Какой простор! Книга вторая: Бытие - Сергей Александрович Борзенко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он пошатнулся, бессильно опершись руками о трибуну. Воспользовавшись этим, председатель митинга объявил молчавшей толпе, что из Петрограда только что прибыла рабочая делегация, имеющая срочное внеочередное сообщение.
На трибуну поднялись несколько человек, одетых как рабочие. Двоих Ковалев знал в лицо, это были меньшевики, в свое время побывавшие у него в трибунале. Один из них, с ухватками заправского трибуна, крикнул, что рабочие Питера послали их просить заступничества у матросов. Он говорил, все больше увлекаясь своим краснобайством, все более и более возвышая голос.
Петриченко взбежал на трибуну, оттеснил обессилевшего Калинина, завопил:
— Братья матросы, дозвольте зачитать вам резолюцию, единогласно принятую вчера экипажами «Петропавловска» и «Севастополя»!.. Предлагаю присоединиться к этой резолюции и принять ее на нашем митинге!
В руках писаря затрепетали листки бумаги, ветер рвал их у него из пальцев.
— Давай, давай читай, — послышались нетерпеливые голоса.
— Ты кто такой? — спросил Ковалев и потянул писаря за руку.
— А ты, Ковалев, сейчас не в трибунале заседаешь, нечего пужать нашего брата! — крикнули из глубины толпы.
— Ну и народ! Не люди — порох, поднеси серник, и сразу взрыв, — сказал Назар Гаврилович отцу Пафнутию.
— Кто я такой? — возмутился Петриченко, хорошо изучивший изменчивость толпы. — Ты не знаешь, кто я такой? Весь флот знает, а ты не знаешь? — Петриченко проворно сбросил бушлат, сорвал с тела темно-синюю фланельку. — Вот кто я такой! — крикнул он во весь голос, рванул полосатую тельняшку, она с треском разорвалась, и на его чистой, без единого волоска, груди народ увидел густо вытатуированный лозунг: «Советы без коммунистов!»
Раздался как бы единый вздох. Татуировка на теле произвела впечатление. Такую надпись мог вытатуировать только бесшабашный человек. А на флоте издавна почиталась отвага. Эта сцена превращала митинг в спектакль, поставленный умелым режиссером.
— Вот это называется расписался на всю жизнь! — не то одобрительно, не то с осуждением сказал кондуктор, стоявший у самой трибуны.
— С такой рекламой, браток, в Чека не попадайся, — посоветовали из толпы.
— Читай резолюцию! — властно крикнули из задних рядов несколько басовитых голосов.
Ветер усилился, мороз крепчал — погода портилась, а вместе с нею заметно падало настроение толпы: люди становились недоверчивее и злей.
Калинин чувствовал головокружение. Устало прислонился к огородке трибуны, поскрипывающей под напором ветра, как сквозь сон слышал визгливый голос Петриченко. Голос этот был неприятный, будто камнем проводили по стеклу.
Формулировки резолюции были расплывчаты, туманны, тем не менее в ней нахально говорилось о «свободе для левых социалистических партий», ставился вопрос о выборах «новых Советов» тайным голосованием ввиду того, что «теперешние Советы не выражают воли рабочих и крестьян». Калинин понимал весь зловещий смысл этой бумажки: предлагалось освободить всех арестованных меньшевиков и эсеров, дать им возможность свободно вести контрреволюционную пропаганду, упразднить руководящие органы большевистской партии в армии и флоте — политические отделы; немедленно расформировать заградительные отряды, ведущие борьбу со спекулянтами; распустить Советы как орган пролетарской диктатуры. И вся премудрость этого многословия сводилась к лозунгу, вытатуированному на груди писаря Петриченко, читавшего резолюцию: «Советы без коммунистов!»
— Кто за эту резолюцию, прошу поднять руки! — переводя дыхание, выкрикнул председатель. — Голосуют только моряки. Рабочие и бабы могут себя не утруждать. — Озорно, как мальчишка, он выбросил кверху ладони с растопыренными, посиневшими от холода пальцами.
— Надо еще записать: долой Особый отдел, трибунал, Чеку, смертную казнь, — словно иерихонская труба, пробасил могучий детина с низким лбом и острыми зубами, способными перервать глотку.
— Долой трибунал! Только и знают, что расстреливать нашего брата матроса!
— Ну это само собой, — пообещал Петриченко. Клеши болтались на нем, как юбки, натянутые на ноги.
— Вот они, требования контрреволюционной шпаны, уголовников, обозленных авантюристов! — крикнул Ковалев. — Честному матросу нечего бояться Особого отдела, а трибунал создан для борьбы с офицерьем, помещиками, бандитами. Вы что же, за помещиков, за контру? — А сам подумал: нехорошо, выходит так, будто он защищает не советскую власть, а себя, как бывшего председателя трибунала.
Повалил сухой снег, готовый вот-вот перейти в метель. Стало темнеть. Голодные люди иззяблись, закоченели, собирались расходиться. Калинин чувствовал себя так плохо, что сознание его мутилось. «Измена, предательство революции, — сказал в нем внутренний голос. — Сегодня славный Балтийский флот похоронил свое революционное прошлое». Нет, это была не та мысль, это болезнь говорила в нем. В Кронштадте мятеж, коварный и опасный, но революция победила раз и навсегда. Врага нужно смять, истребить, погасить контрреволюционный мятеж в зародыше. Но Михаил Иванович чувствовал, что физические силы покинули его.
Как бы издалека донесся до него голос председателя митинга:
— Завтра состоится собрание представителей всех кораблей. Они обсудят вопрос о выборах Совета на основе принятой резолюции… Митинг считаю закрытым.
На какую-то минуту Калинин перестал видеть, площадь исчезла из его глаз. Потом зрение вернулось, он увидел черные потоки людей, медленно вытекающие с площади. К нему подошел Ковалев, его голос Калинин слышал отчетливо:
— Беда, Михаил Иванович… Комиссар крепости поехал на форты береговой обороны поднимать людей против мятежников. Но у форта Тотлебен его арестовали, боюсь, как бы не отправили в штаб Духонина. От этих башибузуков теперь всего можно ожидать.
— Надо выручить товарища, — с трудом ворочая языком сказал Калинин.
Подошел секретарь райкома партии. Он был без шапки, ветер трепал его черные волосы.
— Я с начальником политотдела крепости пытался собрать коммунистов к штабу. Но не удалось, вся телефонная связь уже в руках мятежников… Нашлось несколько подлецов, примазались к бунтовщикам и подали заявление о выходе из партии… Михаил Иванович, вам надо немедленно покинуть Кронштадт. Мы не имеем права рисковать вашей жизнью.
В стороне, у крейсеров, скороговоркой простучали торопливые ружейные выстрелы. Быстро темнело.
Екатерина Ивановна подошла к брату, всплеснула руками в красных вязаных варежках:
— Миша, да ты едва стоишь на ногах, глаза красные, и лицо все в пятнах… Товарищи, найдите доктора.
— Нашего-то нет. С полчаса большая группа коммунистов отправилась на ораниенбаумский берег, и наш доктор с ними. Стреляли, видимо, им вдогонку, — сказал секретарь райкома.
— Без доктора Михаилу Ивановичу оставаться здесь никак нельзя, — твердо заявила Екатерина Ивановна. — Его немедленно надо отправить в Питер.
Стоило огромных усилий уговорить Калинина выехать из Кронштадта. Товарищи поклялись, что останутся в крепости, выполняя до конца свой партийный долг. Калинин слушал, порою бредил.
В сани сели те же люди, что приехали с ним из Петрограда.
По улицам метался резкий ветер, фонари почти не горели. Жители, боясь насилий и бесчинств, разбежались по домам, попрятались, спустили шторы на окнах или вовсе погасили свет.
На заставе вооруженные
