Двадцатая рапсодия Листа - Даниэль Клугер

Я хотел было возразить на такое толкование, что, дескать, все это домыслы, но вспомнил, как напоследок, уходя из моего дома, уже на пороге Никифоров со значением повторил: «Завтра» – и по-особенному поглядел на меня. Тут я понял, что Владимир прав, а потому воспрянул духом. Хотя и не представлял себе, много ли можно успеть в четыре дня.

Ульянов с явным сожалением отставил решение шахматной задачи.

– Придется господину Хардину немного подождать. Знаете, есть в этой партии одна хитрость. Вы ведь в шахматах разбираетесь, правильно? Вот смотрите. Здесь можно устроить ловушку на слона, да так, что противник, защищая слона, немедленно подставит под удар ферзя. А если рискнет слоном пожертвовать, все равно его потеряет, потому что следующим ходом непременно попадет в другую ловушку, которая в этом случае по его же собственной вине и появится. Такая вот шахматная Немезида, Николай Афанасьевич. – Владимир как-то совсем по-свойски подмигнул мне. – Нам тоже пристало подобную ловушку противнику устроить. Тогда-то наша с вами партия и перейдет в эндшпиль. Потому не будем терять времени. Die Zeit ist knapp.

Он поправил сползшую с плеча тужурку, выдвинул еще один ящик стола и достал из него давешнее письмо, найденное мельниковой возлюбленной в шубейке погибшей. Очень быстро пробежал глазами – настолько быстро, что мне подумалось: «Он перечитал это письмо много раз и давно уже запомнил все наизусть».

– Значит, господа Петраков и… как вы сказали? Феофанов? Господа Петраков и Феофанов признали в погибшей корреспондентку графа Залесского. Очень хорошо. А вот господина Роберта Зайдлера они, по словам нашего Егора Тимофеевича, не знают. Не исключено, что личность эта может оказаться важным элементом нашей головоломки…

Отложив письмо, Владимир остро посмотрел на меня, потер руки, словно озябнув, и сказал:

– Надобно, чтобы вы, Николай Афанасьевич, отправились в Казань. И немедленно. Вот только… – Он внимательно окинул взглядом мой не весьма презентабельный вид. – Не мешало бы вам переодеться. Словом, как можно скорее поезжайте, Николай Афанасьевич!

Я опешил.

– Помилуйте, Володя, в Казань?! Что вы такое говорите?…

– Ах, Николай Афанасьевич, ничего другого я придумать не могу. – Владимир посмотрел на меня вдруг с каким-то мечтательным выражением лица. – Вот было бы у нас это замечательное изобретение – телефон, можно было бы, не сходя с места, многие вопросы решить, самым априорным образом. Только откуда в нашем медвежьем углу взяться такой роскоши? Это в Петербурге, Москве да в Киеве телефонные станции, даже до Казани дело еще не добралось, а уж чтобы в Кокушкине появился телефон, это надо, извините меня, целую революцию произвести. Я надеюсь, наш урядник нас не подслушивает? В общем, Николай Афанасьевич, как говорится, уши выше лба не растут, так что прошу вас: поезжайте, пожалуйста, в Казань.

– Однако… – Я покачал головой. – С телефоном, пожалуй что, и впрямь легче было бы… Но как-то вот так вдруг – и в Казань?… Да ведь мы только вчера из Лаишева вернулись. Напутешествовались вроде бы. А с чем я в Казань поеду? И к кому? Подготовиться опять-таки надо, путь-то ведь неблизкий.

– Почему же неблизкий? – удивился Владимир. – Едва ли больше сорока верст. За четыре, максимум пять часов вполне можно доскакать. Пять часов туда, пять обратно. Десять. А там, если действовать споро, много времени не потребуется. И задача проще, чем была у нас вчера, в Лаишеве. – Он взглянул на стенные часы. – Сейчас девять. Вполне можно до ночи обернуться.

– Ну… Вы бы вчера вечером мне и сказали. Надо было бы сани подготовить, – сказал я неуверенно. – И Ефима я не предупредил…

– Так пусть он вас только до ближайшей станции довезет, – предложил Владимир. – А там вы лошадей до Казани возьмете.

– Это в Шигалееве-то? А если там лошадей свободных не окажется? Хорошо, конечно, если пара найдется или какой-нибудь барабус казанский. [8] Только ведь уверенности в этом нет. – Я вновь удивился проявившемуся во Владимире незнанию деталей обыденной жизни. – Можно, конечно, попутных лошадей дождаться и договориться с ямщиком, однако…

– Вот и договоритесь! – Он не дал мне закончить, а хотел я сказать лишь то, что ожидание попутчика может занять больше времени, чем сама дорога. – Договаривайтесь, поезжайте, Николай Афанасьевич, что хотите делайте, а только найдите кого-нибудь из тех, кто может вам подробно рассказать – что же это за подарок покойный генерал Залесский преподнес австрийской даме Луизе Вайсциммер. Вы кого-нибудь из тех, кто был близок к Залесскому, знаете?

– Знавал, – признался я. – Самого главноуправляющего. Осипа Тарасовича Котляревского.

– Это что ж за птица такая – главноуправляющий? – Владимир удивленно рассмеялся. – Прямо главнокомандующий!

– Так оно и есть. – Я тоже улыбнулся. – Командующий или не командующий, но – главный. У его сиятельства было не одно и не два имения. В каждом – свой управляющий. Вот в ближайших к нам – те самые господа Петраков да Феофанов, а уж над ними – господин Котляревский. Были мы с ним знакомы. Не знаю, захочет ли он со мною говорить, но попытаюсь.

– Пожалуйста, Николай Афанасьевич, попытайтесь. Главное – постарайтесь точно узнать, когда эта дама приехала. В точности, понимаете? Число, месяц. А кроме того – попробуйте разузнать у главноуправляющего, что ему известно о господине Зайдлере. – Владимир помолчал немного. – И, знаете ли, постарайтесь добраться до Казани все ж таки без попутчика. А уж если с попутчиком, так особо с ним о нашем деле не распространяйтесь.

Мы попрощались, и я направился к выходу.

– Да, Николай Афанасьевич, – вдруг окликнул меня Ульянов, – еще одна просьба.

Я обернулся и увидел, что лицо Владимира приняло смущенное выражение, даже щеки немного порозовели.

«Неужели сейчас что-нибудь про Аленушку скажет?» – мелькнуло у меня. Но дальнейший разговор принял совершенно иной оборот.

– Не сочтите это за афронт, но, может быть, вы найдете возможность заглянуть в Казани к моей маме, Марии Александровне? – проговорил Владимир. – Я вот тут и письма приготовил… Но суть даже не в письмах – просто было бы славно, если бы кто-нибудь на словах ей сказал, и лучше вас это никто не сделает, что у нас все хорошо, живы-здоровы Владимир и Анна Ульяновы и маменьке кланяются.

– Ну конечно же, Володя, обязательно зайду. – У меня даже слезы на глаза навернулись от такого проявления сыновней любви. – Ваша матушка попрежнему в доме Ростовой живет, на Первой горе?

– Нет, мы в сентябре переехали в дом Соловьевой, это на Новокомиссариатской, номер пятнадцатый.

– Ну, это поблизости. Конечно же, Володя. Пусть даже придется мне задержаться в Казани, но сделаю я это всенепременно. Давайте ваши письма.

Владимир взял несколько конвертов, из тех, что лежали на столе, и вручил их мне. Я сунул письма в карман моей домашней куртки, наказав себе переложить их в баул, когда буду собираться в дорогу.

Вернувшись домой, я позвал Ефима и распорядился запрягать сани, сообщил Аленушке, что неотложные дела требуют моей немедленной поездки в Казань, переоделся в дорожное, собрал самое необходимое в баульчик и вдруг задумался. Задумался над тем, что последнее время исполняю указания нашего студента не по обязанности, которую на меня никто не возлагал, не долга ради перед хозяевами имения, не через не хочу, а именно по доброй воле и с великой охотой. Подивился я этому и пустился в дорогу.

До Шигалеева меня домчал наш ворчливый Ефим. На станции, как назло, свободных ямщиков не было, и никаких казанских барабусов, добравшихся до наших краев и мечтающих вернуться обратно, тоже не наблюдалось. Стоял, правда, в станционном дворе один возок, однако по виду лошадей и кузова я не мог причислить его ни к ямскому извозу, ни к почтовой службе. Что это за экипаж и куда путь держит, мне еще предстояло определить.

Я наказал Ефиму прибыть сюда же к девяти вечера (такой срок установил я себе на всю поездку), отпустил его и направился побеседовать со станционным смотрителем. Сей чиновник, господин Ветлюгин – конечно же, я знал его, как не знать шигалеевского смотрителя, дорога-то между Кокушкином и губернским центром наезженная, – поприветствовав меня, тут же сообщил, что упряжка, стоящая во дворе, принадлежит господину, приехавшему незадолго до меня и направляющемуся в Казань.

Господином этим, как раз при появлении моем допивавшим чай в станционном трактире, оказался не кто иной, как Петр Николаевич Феофанов, завзятый охотник, известный в наших местах, но по характеру своему совершеннейший сухарь. Не было у меня особого желания ехать с ним, однако что делать? Подошел я к Петру Николаевичу, поздоровался и рассказал о своей нужде.

– Отчего же, почту за удовольствие предоставить вам место, – сказал Феофанов с привычной своею церемонностью. – По делам в Казань или так, развлечься от деревенской скуки?