Странный приятель - Егор Чекрыгин

В полной мере оценить, как его новая внешность действует на противоположный пол, Ренки смог примерно через неделю, когда полковой лекарь оу Мавиинг наконец отпустил его из госпиталя «долечиваться своими силами».

Друзья доставили сержанта оу Дарээка в дом, где они должны были проживать с Готором согласно квартирному предписанию.

Вообще-то двум сержантам не полагалось жить в таких роскошных условиях, но, поскольку от полка осталось меньше половины численного состава, все пользовались моментом и старались устроиться как можно лучше. Даже солдаты, которым по уставу на зимних квартирах полагалось иметь одно спальное место на трех человек (один спит – двое бодрствуют), расселялись весьма вольготно в домах местных мещан.

Так что впервые за долгое время у Ренки появилась собственная комната и возможность уединиться в ней. Уже одно это делало условия его новой жизни почти райскими. А если еще учитывать мягкие перины, небольшой садик за домом и обилие воды и фруктов – на какое-то время Ренки показалось, что он попал в сказку. Но…

Чистый и уютный двухэтажный домик содержала еще вполне не старая вдова из купеческого сословия. Поначалу ей очень даже сильно не понравилось, что ее домик займут под зимние квартиры для солдат, поскольку компенсация, что мог предложить за это неудобство муниципалитет, была весьма далека от сумм, которые можно было выручить за сдачу жилья внаем частным лицам. Да и терпеть в своем доме грубую солдатню не слишком приличествует почтенной горожанке, чьей руки и капиталов добивалась парочка еще довольно бодреньких и обходительных кавалеров-вдовцов.

Но Ренки уже понял, что, когда Готору надо, он сможет очаровать даже дракона. Однажды приятель рассказывал, что будто бы есть специальные книги, которые учат, как обхаживать людей, и что он все их читал. А их хозяюшка была отнюдь даже не драконшей, и даже ее весьма почтенный, с точки зрения Ренки, возраст (лет тридцать пять, наверное, а то и все сорок) не помешал ему обратить внимания на то, что она весьма мила и по-своему красива.

Увы, но первое, что ошарашило нашего героя, когда он, поддерживаемый друзьями, пришел в дом и был представлен хозяйке, это взгляд, которым одарила его сия особа. Взгляд был совсем не тот, который жаждет увидеть в глазах любой женщины юноша, едва подошедший к рубежу восемнадцатилетия. Жалость и сострадание, конечно, красят любую женщину. Но когда на тебя смотрят, как на раздавленного колесами телеги мокрого котенка, хотя в душе ты уверен, что вид у тебя весьма геройский, – это печально.

Что ж, добравшись до зеркала, что висело в его комнате, Ренки и сам смог оценить перемены, которые за прошедшие полтора года внесла в его внешность суровая жизнь. Когда-то, давным-давно, когда он последний раз смотрелся в зеркало перед тем как пойти на деревенские танцы, он видел юношу, сочетающего в себе мягкие, почти детские черты лица с высокой и мускулистой фигурой человека, никогда не знавшего тяжелого физического труда, но проводящего немало времени, совершенствуя свое тело и дух воинскими упражнениями.

У того юноши был несколько рассеянный и задумчивый взгляд с этакой поволокой, ибо он слишком много времени проводил в мире грез, где воинские подвиги свершаются без пролития крови, вывороченных кишок и вывалившихся на землю мозгов, все дамы прекрасны и добры, девушки целомудренны и нежны, командиры суровы, но справедливы, а товарищи веселы, бескорыстны и преданы общему делу и великой цели – служению королю!

Сейчас же из предоставленного вдовушкой зеркала на Ренки смотрел тощий жилистый парень неопределенного возраста, с впавшими щеками и обострившимися после долгой болезни чертами лица, обгоревший под зарданским солнцем до коричневого оттенка кожаных ремней солдатской амуниции, да еще и одетый в мундир, более напоминающий лохмотья нищего, – мятый, выцветший и многократно заштопанный грубыми солдатскими руками, причем нитки и заплатки для починки мундира подбирались по принципу «что есть» и весьма резко выделялись на общем фоне. Какое уж тут геройство – впору идти на рынок попрошайничать.

Но больше всего Ренки удивил собственный взгляд. Какая там романтика и мечтательность? Бегающий настороженный взгляд исподлобья, как у бездомной собаки, давно разочаровавшейся в людях и все время ожидающей пинка или удара хлыстом. Взгляд человека, которому стало привычно наблюдать чужую смерть и убивать самому. Который давно уже не ждет от жизни ничего хорошего, но готов в любую минут встретить опасность.

Возможно, в книжках это описание и создало бы романтичный образ сурового героя, но в жизни Ренки был вынужден констатировать, что он не столько повзрослел, сколько постарел, и вообще стал похож на… бывшего каторжника или королевского солдата, прошедшего школу палочных ударов и суровой муштры, после которых даже огонь сражений кажется приятным избавлением от тягот повседневной жизни.

Даже богатая шпага на бедре (к чертям уставы) и погон с сияющей начищенной булавой и лычками сержанта не добавляли образу привлекательности, но лишь заставляли задуматься, через что прошел этот человек, чтобы заслужить все это…

– Хорош! – сказал за спиной незаметно вошедший в комнату Готор. – Красавчег!

– Да уж… – невесело пробормотал в ответ Ренки, силясь отыскать в пристально смотрящем на него из зеркала чужаке знакомые черты. – Да уж…

– Не печалься так, – расхохотался Готор, глядя на удрученную физиономию товарища. – Первым делом справим тебе достойный героя мундир, вот, оцени мой! Потом хорошенько откормим. Опять же шпага… Ты обещал меня подучить кой-чему, а то я с этим инструментом по-прежнему чувствую себя недостаточно ловко, а заодно и сам в форму придешь. Но первым делом – в кабак! Утопим грустные мысли в вине. Пора нам уже отметить всей компанией удачно пережитый год войны. В конце концов, из нашей восьмерки с каторжного судна после двух сражений и кучи приключений погибли лишь двое. Попечалимся за них и порадуемся за себя. Собственно говоря, все уже готово. И кстати, я пригласил Доода и Йоовика. Думаю, ты не возражаешь? Тогда хватит пялиться в зеркало и пошли!

– А я ему, значит, тыдых! А он меня пикой хрясь! А тут, значит, Киншаа сбоку как шарахнет с мушкета…

– А мне вон… пуля прямо в грудь, и я прям слышу, как что-то хрустнуло… Хочу заорать, а не могу – дыхалово выбило, будто лошак с разбегу лягнул. Ну думаю, конец тебе, значит, старина Гаарз, отпрыгался. Тока б, думаю, побыстрее бы копыта отбросить, чтобы без долгих мук обошлось…

– А я на эту суку ствол навел. Давно этого гада выцеливал, уж больно мундирчик у него яркий был да рожа сволочная. Тока издаля-то все пули мимо летели. А тут уж, считай, в упор, с десяти шагов, уж точно не промахнусь. И ты тока подумай! По рукам как дало, в морду – огня сноп. Мой же мушкет, да меня и!.. Вот же невезуха!

Когда сидящие за столом опустошили уже второй изрядного объема кувшин молодого вина и взялись за следующий, простые солдаты принялись по которому разу рассказывать друг другу старые истории о былых подвигах и неудачах, а те, кто был званием постарше, как-то незаметно уединились и завели куда более осмысленный разговор.

– Тут, значит, эта… – начал Доод. – Лейтенант мне сказал, будто ты, Готор, хвастался, что можешь колесцовые пистолеты и ружья чинить?

– Был такой разговор, – не стал отказываться Готор, с аппетитом налегая на какую-то копченую рыбку с ладонь размером, считающуюся местным деликатесом. – Только сам понимаешь – не все, что сломано, можно починить.

– Дело такое, – заговорщицки продолжил Доод. – В оружейке этого трофейного добра немало скопилось, да мы еще подсуетились и у соседних полков кой-чего выменяли считай за гроши…

– Понятно, – расплывшись в улыбке, заметил Готор. – А кому сбывать будешь? Я слышал, тут не все так просто.

– Не боись. Дорожки давно протоптаны. Так что, возьмешься для общества потрудиться?

– Возьмусь, – кивнул Готор. – Мне и самому с механизмами повозиться в радость, но нужен доступ к инструментам и полковой кузне. Если где в замках пружины сломаны, я бессилен. Придется новые ковать. Как именно хорошего качества добиться, я думаю, знаю. А полковой кузнец из наших будет?

– Нет… – не без грусти ответил Доод. – Но договоримся, либо можно в городе кого найти. Городишко-то портовый, значит, тут по этой части работы много делают.

– Отлично! – разливая в знак заключенного договора вино по чашам, сказал Готор. – Тогда я завтра к тебе с утречка и забегу, если Йоовик, возьмется моих по караулам развести…

– Без проблем… А теперь с тобой, Ренки, – переключился Доод на самого младшего в этой компании. – Потрудиться для общества не побрезгуешь? Вот и славно! Лейтенант велел мне с тобой словом перекинуться. Мол, о переводе тебя в волонтеры все уже считай обговорено. Тока сам понимаешь – волонтеры жалованья не получают, а совсем даже наоборот – кошт свой, обмундирование да оружие за свои покупают. Оно тебе надо? Нет, ежели у тебя там какое поместье осталось или еще чего, так это запроста – завтра же шпаги на погон получишь. Но коли в твоем кармане лишь ветер свищет да вошь на аркане с голодухи помирает, волонтерства тебе не потянуть. Пока. Но мы тебя в штаб на писарскую должность запросто определим, поскольку ты и так все еще при полковнике порученцем числишься. Майор наш Олааник считай уж которую неделю не просыхает, винищем едва ли не насквозь пропитался. Полковник далеко, с ним один из капитанов, второго убили, а лейтенанты вмешиваться не станут, потому как дураков нету не в свое дело лезть. Так что если хорошенько подсуетиться, кому надо сунуть, а кому и кулаком в рожу, станешь ты у нас навроде казначея, и все денежки за продовольствие там, вооружение и обмундирование, жалованье опять же через твои руки потекут. Да не дергайся ты – никто те денежки красть не собирается и тухлятину с рваниной покупать не станет, нам потом самим все это есть и носить. Однако сам понимать должен: снабжать армию – дело прибыльное. На такое многие купцы рот разевают. Ну а кто слюнями изойдет, а кто в зубах копеечку утащит – это сейчас, выходит, в кои-то веки нам, получается, решать маза выпала. Такой момент упускать нельзя! С тебя работа – правильных людей, на которых тебе общество покажет, привечать. А чужих гнать поганой метлой. Ну и бумаги правильные составлять надо будет. А чтобы майор их подписал, об этом уже другие позаботятся. И с купцами нужными ты тоже никаких тайных дел иметь не будешь, то опять же других людей забота. Короче, одни деньги с купцов берут, а другие с ними дела ведут и вроде как нигде иначе не пересекаются, потому как те денежки мы тоже в оборот пустим, а уж с тех доходов кой-чего в свой да и в твой карман отсыплем. Так что с тебя и взятки гладки, ежели кто придраться захочет.