В когтях неведомого века - Андрей Ерпылев

– А почему не разбудишь, Иван‑царевич? – оторвался от исследования граней, брызжущих пучками разноцветных лучиков, что твоя ньютоновская призма, Леплайсан. – Все же налицо! И принц, и спящая красавица. Чмокнул в щеку, и готово дело: добрым пирком, да за свадебку!

– А я, чать, совсем деревянный? – огрызнулся «принц», с досадой дергая себя за бороду. – Можно подумать, не целовал я ее! И в щечку, и в губки, и… Пе важно, в общем. А все без толку. Не расколдовывается она, и все тут!

– А ведьма‑то, которая ее заколдовала, разве ничего не сказала? – осторожно спросил Жора. – Ну… инструкций не дала?

Пожилой богатырь покачал головой:

– Нет. Ничего она не сказала… Захохотала только, когда все, кроме меня, уснули, да пропала, будто ее и не было… Нет! Слушай! Сказала она что‑то напоследок… Только запамятовал я. Лет‑то сколько прошло!..

– Ты напрягись, царевич! – сочувственно похлопал его по плечу шут. – Глядишь, и придумаем чего сообща…

– Да не помню я!.. Что‑то про… Да, точно! «Не выйдет у тебя, принц, ничего, – сказала. – Разбудит ее только отрок нецелованный!» Так вроде бы.

– Ну и?..

– Чего «ну и»? – надулся Иван Иванович. – Ты что, сам не видишь? Какой из меня отрок? Да еще нецелованный… Я уж и тогда четвертый десяток землю‑матушку топтал… Может, сам попробуешь?

– Да и я тоже на нецелованного не похож… Стой! А может, Жорж?..

Оба с надеждой воззрились на Георгия, потерявшего дар речи от возмущения.

– Попробуйте, д'Арталетт! Вдруг да выйдет!

– Леплайсан! – Наш герой схватился за эфес шпаги. – Еще одно такое оскорбление…

– Попробуй, малый! – поддержал собутыльника Иван. – Хуже‑то все равно не будет…

Склонить Жору к попытке реанимационного акта удалось лишь после долгих уговоров, причем шут был вынужден дать клятвенное обещание никому не говорить ни слова об этом, без разницы – удастся пробуждение или нет.

– Если вы, сударь, обмолвитесь хоть словом…

Леплайсан молча высунул свой длинный язык, ухватил его пальцами за кончик и сделал красноречивый жест, будто отрезает сей профессионально важный орган напрочь.

– Смотрите, Людовик! Вы обещали… – Жора приблизился к гробу. – Как эта штука открывается?..

Никто не успел и слова промолвить: стоило ему лишь коснуться сверкающей крышки, как та беззвучно лопнула и осыпалась мириадами колючих брызг…

* * *

Оказалось, что шатер‑мавзолей занимал угол той самой пиршественной залы, превращенной чарами волшебницы в огромную спальню. Стоило ресницам спящей принцессы лишь чуточку дрогнуть, как со всех сторон раздался такой мощный зевок десятков глоток, что матерчатое укрытие разом сдуло напрочь.

Позабыв о протирающей глаза девушке, троица, разинув рты, наблюдала пробуждение герцогской свиты. Даже чертик, вытаращивший от изумления глазенки, едва не рухнул с Леплайсановой шляпы прямо на хрустальное крошево, когда, недовольно ворча, пробудился от похмельного сна.

Зрелище было поистине фантасмагорическим…

Представьте себе муравейник, в который кто‑то неожиданно воткнул палку. Представили? Забудьте. Почему? Потому что не бывает муравьев с длиннющими волосами и бородами, которые за четверть века проросли сквозь наваленный на столах мусор, переплелись с вездесущим плющом и между собой. Не бывает муравьев, которые с визгом придерживали бы на себе лохмотья расползающихся под пальцами платьев. И наконец, не умеют муравьи выражаться таким дивным слогом, от которого свернулись бы в трубочку уши у самых продвинутых знатоков современной матерщины…

Словом, бардак получился самый что ни на есть суматошный.

– Кто меня разбудил? – отвлек мужчин от созерцания вызванного ими столпотворения капризный голосок, несколько хрипловатый, как это бывает спросонья. – Отвечайте же!

– Я… – пролепетал Арталетов, делая робкий шажок вперед.

Он готов был провалиться сквозь землю от неловкости, но, к счастью, принцесса совсем не смотрела в его сторону.

– Как вас зовут, сударь? – Взор заспанной красавицы был обращен на… на Леплайсана!

Собственно, и красавицей‑то ее можно было назвать с большой натяжкой: длинноватое бледное лицо, очень светлые волосы, подразумевающие почти такой же цвет бровей и ресниц, большие, слегка навыкате, водянисто‑голубые глаза, тонкие губы… Про таких на курсе у Георгия студенты, имевшие репутацию записных Казанов, говаривали, бывало: «Мышь белая…» Хотя совсем дурнушкой она тоже не была: прелестные носик и ушки, длинная, прямо‑таки лебединая, шея, свежая кожа… Ей бы мастера‑визажиста, одним словом.

– Генриетта! – театрально взвыл Иван де ля Рюс, протягивая руки к своей возлюбленной. – Любовь моя!..

Лучше бы он этого не делал. Прелестница повернула к нему надменное личико, смерила взглядом с головы до ног, скривила губки и выдала такое, что и видавший виды шут, и Жора, и даже чертик залились краской, а сам влюбленный схватился за сердце и рухнул, как подкошенный…

* * *

Преобразившийся зал было не узнать: грязь и пыль сметены, выцветшие и порванные наряды заменены яркими и свежими, столы снова ломятся от яств и пивств, то есть вин…

– Чем я могу вас наградить, благородные рыцари? – Преобразившийся герцог Карамболь выглядел еще величественнее, чем прежде, а в окружении сияющей от счастья супруги и стреляющей туда‑сюда глазками дочери – просто потрясающе. – Кладовые моего замка открыты для вас… Можете выбрать все, что пожелаете! А вас, – обратился он к состарившемуся на глазах Ивану де ля Рюсу, – мечтаю поскорее увидеть своим зятем…

– Ах, оставьте, mon papa! – перебила отца Генриетта, надув подкрашенные губки. – Я совсем не хочу замуж за этого старика…

– Доченька! – всполошилась герцогиня. – Это же твой суженый, герцог де ля Рюс! Ты же дала ему обещание!

– Он старик, мама! – отрезала непреклонная дочь.

– Конечно, его светлость постарел немного, – согласился несколько смущенный отец. – Но…

– Он СТАРИК, папа!

На едва стоящего на ногах Ивана Ивановича было жалко смотреть. По залу гуляли шепотки, хихиканье, откровенный смех.

– Но что же ты хочешь, доченька: прошло столько лет…

– Я хочу замуж вот за него! – кивнула на приосанившегося Леплайсана капризная прелестница, сложив губы сердечком. – Месье Людовик такой душка…

«И эту успел очаровать! – ревниво подумал Жора, искренне сочувствующий отвергнутому жениху. – Ловелас!»

Пока двор приводил себя в порядок, он попытался рассказать все страдающему Ивану, но тот, ослепленный любовью, и слышать не хотел о былой невесте, ради него навсегда оставившей родину. Бессердечная девица разбила его сердце, похоже, необратимо, и склеить его обратно вряд ли удалось бы самым надежным клеем, еще не изобретенным в этом мире…

Перед глазами отчаявшегося Арталетова стояло жуткое зрелище гостиничного окна, превратившегося в монстра. Что еще может придумать ведьма, чтобы наказать не оправдавшего ее надежды должника?

«Лучше бы совсем не брал я этот проклятый флакон! – клял себя наш герой, совсем позабыв, что выбора‑то ему как раз и не предоставили: так сказать, рубль за вход – пять за выход. – Влип по самое некуда…»

Флакон! Это выход! Вот бы капнуть в два бокала, да заставить выпить де ля Рюса и его старую возлюбленную!..

Увы, опоздал ты, Жора, со своей догадкой.

* * *

Пока Георгий строил матримониальные планы насчет земляка и, попутно, спасения собственной шкуры, атмосфера в зале наэлектризовалась до предела. Казалось, еще мгновение, и со стен и потолка начнут сыпаться молнии, поражая наповал и правого, и виноватого. А виной всему была принцесса…

– Вышвырните за ворота этого старого побирушку!.. – визжала она, даже похорошев в своем гневе (слова, правда, она не подбирала, но полностью их здесь привести невозможно – бумага такое не терпит). – Папа! Отсыпь сотню золотых за труды и прикажи стражникам выставить его за ворота!..

Отец и мать пытались утихомирить распоясавшуюся дочь, но, как было заметно невооруженным взглядом, придерживались, похоже, сходной точки зрения, ибо заиметь в зятья человека старше себя по возрасту – удовольствие не из приятных.

– Генриетта! – шипела мамаша в дочкино ухо, не слишком заботясь, что ее «уговоры» слышит весь зал, не исключая жениха. – Прекрати расстраивать нашего пожилого соседа! Пожалей его седины!..

– Да, доченька, – вторил в другое ухо герцог, – это ведь международный скандал!..

– Ах, оставьте меня!..

Иван Иванович стоял набычившись, пальцы его нервно тискали эфес парадной шпаги, а терпение, по всем признакам, было на пределе.

– Да он уже ни на что не годен! – разорялась вздорная девица. – Вы только взгляните!..

– Доченька! Старый конь борозды не испортит…