Алмазная скрижаль - Арина Веста

Валентин ловко и бесшумно передвигался по маленькой комнатке, напоминавшей будку киношника или небольшую бойлерную. Луч карманного фонарика скользил по стенам, в его ярком пятачке Валентин уверенно орудовал аппаратурой, замаскированной под старые счетчики, перекручивал видеокассеты и вновь включал, успевая игриво подталкивать Костобокова к окошку.

– Смотри сюда. Это древний культ – Низведение Луны.

Вадим заглянул в отверстие, величиной с боковину кирпича. Снаружи струились токи нетерпения, слышались легкое перешептывание, шевеление, сдержанный гул.

Кто-то резко отдернул полог, и открылась небольшая сцена, озаренная пламенем красных свечей. Позади сцены парила на толстых канатах перевернутая пентаграмма, железная звезда, грубо сваренная из металлических прутьев. В центре возвышалась надгробная плита, принесенная не иначе как с ближайшего кладбища. Белый с прозеленью камень был украшен резным схимническим крестом. На камне, чадя и потрескивая, горела толстая черная свеча. Неслышными шагами вышел человек в длинной накидке с капюшоном и загасил свечи. В глухой тьме раздалось ритмичное, заунывное пение с позвякиваньем невидимых колокольчиков.

Загорелись красные электрические светильники по ободу сцены. На сцену упал красный луч, зашарил по грязноватому полу, нащупал камень и остановился. Вадим разглядел мужчин и женщин, попарно стоящих на коленях ближе к сцене. Алые плащи прикрывали их плечи. Остальная часть помещения тонула в темноте, но и там были люди, много людей. Парочка, что ближе других стояла к камню-алтарю, медленно встала с колен и вошла в круг прожектора. Алый плащ упал. В глаза ударила белизна обнаженного женского тела. Хрупкая черноволосая женщина легла на камень спиной. Черный ливень волос пролился на пол. Распаренно-красный мужчина, перепоясанный по чреслам подобием кожаного одеяния, сорвал его остатки и привалился к женщине. Барабаны били все жарче, ритмичнее. Сердце подчинялось ритму, начинало яростно стучать.

– Имитация, – по-лошадиному фыркнул Кобылка. – Эти двое творят Вселенную, возбуждают первородный эфир. Наша прелестная Лилит учится в одном из самых престижных вузов, а ее Адам трудится в ночном клубе: мужской стриптиз, консумация и сопутствующие товары… Символика этого акта проста: воды Творения, упавшие на Землю, посев жизни Демиургом, два соединенных треугольника, один вершиной вниз, другой – вверх, короче, самец на самке…

Вадим смотрел на дрожащие белоснежные бедра, испытывая дурноту, как после парашютного прыжка. Явь казалась сном, отвратительным и влекущим. Белизна нагого тела, простертого на алтаре, звала и завораживала, и откуда-то из глубин, как змея на молоко, выползала ненависть к яркому солнечному миру, к дневному свету, к людям, мирно спящим в своих домах. Вадим облизнул сухие твердые губы.

В зале началось беснование. Сначала тише, потом все громче, призывнее и отчаяннее вопили во тьме женские голоса:

– Зверь, тебе единому веруем!

– Зверь, приди, – ревела толпа.

Свет погас. Барабаны смолкли. На сцену вышел человек с черной свечой. Жирная копоть поднималась к потолку. Женщины на камне уже не было. Вместо нее на алтаре стояла чаша на тонкой витой ножке. Человек опустил свечу на камень и высоко поднял чашу, люди в зале оживленно задышали, засвистели, нетерпеливо зашевелились.

– Это кровь, эликсир бессмертия, – прошептал Валентин. – Этот человек символизирует Каина и первое убийство.

Резким взмахом рук человек опрокинул чашу, выплеснув густую кровь. Камень жирно заблестел, выпивая влагу миллионами жадных уст.

– Я крещу вас во имя свободы и Якова… – загремел голос жреца; он выплеснул остатки крови в толпу.

Ему ответили глухим ревом.

– Сейчас последует восстановление попранной иерархии, и все они станут свободны, как боги! – шептал Кобылка, почти касаясь губами уха. Его дыхание обдавало теплом и хмелем, и становилось нестерпимо жарко.

Бал Сатаны был в разгаре. Вадим наблюдал парад странных двуногих существ. Скопище невообразимых уродов окружило человека с чашей. Они ползли к нему на коленях, голые, вымазанные кровью. Протягивали трясущиеся руки, скребли ногтями пол, вымаливая хотя бы каплю. Стража в черных масках отгоняла их пинками, выстраивая что-то вроде очереди.

Зал тонул во мраке. В бегающем луче прожектора копошились голые тела. Свивались в клубки и рассыпались по чьей-то неслышной команде. Очередь из страждущих все удлинялась. Голый «пивной» толстяк с трудом удерживал за плечи крупную девочку-олигофрена. С ее влажных губ падала слюна, глаза блуждали. Толстяк почти ткнул ее лицом в руку жреца. Несчастная замычала тоскливо и протяжно.

Огромный негр, глотнув из чаши, оскалился и прижался к коренастой толстухе с татуировкой на дряблых ляжках. Ягодицы его заходили в похотливом танце. На плечах, похожих на чугунные гири, выступил черный пот.

Две обритые наголо девочки, гибкие, как ласки, с цепочками, продетыми сквозь пупки, с развратным тщанием принялись натирать друг друга кровью.

Вадим пытался побороть дурноту, но он ничего не ел сегодня, в ушах нудно тенькало и позванивало. Похоже, Вальку тоже клинило. Порочная ласка шевелилась в его расширенных зрачках – хмельной, вожделеющий Дионис, распорядитель ночного пира. Запах вина мешался с его нервным горячим дыханием…

Резко развернувшись, Вадим схватил Вальку за лацканы плаща, с треском рванул крепкую заграничную кожу и с размаху саданул по скуле.

– Задушу! – хрипел он. – Зачем ты притащил меня сюда? Скурвить хочешь? Я сейчас разнесу весь этот балаган к ейной матери! Пошли отсюда!

Валентин отряхнулся, оправил плащ. Он опять был в идеальной форме.

– Не сердись, брат. Я привел тебя не на экскурсию в спальню маркиза де Сада, а для уточнения некоторых нюансов. Наш с тобой подопечный, Лева Дрозд, ходил сюда с мая прошлого года. Он был одним из учеников Зверя, мастера Терриона. Ты видел этого господина с чашей в центре композиции. Мы постоянно снимаем их сборища. Надо следить, чтобы им не пришло в голову что-нибудь похуже.

– Значит, камень, который они попирают и оскверняют, это столп мироздания, камень Алатырь… – Вадиму вспомнилось лицо жреца – варварская смесь глумления и тупой власти. – Лет двести назад голую блудницу уже сажали на алтарь. Это делали якобинцы во время Французской революции. Значит, это один и тот же культ, культ крови и Якова.

Ох, не суждено им было расстаться в тот вечер. Купив в ночном магазине водки, они еще долго сидели в неприбранной комнатухе Костобокова. Крошили черный хлеб, ножами ели тушенку из банки, как на войне… И стыдно, и сладко было вот так напиваться, глядя в лицо верного Вальки. И слова над гробиком дружбы звучали особенно проникновенно.