За годом год - Владимир Карпов

— Что? — понимая, куда тот гнет, удивился Василий Петрович.

— Конечно, с точки зрения психологии, расчеты произведены неплохо. Взорвать коробки под грохот салютов наиболее безопасно. Разве тогда до них? Но это, батенька, называется… хитрить с государством. А оно всегда остается самим собой, и поэтому его не обманешь. Не разберется сразу — разоблачит отсебятину потом. Это, батенька, недремное око.

— Мм… Я никого не собираюсь обманывать.

— Неправда! Вы делаете все зависящее от вас, чтобы обмануть историю! — напыжился Барушка, который уже отошел к окну и стоял там, заложив руки за спину. — Вы — талантливый человек, а у вас нет национальной гордости!

— Минуточку, товарищи, — заперечил Василий Петрович. — Тут просто недоразумение. За что вы меня в тюрьму толкаете? Так же нельзя, Илья Гаврилович!

Сузившиеся глаза Понтуса уставились куда-то в сторону, лицо стало намеренно глухим. И, как тогда, после приезда, когда он высунулся из окна, у чувственного, резко очерченного рта обозначились жесткие складки. Он знал, что его обвинения далеки от правды, но они были выгодны ему, ими можно было припугнуть Юркевича — не больно ерепенься, а то вон что ожидает тебя. Да и поскольку эти обвинения пришли ему на ум, значит, они могут также прийти другим. И уже потому их надо высказать. Иначе, может случиться, будешь отвечать за то, что не высказал их. Не доверять человеку легче, чем доверять. Обвинять более безопасно, чем оправдывать.

Эти премудрости он усвоил давно, и они приносили успех. Но на этот раз позиция получалась шаткая, и Понтус счел за благо подкрепить ее, а заодно подготовить пути к отступлению.

— Вы знаете, какое мнение муссируется в кулуарах? — покосился он на Барушку. — Говорят, что вашу борьбу с коробками легко попять, если учесть судьбу ваших собственных здании…

Василий Петрович всегда пасовал, когда ему приходилось сталкиваться с бесстыдной наглостью. Да и в самом деле, что можно было ответить Понтусу? Встать и уйти? Но сейчас шла речь о том, что становилось смыслом его жизни, и он сказал:

— Ведь это не больше, как сплетни…

Раздражаясь главным образом от того, что его игнорируют, Барушка вернулся к своему стулу и, став боком к Василию Петровичу, театральным жестом выкинул руку.

— Тут вообще и во всем криводушие, Илья Гаврилович!

Побледнев, Василий Петрович поднялся тоже.

— Я не хочу и не допущу, чтобы вы обвиняли меня, — сказал, бледнея все больше и больше.

— Это почему ж?! — сорвался на фистулу Барушка. — Новый ход?

— Ваше прошлое не дает вам права оценивать поведение других.

— Пс-с-с!

— Не горячитесь, — вмешался Понтус. — Лучше, если мы сами исправим ошибки. Хуже будет, коль нам на них укажут сверху. И хуже не только потому, что будет больше виноватых, — он, безусловно, имел в виду себя, — но усложнится и процедура разбора. Больше будет шума, принципиальности. Дела тогда принимают показательный характер… А пока, Василии Петрович, вторично предлагаю выдать разрешение Наркомздраву — пускай начинают работы, и никаких…

— Наркомздрав уже сам отказался от коробки. Ему выгоднее строиться заново, чем начинать бессмысленную реконструкцию.

— Как? — вскочил Понтус, закипая бешенством. — Уже успели походить и там? Я… не позволю, чтобы за моей спиной совершали махинации!..

Больше делать здесь было нечего. Василии Петрович взял со стола газету, спрятал ее в карман и стал искать шляпу, которую оставил в приемной.

Надо было немедленно принимать решение.

Василий Петрович считал, что у него было три возможности. Первая — согласиться с Понтусом и капитулировать. Вторая — оставаясь самим собою, с достоинством отказаться от должности главного архитектора. И, наконец, третья — действовать напропалую, как под-сказывает совесть.

Самое легкое, понятно, было согласиться. Но что бы это означало? Делать все наперекор убеждениям. Правда, можно было успокаивать себя тем, что это до поры до времени, и когда страна побогатеет, все можно переделать заново. Возводят же временные бараки для строителей… Но, веря в будущее страны, Василий Петрович знал и то, что временные постройки стоят, пока не обветшают совсем, что неотложные нужды были, есть и всегда будут. Вот, например, в магазинах огромные очереди. Сигналы дошли до Москвы, и оттуда категорически предлагают срочно расширить торговую сеть. А как? Надо наспех восстановить несколько коробок. Занятия в школах идут в три смены. Значит, жди распоряжения о коробках для школ, потому что так легче всего ликвидировать трудности.

Снять с себя ответственность? Уйти? Но что это изменит?

Оставалось одно…

Стараясь быть как можно спокойнее, Василий Петрович направился в трест разборки и восстановления строительных материалов. В доме, где расположилось это учреждение, был обжит только цокольный этаж. В коридоре, темном и извилистом, как в катакомбах, двери то вовсе не, открывались, то открывались прямо в черную бездну.

Управляющего трестом Кухту Василий Петрович нашел в сырой, уставленной шкафами и столами комнатушке чуть ли не в конце коридора. Поставив ногу на табуретку и облокотившись о колено, Кухта курил и что-то диктовал машинистке, сидевшей возле единственного в комнате окошка.

— Петрович, какими судьбами! — удивился Кухта, заметив в дверях товарища. — Проходи, проходи, не бойся! Должно быть, в лесу медведь сдох? Ты же нам вот так, — он провел ладонью по короткой шее, — нужен. Искали, искали тебя сегодня…

Он энергично потер руки, будто мыл их, и, бросив машинистке "потом", пошел навстречу.

— Видимо, что-нибудь важное? Что, нет?

— Небогато живете, — не решился начинать с ходу о главном Василий Петрович.

— Зато весело. Ты посмотри только сюда. — Кухта кивнул круглой головой в сторону окна и засмеялся. — Говорят, что в Париже когда-то был такой театр. Занавес там поднимался на каких-нибудь полметра, и, когда начинали показ, зрители видели только, ноги. По зато самые разные — женские, мужские, в опорках, в сапогах, в туфлях…

В самом деле, за окном кто-то прошел — над машинистской протопали огромные сапоги с кирзовыми голенищами.

— Милиционер! — сказал Кухта, и его грузное тело затряслось от смеха. — Мне теперь возглавлять бы сапожную артель. Изучил это дело, ей-богу, на "пять" — досконально. Дефекты, узкие места, все!

Мешковатый, фамильярный, он обнял Василия Петровича и повел его к ближайшей табуретке.

— Чего это я вам так срочно понадобился? — спросил, садясь, Василий Петрович.

— Объекты давай!

— Пожалуйста, хоть все.

— Я кроме шуток. Мы, Петрович, первый раз в жизни месячный план в апреле выполнили. И разобрали и восстановили. А май — вот с праздников начали. Два дня нерабочих. Я хотел чего-нибудь отменного у тебя просить. Очень приятно план выполнять. Раскланиваются хотя все.

— В этот раз на Советской дам. Как литые! — сказал Василий Петрович и почувствовал, что сжалось сердце. — Бери только…

Столы в комнате стояли тесно, и в проходах между ними ходить можно было только боком. Но, охваченный тревогой, Василий Петрович все же встал и попытался пройтись возле стола управляющего.

Его попытка оказалась комичной. Чтобы скрыть улыбку, машинистка вынула из сумочки носовой платок и стала осторожно, чтоб не размазать помаду на губах, сморкаться. Кухта многозначительно откашлялся.

"Неужели догадывается? — настороженно подумал Василий Петрович. — Ну и пусть. Ему же не отвечать". И все же, гадая — сразу Кухта попросит письменное распоряжение или пришлет за ним сотрудника, — посчитал лучшим сказать с деланной щедростью:

— Подчистишь квартал против Театрального сквера, А также… разберешь коробку лечебницы на Володарского и коробки на углу Советской — Комсомольской, Советской — Ленинской. Хватит пока?

Опершись о стол руками, Кухта откинулся назад и с веселой решимостью потер свою полную шею.

— Вот это по-моему! — одобрил он. — С глаз долой — соблазну меньше. Как это у Маркса? Мертвые могут хватать за ноги живых… Так?

— Не совсем точно. Но…

— То-то! А у меня как раз минеры завтра будут, они покажут нм, как хватать. Что, нет?..

Однако, прощаясь, Кухта все-таки задержал руку Василия Петровича в своей.

— Согласовал с кем? Или сам надумался?

Опять щемящая тоска охватила Василия Петровича. Захотелось еще немного побыть тут, в этой сырой, сплошь заставленной шкафами и столами комнатушке, поговорить с Кухтой открыто, признаться во всем. Но рядом сидела завитая, неприятно любопытная машинистка, и это сдерживало.

— Мм… Как всегда, — развел он руками. — Нам не привыкать. На бога надейся, а не плошай. Советников много, а сам все решай.

— Серьезно?