принесёнными и одолженными водянистыми, маслянистыми и голубыми глазами, как гипнотизёр-медиум смотрит на прыгающего перед ним подопытного кролика, силой мысли заставляя того то играть на флейте, то декламировать утерянные античные вирши, или как болотные пузыри сперва отражают присевшего над ними ботаника, а потом лопаются, заставляя того чихать и кашлять от гнилостной вони.

Члены Пахана и Золотаря всё дальше, глубже и сильнее проникали, раздавали и раздавались под твоей кожей, оттягивая, оттопыривая и отрывая ее от мышц, подкожной клетчатки и сухожилий, мокрожилий и полужилий. Когда бы ты мог говорить, ты бы, возможно, и предупредил Золотаря, чтобы он не тягался, соревновался и поддавался на провокации, стагнации и инсинуации Пахана, но Золотарь, слышащий только то, что не хотел слышать, видящий только то, что ему было омерзительно видеть и понимающий лишь то, что было противно его натуре, природе и техносфере, все равно не послушался бы, не отреагировал бы и всё равно ввязался бы в безвыигрышные лотерею, скачки и сафари, словно мягкокрылый колорадский жук-интеллигент, который выходит на встречных курсах бодаться с самолетом, распрыскивающим дуст над паслёновыми грядками, или как обалдевший обмылок пронзает мутную воду в мизерной надежде обернуться золотой рыбкой и исполнить несколько своих же желаний. Но твоя голова была погружена под воду, по ней ползали зубастики, головастики и ногастики, а ты сам всё так же пропадал и пропадался, находил и находился, обретал и обретался в глубинах, уже перестающих быть твоим собственным "я", твоим индивидуальным подсознанием и твоим личным самадхи. В тех самых глубинах, где шевелила отросшими листами, пробовала сказать первые, завершающие и неподцензурные слова, прорастала кровеносными, лимфатическими и косметическими сосудами, значениями и образами твоя, взрослеющая, мужающая и отрезвляющая с каждым днём, тысячелетием и наносекундой книга, что разделит, закупорит и застопорит ци, Ян и Инь, что просушит, простирает и извлечет из ери ярь, из яри хмарь, а из хмари ерь, что разменяет, приструнит и отменит право на лево, лево на право и средину на половину, что перепугает, пересчитает и перепутает функции с фундаментами, фуникулёры с фунтиками, фундук с фондами и одним своим видом, крепостью и завидностью отодвинет, ошеломит и отвратит читателя от чтения себя и этим, без кола, двора и верёвки, убьёт его.

Твоё тело уже ощущало, встречало и принимало четыре фаллоса, шерудящих, шастающих и шевелящихся под твоей кожей. Три принадлежали Папе, что завладел телом Пахана, а последний относился к самому Пахану, который, при поддержке, согласии и соизволении Папы влез в Золотаря и теперь толкался, сражался и выдавливал Золотаря из его вотчины, усадьбы и помещения. Когда бы ты вернулся раньше поры, срока и созревания, то и тогда бы ты не помог Золотарю справиться, одолеть и вышвырнуть Пахана. Собиратель утраченных ценностей напрягал, призывал и тратил все полученные, присвоенные и прирученные силы, но Папа, чьё внимание пронизывало всё сущее, тщетное и эфемерное, который управлял, манипулировал и руководил, словно диспетчер, чьи руки летают над пультом, управляющим всеми стрелками и семафорами на крупном сортировочном узле, или как триггер в электронно-вычислительной машине, задающий электронам направление движения, оказывался умудреннее, опытнее и проворнее своего антитезиса, антипода и антитёзки. Под твоей кожей сплетались, расходились и извивались подобно хвостам нескольких гиббонов, сидящих на ветви и с их помощью выясняющих отношения, или как струйка из крана разбивается на несколько ручейков, скользя по навощенной тарелке, лингамы, в своих подкожных метаниях, скольжениях и биениях доходя до твоей макушки, ладоней и подмышек. Невероятными, невозможными и неописуемыми усилиями, финтами и таранами Золотарь иногда, периодически и реже и реже брал, одерживал и отыгрывал утраченные позиции, амуницию и окопы, но три уда Папы обходили Золотаря с флангов, тыла и сверху, а Пахан работал четвертой, пятой и шестой колоннами, сбивая, разбивая и подталкивая под локоть, колено и затылок. Твоё тело, насколько оно это могло, умело и контролировало, стремилось как можно дольше, дальше и глубже затянуть Папу, Пахана и Золотаря, если уж он сам согласился, вызвался и обрёк себя, как кальмар, затеявший брачные игры рискует оказаться сожранным в разгаре любовных утех и сплетений, так и не оплодотворив свою потенциальную невесту, или как первый лед, образовавшийся на луже во время ночного заморозка, разбитый чьим-то каблуком и отброшенный на асфальт, неминуемо растает, едва попадет под лучи осеннего солнца. Оно надзирало, контролировало и отслеживало состояние, настроение и форму совокупляющихся с тобой, и когда внимание Папы, распалённого, распетушенного и озадаченного на удивление, изумление и поражение долгим, непонятным и непредсказуемым сопротивлением, отпором и фанатичностью Золотаря, полностью оказалось втянутым в тело Пахана, когда внимание Пахана оказалось целиком захваченным телом неистово супротивничающего Золотаря, твоё тело, легонько, незаметно и преосторожно пощекотав, стимулировав и форсировав эякуляцию, и едва из головок пенисов показались, выглянули и брызнули первые капли спермы, мигом отсекло, отрубило и отхватило то, что было от Папы в Пахане, самого Пахана и Золотаря непроницаемой, неподдающейся и безысходной диафрагмой и под ней, спокойно, безмятежно и без остатка поело всё, что попалось в его ловушку, западню и вершу.

Папа, обнаружив, поймя и обескуражась от утраты, потери и иссечения всего своего внимания, сосредоточения и медитативности озверел, разъярился и утратил понимание ситуации, процессов и последствий и набросился на твою оболочку с кулаками, пинками и подзатыльниками, как отощавший ёж, столкнувшись нос к морде с ужом, вцепляется безобидному пресмыкающемуся в шею и топорщит колючки, или как колотящий по крыше кондоминиума ливень, мечтающий затопить квартиры, промочить квартирантов и устроить короткое замыкание, вместо того стекает с нее по желобам и водосточным трубам. Но съев Пахана и Золотаря твое тело не успокоилось и, словно карапуз, провалившийся в сказочный мир и проедающий себе пещеру в пряничной горе, или как универсальный растворитель, пролившийся на ступню безалаберного лаборанта, делает дыру в ней, полу и утекает на много этажей вниз, и принялось расширять, увеличивать и захватывать большие и большие объемы вместе с соглядатаями, зеваками и спящими, вкупе со стенами, кирпичами и кроватями, включая воздух, воду и металл. И Папа, теряя в твоём растущем теле то ноги, то фалды, то локоны, мчался, торопился и удирал во все грабли, тяпки и лопатки уже не заботясь, оборачиваясь и беспокоясь о своём имидже, реноме и репутации, отбрасывая, отшвыривая и сметая со своего пути, тракта и колеи опрометчивые страхи, нерасторопные ужасы и неповоротливые кошмары, изводившие, пугавшие и преследовавшие его все годы, расстояния и страны.

Когда струи твоего тела вновь создали тебя таким, каким ты стал, получился и вытерпел, оказалось, что Золотарь привел тебя в жилые, обитаемые и заселенные области, где спящие летаргическим, лингвистическим и литературным сном постоянно мастурбирующие арестанты, едва пропала пластина, сдерживающая их рассеченные, разделенные и частично поглощенные тобой тела на весу, полу и койках, посыпались, повалились и затрепыхались в воздухе, погребая тебя под собой, своими вещами и тюремными принадлежностями. Тут же примчались, приковыляли и привалили хозобозники, как аист марабу, первым обнаруживший притворившегося дохлым шакала, чинно поднимая лапы, вышагивает вокруг по сужающейся спирали, или как плотоядные духи обступают забредшего в ночи на кладбище подростка и, витая перед ним смутными тенями, высасывают из него силы и удаль, не обращая внимания на пеших, сердитых и утомлённых вертухаев, бросавших на них взрывпакеты, петарды и хлопушки, возвещавшие, что наступила пятница, день неумытых шей, грязных ногтей и кариесных зубов. Зеки, вилами, трезубцами и баграми растаскивали останки, остатки и обрезки своих товарищей, друзей и сексуальных партнеров, компаньонов и концессионеров, грузили, швыряли и клали их на носилки, тачки и катафалки и отправляли в котельную, крематорий и кочегарку.

Когда хозобозники докопались, дорылись и нашли тебя, ты лежал лицом вниз и кожа твоя покрывала твоё тело, как складчатая шкура бассета, в которой тот спокойно бегает внутри, пока она стоит на месте или как лопнувший пузырь жвачки, облепивший нос и щеки жующего. Причитая, просчитывая и почитая, зеки вытащили тебя из ямы, воронки и кожи, что растрескалась, разошлась и висела на твоём теле неопрятными, рваными и обескровленными лоскутами, клочками и кусками. Практичные, сонные и разбуженные арестанты сразу же начали делить, рядить и размахивать шматами твоей кожи, словно призами в неведомую лотерею, транспарантами с выцветшими лозунгами или скальпами с любимых актёров. Ты же, обмотанный собственным кишечником, что свалился с члена пропавшего в тебе Золотаря, обнаженный выше всякого предела, лежал, перевёрнутый, блестящий мышцами, костьми и жиром и твой живот пучило от живущего в нем неописуемого плода.