Странствие Кукши. За тридевять морей - Юрий Вронский

Кукша переходит из помещения в помещение, мылится благовонным мылом, трет тело мягкой греческой губкой – благо всюду валяются обмылки и брошенные губки. Он распаривается в горячих купелях, плавает в бассейнах, окружающих беломраморные изваяния. Бассейнов не зря три – в одном вода теплая, в другом – средняя, а в третьем – ледяная, точно в роднике.

Кукша заходит в восьмиугольное, самое жаркое помещение и наблюдает, как ловкие сильные мужчины, обливаясь потом, разминают и растирают посетителей. Один из них приглашает Кукшу лечь на помост, но Кукша отрицательно мотает головой.

Здесь, в восьмиугольном помещении, конечно, очень жарко, но все же этой жаре далеко до жары домовичской мовни, когда нужны рукавицы, чтобы хлестать себя веником, не обжигая рук. Кукша вспоминает запах горелого хлеба, который стоит в мовне, когда на раскаленную каменку поддают квасу, и все здешние благовония меркнут…

Зато здесь, в Царьграде, и горячую, и холодную воду выплевывает начищенная морда морского чудища. А в Домовичах надо натаскать воды в кадку, потом калить камни и кидать их в воду, покуда она не закипит.

– Поплоше мовни у нас на Волхове против царьградских, – вдруг раздается рядом чей-то голос, словно откликаясь на Кукшины мысли.

– Поплоше, что и говорить, – соглашается другой голос.

Кукша глядит на говорящих, как на выходцев из загробного мира. Перед ним два здоровенных молодых мужчины, оба плечистые, оба светловолосые, сероглазые, похожие как братья. А речь их до того родная, что и голоса кажутся знакомыми, хотя он никогда прежде не видывал этих людей.

– Добра мовенка, – говорит первый, – мовенка хоть куда! Однако нашему брату худо без каменки да без веничка!

– Ой, худо! – вторит другой.

– А поляне[73], – продолжает первый, – мовен-то вовсе не строят…

– Не строят, – откликается другой.

– Мовен-то не строят, – опять говорит первый, – вот и нет привычки мыться-париться. Ведь и здесь не больно часто ходят в мовню-то, одно знают нас, словен, дразнить: «Мовенные!» А мылись бы почаще, не было бы нужды рожу скоблить[74]! А то – колтун[75], мол, в бороде!

Оба, довольные, смеются.

Дальше первый говорит, что у полян даже в их стольном городе Киеве ни одной мовни нет, что поляне летом моются в Днепре да в речках, а зимой вовсе не моются.

– В печах моются, – подает голос другой, – истопят, уголье выгребут, соломы настелют и моются.

– Какое уж мытье в печи! – возражает первый.

– Что верно, то верно, – соглашается второй, – в печи, вестимо, не мытье.

Кукше хочется заговорить с ними, узнать, кто они такие и как попали в Царьград, но он не решается. Ведь они тоже станут расспрашивать его, откуда он здесь взялся. Он беглый раб и вор и должен будет врать о себе. Рябой верно говорил – ему ничего не стоит запутаться и выдать себя. Неизвестно, как отнесутся они к беглому рабу, хотя бы и единоплеменнику. Поэтому Кукша молчит, лишь во все глаза глядит на словен и слушает такую родную, такую понятную речь.

Наконец словене встают и идут в первый зал. Возле их одежды, прислоненные к лавке, стоят два коротких ромейских меча, таких же, как был когда-то у Кукши. Как видно, словене – ромейские, то есть греческие, воины. Они попивают вино, принесенное служителем, и не спешат одеваться. Один из них говорит:

– Сейчас кваску бы! А еще лучше холодного стоялого меду!

– Кваску не худо бы! – вторит другой. – А меду, конечно, и того лучше!

Кукше не хочется уходить, он нарочито медленно одевается, однако это получается все равно очень скоро, потому что вся его одежда состоит из одной рубахи. Заметив уставившегося на них парня, словене угощают его вином. Кукша пьет, и по его телу разливается блаженство, он только сейчас обнаружил, что после бани испытывал сильную жажду. Словене пробуют заговорить с ним, но он мотает головой и отвечает мычанием, как учил его Рябой.

– Болезный! – говорит один из них с состраданием.

Кукше не хочется покидать этот теплый, влажный, чудесный мир, где царят два прекрасных беломраморных идола, где он услышал – впервые за несколько лет – родную речь. Однако пора и честь знать. Кукша поднимается и выходит в помещение для служителей. Там он останавливается в растерянности. Пропали пять оболов, которые он носил за щекой. Кукша лезет в рот пальцами и щупает сперва за одной щекой, потом за другой. Монетки нет.

Возле выхода неотлучно сидит эфиоп. Когда посетители покидают баню, он пробуждается от дремы и смахивает ладонью в выдвинутый ящик монеты, оставляемые ими на столике.

Кукша пытается сообразить, где он мог выронить деньги. Может быть, когда нырял в одном из бассейнов? Он возвращается и на глазах удивленных единоплеменников снова лезет в бассейн. Обыскав бассейны и обойдя все залы, Кукша так и не находит своей монетки. Он заглядывает даже во дворик с хламом, но и здесь монетки нет.

Ему приходит в голову проверить, нельзя ли отсюда убежать через стену, что пониже других, и он взбирается по лестнице, насколько ее хватает, а дальше карабкается по изъеденной временем кирпичной кладке. Наконец он наверху. За стеной он видит сад и двухэтажный дом, выходящий лицом на другую улицу. Дом состоит из двух зданий, соединенных по верху крытым переходом. Под переходом ворота. Они отворены.

Внизу, вдоль стены, на которой сидит Кукша, тянется какое-то строение, судя по запаху, конюшня. Одним концом конюшня упирается в дом, и окно второго этажа выходит на ее крышу. Кукша отмечает, что ничего не стоит, спрыгнув на крышу конюшни, забраться в дом, ибо хозяева не сочли нужным сделать решетки на окнах, выходящих во двор. Он уже привык на все смотреть глазами вора. Однако сейчас он озабочен только одним – как ему вырваться из западни, в которой он очутился.

Увидев, что ворота дома отворены, Куша решает сбегать за своей рубахой и рискнуть спуститься в сад, чтобы выскользнуть в ворота. Но во дворе слышатся голоса, из-за деревьев появляются люди. Кукша торопливо сползает по стене, нащупывает ногой верхнюю перекладину лестницы. Нет, не стоит и пробовать выбраться из бани этим путем, тут попадешься еще вернее. Лучше он попытается проскочить под носом у сонного эфиопа.

Кукша снова в помещении для служителей. Тут и там стоят и сидят несколько праздных банщиков, завернутых в голубые простыни с красной полосой по краю, чтобы их не путали с посетителями. Кукша неспешным шагом идет к выходу, и, дойдя до столика, внезапно бросается вперед.

Но выскочить на улицу ему не удается. Эфиоп, столь неуклюжий с виду, необычайно проворно вскакивает и, перегнувшись через столик, успевает крепко схватить Кукшу за шиворот. Кукша дернулся изо всех сил, надеясь освободиться ценой рубахи. Однако рубаха слишком прочна, из грубой толстой ткани, она не желает рваться! Эфиоп валится на столик, но рубахи из рук не выпускает. Кукша начинает крутиться, рассчитывая вывернуться из огромных черных лап служителя. Возможно, это ему удалось бы, если бы не вошедший в это мгновение посетитель, который кинулся на помощь эфиопу.