Белая карта - Николай Черкашин

Она честно несла свой крест офицерской жены: переезды с места на место, чужие квартиры, болезни детей, бегство из-под обстрела, соломенное вдовство и вечный страх за мужа - вернется ли из похода… И не было ей за это никаких государевых наград и почестей. Муж получал ордена и боевые кресты. А она ставила кресты на могилах своих дочерей. Сначала умерла двухнедельная Танечка, потом - после бегства из осажденной Либавы и двухлетняя Маргарита. Должно быть застудилась в пути, а гатчинский врач не сумел выходить. Там, в навеки проклятой ею Гатчине, и схоронили младшенькую. Выжил лишь средненький - Славик, Ростислав. И его спасать пришлось от детских хвороб, а больше всего от лихих людей, которые никак бы не дали зажиться в России сыну адмирала Колчака после Семнадцатого года…

Однако Балтийский флот не только оборонялся, но и очень скоро приступил к активным действиям. И пусть они были скромны по сравнению с морскими сражениями британского гранд-флита, но в масштабах балтийского театра они немало осложнили жизнь германских эскадр. Так, осенью 1914 года несколько русских кораблей, рискуя в случае обнаружения быть расстрелянными в море, выставили на подходах к крупнейшим военно-морским базам немцев в Киле и Данциге минные заграждения. Это был дерзкий щелчок по козырьку фуражки принца Генриха Прусского*, уверовавшего в то, что после самозакупоривания русских кораблей в Финском заливе Балтийское море превратилось во внутреннее озеро Германии и крейсера под Андреевским флагом никогда не посмеют пересечь линию остров Нарген - мыс Порккалауд.

В эффективности минного оружия для обороняющегося флота Колчак убедился на собственном боевом опыте в Порт-Артуре. И гибель броненосца «Петропавловска», и взрыв крейсера «Такасаго» - все это стояло перед его глазами, когда рука наносила на карту Балтийского моря районы «минных люстр».

Подобно инженеру, демонстрирующему верность своих расчетов, стоя под предельно нагруженным мостом, флаг-капитан оперативной части Колчак выходил почти на все разработанные им операции. Это делало ему честь и в глазах командующего флотом, и в корабельных кают-компаниях. О нем говорили, его уважали, более того - для молодых офицеров он стал кумиром.

Лейтенант Дмитрий Астафьев, после выпуска из Морского корпуса служил на крейсере «Диана». После гражданской войны эмигрировал в Австралию. Оттуда, из города Брисбен, прислал он в 1970 году свои воспоминания о встречах с Колчаком в годы мировой войны.

Рукою очевидца. «Был переход под флагом командующего Балтийским флотом адмирала Канина из Гельсингфорса в Ревель.

Я стоял вахтенным офицером на кормовом мостике, когда по трапу взбежал среднего роста стройный с блестящими глазами капитан 1 ранга. Много слыхав о Колчаке от старших соплавателей, я тотчас же узнал его в штабном офицере. Вытянулся, приложил руку к козырьку. Вдруг, опустив мою руку привычным жестом старшего, Колчак, догадавшись, что я - недавно из Корпуса, заговорил со мной тоном товарища по выпуску, не более. Он вспомнил свое время, признал, что нас теперь лучше тренировали в науках, что мы, русская морская молодежь, во много раз превосходим немецкую, старательную, но от нас далеко отстающую в энтузиазме; что эти качества русских офицеров делает менее чувствительной разницу в материальных преимуществах немецкого флота над русским.

- Александр Васильевич! - послышался голос с палубы. Внизу, у трапа, стоял адмирал Канин. Сбежав по трапу, Колчак почтительно выслушивал Командующего флотом…

Вторая встреча… Она остается самым светлым воспоминанием о соплавателях, о самом себе, еще способным в юношеские годы впадать в восторг, обычно именуемым «телячьим»…

Пусть будет так…

Так вот, 6 декабря 1915 года в кают-компании нашего крейсера «Диана» праздновался день именин сразу трех Николаев: двух Павловичей и одного Петровича… Кроме того, по случаю «царского дня» - тезоименитства, некоторые офицеры получили награды. А утром Штаб Командующего Флотом сообщил по радио: «Флот извещается, что 4 декабря вечером нами потоплены в Балтийском море крейсер «Бремен» и один большой миноносец».

Праздничное настроение. Многочисленные тосты за обедом. Пили не только водку, награжденные выставили и шампанское. И тут в конце обеда на пороге появляется вахтенный унтер-офицер с докладом старшему офицеру и командиру, приглашенному в гости.

- Вашскобродь, к трапу подходит на ледокольном буксире капитан 1 ранга Колчак!

Едва он закончил доклад, как на стол полетели салфетки и с десяток офицеров, даже без фуражек, без всякого сговора бросаются на верхнюю палубу. Мы подхватываем только-только вступившего на палубу «Дианы» Колчака, поднимаем на плечи и несем его в кают-компанию, несмотря на его протесты: «Господа, я собственно говоря, к вашему командиру…». В той части кают-компании, что именовалась гостиной, сажаем гостя на диван перед круглым столом. Вестовые снимают с него пальто, а мы приносим коньяк и рюмки. Трудно сказать о чем зашел разговор. Я сидел рядом с Колчаком. Белый эмалевый крестик на его груди привел меня в такое восторженное чувство, что забыв всякое чинопочитание, я от полноты чувств и под общее ободрение присутствующих обнимаю нашего гостя.

- Мичман, - почти растерялся тот, - я вам не девушка, чтобы обниматься… Лучше бы поехали на берег… Ну, а впрочем, если уж мы поцеловались, будем на «ты»!

И мы чокнулись рюмками.

Разговор зашел о модернизации нашей «богини «Дианы» (возраст которой перевалил за 16 лет). Перебивая друг друга, молодые офицеры доказывали Колчаку, что установка на крейсере приборов Эриксона - автоматического управления огнем орудий, а также замененные устаревшие шестидюймовки на новые, 130-миллиметровые, более дальнобойные дают нам право на участие в боевых операциях, даже несмотря на нашу тихоходность - всего 18 узлов полного хода. Мы приглашаем Колчака пройти в боевой пост, где только что закончена установка электрических приборов. Колчак отправляется туда в сопровождении лейтенантов А. Остроградского и Н. Солодкова, а также мичманов Д. Нечволодова, А. Матусевича, А. Соколова. Я иду вместе с ними. Матросы, завидев такое шествие, почтительно вскакивают. Они тоже немало наслышаны о Колчаке… На следующий день мой вестовой молодой матрос, убирая каюту, спросил меня:

- Вашскобродь, а правду ли робята бают, что Колчак каждое утро выпивает по рюмке немецкой крови, такой уж он отчаянный?!»

Третья встреча с Колчаком произошла у меня недели через две после его визита на «Диану». Я поднимался по лестнице гельсингфорского морского собрания. Сверху спускался Колчак. Вспомнив мою выходку с объятиями, я покраснел, первым моим желанием было обратиться в бегство… Однако, бежать было некуда. Я замер на ступеньке красный от конфуза. Колчак окинул меня быстрым взглядом, вероятно, понял мое замешательство. Он задержался и спросил «на ты»: