Помни о хорошем - Виктория Плэнтвик

— Да. — Эвелин боялась расплакаться. — Отец велел тебе передать, что вернется около двух. Я сейчас ухожу, передай его слова миссис Морган.

Эвелин, прижав к груди кипу бумаг, торопливо открыла свою сумочку и разыскала там ключи от машины. Сандра вышла ее проводить.

— Но вы вернетесь?

— Не уверена. — Эвелин до боли сжала ключи.

— Но вы будете хотя бы заниматься со мной?

— Я и в этом не уверена. Не знаю, согласится ли на это твой отец.

— Вы настолько серьезно поссорились?! — Сандра была в ужасе. — Вы же взрослые люди, а не мальчишки, всегда готовые подраться! Нет, Эвелин, вы не должны нас бросать! На будущей неделе я уезжаю домой. Что будет с папой? Вы знаете, как он будет переживать. А если рядом не будет и вас, он останется совсем один…

Сквозь затуманенные слезами глаза Эвелин почти ничего не видела. Почему же эти проклятые ключи никак не влезают в замок? Она нажала изо всех сил, и, к ее облегчению, дверца машины наконец — то открылась.

— Твой отец — сильный человек, — ответила она, садясь в машину. — Он жил здесь один и до тебя, у него много друзей.

— Да, но он из тех людей, кому нужны близкие, те, кто всегда рядом, что-то вроде семьи, — не успокаивалась Сандра. — А что будет со щенком, которого мы выбрали?

— Отец купил тебе щенка? — непонимающе посмотрела на девочку Эвелин. Какая нелепость покупать щенка ребенку, который уезжает в другую страну. Или Томас хочет иметь своеобразную приманку, чтобы Сандра рвалась снова приехать в «Вязы»?

— Не мне… Вам! Папа сказал, что вы мечтали завести собаку, вот мы с ним поехали и купили щенка. Но он пока еще должен быть возле матери, он слишком маленький. Папа хотел сделать вам сюрприз. Щеночек такой смешной и симпатичный, и у него есть настоящая родословная! Папа купил ошейник и домик для него, и чашку, и цепь. Он ведь отдаст щенка вам? — забеспокоилась Сандра.

Томас сам выбирал для нее теплого, пушистого и ласкового щенка!

Эта радостная мысль стучала в голове Эвелин всю бессонную ночь и следующее долгое, унылое, одинокое воскресенье. Она немного утешала ее.

Подарить щенка — совсем не то, что купить коробку конфет или безделушку, говорила себе Эвелин. Животное требует серьезных обязательств со стороны того, кто его берет, и такой подарок говорит о доверительном отношении дарителя. То, что Томас Айвор позаботился купить для нее любимца, с которым она могла бы возиться в траве, радостно смеясь, означало, что он испытывал к ней более глубокие чувства, чем ему хотелось бы признать. А иначе с чего бы ему так суетиться? Своего он добился. Эвелин ясно дала ему понять, что не будет ждать дорогих подарков, ей достаточно цветов и конфет. Собаку кому попало не отдают, ее отдают человеку, достойному доверия.

Все эти раздумья неизменно приводили Эвелин к печальному выводу: можно доверять кому-то, не испытывая к нему любви, но нельзя любить человека, которому не доверяешь. Она теперь боялась, что в сознании Томаса Айвора намертво застряла мысль о ее соответствии двум другим женщинам, бессовестным образом обманувшим его доверие.

Эвелин была уверена — пройдет время и Томас поймет, почему она действовала именно так, и простит ее. Но она тем не менее понимала, что ее поступок крайне отрицательно повлиял на их близость. Если бы она сказала Томасу, что любит его, прежде этой глупой истории, все могло бы пойти по-другому. А почему он должен верить ей, запятнавшей себя обманом и некрасивым поступком?

Нет, что бы там ни было, хрупкая надежда не оставляла Эвелин. Все-таки он, хотя и жестоко, показал, что отсутствие доверия не ослабило его физической тяги к ней. Если бы она не согласилась на такую чисто сексуальную близость, он, может быть, был бы более деликатным. Эта мысль вызывала горький привкус во рту. Для Эвелин любовь и секс были неразделимы. Когда она первый раз рискнула уступить Томасу Айвору, она не надеялась, что он тотчас ответит ей глубоким чувством. Но ей было необходимо хотя бы уважение, которое могло в какой-то мере заменить любовь. Сейчас Эвелин боялась, что потеряла и это.

Несколько раз она подходила к телефону, но так и не решилась позвонить. Что, собственно, может она сказать ему? Я думаю о тебе? Он это знает. Я хочу поговорить с тобой? Он и это знает. Как это ни трудно, придется ждать следующего шага со стороны Томаса Айвора, и этот шаг может оказаться последним. Не всегда можно связать оборванные концы нити.

Если Томас начнет задавать вопросы, на которые она не захочет отвечать, или на ее голову вновь посыплются обвинения, откровенного разговора не получится. Он может разрешить ей остаться заниматься с Сандрой, но может и решительно отказать ей от дома. И он, конечно, отлично знает, что, стоит ему поманить пальцем и она сразу прибежит.

Была еще и надежда на Сандру. Эвелин понимала, что Сандра, затаившись в доме как партизан, будет на ее стороне.

Весьма подробное самокопание вызвало у Эвелин такое чувство безысходности и жалости к себе, что к утру понедельника она по уши погрязла в болоте депрессии и, впервые в жизни, решила сказаться больной. Как назло, вскоре после того, как Эвелин позвонила Берил Смит и объяснила ей, что не в состоянии явиться на занятия, раздался телефонный звонок, и несносный репортер, Самуэль Флемминг, причина всех ее бед, попросил ее о встрече. Эвелин могла бы, конечно, и ему рассказать байку о своей болезни, но она мрачно решила, что с ним уж как-нибудь справится.

Разговаривая с ним, Эвелин вдруг вспомнила, что до сих пор не ответила ни на одну из отчаянных телеграмм Глории, поэтому она поспешила сбегать на почту и послать ей краткое сообщение о том, что «миссия выполнена». Она также просила Глорию объяснить, как переслать полученные документы, по почте или с курьером.

Будь ее воля, Эвелин с радостью швырнула бы все письма в огонь.

Самуэль Флемминг оказался совсем непохожим на тот образ вынюхивающего репортера с хищной мордочкой хорька, который нарисовала в своем сумрачном воображении Эвелин. Он был аккуратен, вежлив, обаятелен и деликатен. Он показал ей несколько старых фотоальбомов, найденных, по его словам, в «Вязах» Томасом Айвором после того, как Флемминг передал ему слова Глории о том, что «в доме где-то должны быть старые фото».

Эвелин с облегчением вздохнула, когда Флемминг покончил с историей нахождения альбомов и перешел к следующим вопросам. Его интересовали люди, запечатленные на фотографиях, и разные забавные случаи из детства Глории. Когда журналист добрался до взрослой, самостоятельной части жизни Глории, Эвелин стала отвечать очень кратко и по существу. К счастью, это был последний вопрос. Флемминг выключил диктофон, который так смущал ее, и свободно откинулся в кресле.