Племена Гора - Джон Норман

Я поворотил кайила и не торопясь спустился с холма. Лагерь разбойников я вычислил еще вчера ночью. Сегодня я с ними встречусь. У меня было дело к главарю.

— Хорошо работаешь, — похвалил я рабыню.

В лагере она оставалась в полном одиночестве.

Она завизжала. Тяжелый круглый пестик длиной пять футов и диаметром более чем пять дюймов вывалился у нее из рук и опрокинул огромную миску глубиной более фута. Зерно сатарна высыпалось на землю. Я схватил рабыню за руки.

Как принято у хочевников, лагерь разбили на возвышающемся над всей равниной плато, хотя его и скрывал при этом густой кустарник. В огороженном забором из колючки загоне топтались четыре кайила. Лагерь образовывали пять шатров из неприметной ткани из шерсти кайила. Сооружения ставили выходом на восток, чтобы уловить утреннее тепло. Маленькие шатры популярны у кочевников, они едва достигают десяти футов в длину и пятнадцати в ширину. Шатры натягиваются на деревянную раму, земля под полом выравнивается и застилается циновками. Задняя часть шатра почти стелется по земле. Там, как правило, хранятся различные припасы. Традиционно в левой части шатра располагаются женские принадлежности, а в правой, вместе с одеялами и оружием — мужские. Все находится в кожаных мешках различных размеров. Женщины украшают такие мешки причудливой вышивкой.

Я огляделся. Лагерь почти не отличался от обычных стоянок кочевников. Бросалось в глаза только одно: здесь не было ни женщин, ни детей. Лишь одна рабыня присматривала за кайилами и молола зерно.

Я улыбнулся. Это был лагерь разбойников.

Девушку я отпустил.

— Ты! — испуганно закричала Алейна. Она оказалась полностью одета. На ней была прошитая красной ниткой длинная юбка с каемкой, коричневая кофта с капюшоном из мягкой шерстки кайила, под которой виднелась дешевая желто-голубая блузка из репса.

На шее поблескивал ошейник, уже не мой.

Я обратил внимание на мягкие складки юбки на ее бедрах и приятный цвет блузки. Зачем рабыне такая одежда?

На ногах у нее были туфли.

В синих глазах девушки застыл испуг, белокурые волосы волной ниспадали на спину.

— Ты уже носишь сережки, красотка Алейна? — поинтересовался я.

В ушах у нее висели огромные вульгарные кольца из золота.

— Он проколол мне уши седельной иглой, — сказала она. Чего еще можно ожидать от людей в таких местах?

Обычно подобные операции проделывает кожевник.

— Он сам надел их на меня. — Алейна с гордостью погладила побрякушку — Это из награбленного.

Алейну, девушку с Земли, нисколько не смутил подарок. Мало того, что сережки были безвкусны, ей насильно прокололи уши и повесили украшение, не спросив ее мнения. И ей это понравилось. У нее даже появился здоровый румянец.

— На Горе, — сказал я, — сережки носят только бесстыжие, бессовестные рабыни, самки, довольные тем, что еще способны вызывать желание у мужчины.

— Носят ли их свободные женщины? — спросила Алейна.

— Никогда.

— Только рабыни?

— Самые позорные из рабынь. Тебе не стыдно?

Она весело рассмеялась.

— У рабынь нет гордости, — гордо произнесла она и покрутила головой из стороны в сторону. Сережки раскачивались и блестели.

Многие рабыни привыкают к сережкам и начинают выпрашивать их у своих хозяев.

— Они мне очень нравятся, — сказала она.

— Женщину может украсить только ошейник.

— Я ношу и то и другое! — рассмеялась Алейна.

— Хоть что-то тебе не нравится?

— Конечно. — Она лукаво посмотрела на меня. — Рабыням ведь можно иногда покапризничать?

— Наверное. Твой хозяин делает с тобой все, что захочет?

Глаза девушки сверкнули.

— Мой хозяин, — произнесла она, — делает со мной все, что захочет. Он очень сильный.

— Я в этом не сомневался.

— Я во всем ему подчиняюсь, — сказала она. — Он — это все. Я — ничто.

— Понятно, — произнес я.

— Я его собственность, — продолжала она. — Он требует от меня полного подчинения. У меня нет никакого выбора. Я его рабыня.

— Ты считаешь, что так и должно быть? — спросил я. Она посмотрела на меня и улыбнулась:

— Мне это нравится.

— Приготовь чай, — приказал я.

Она подняла юбку и направилась в шатер ставить чай. Вдалеке показалось едва заметное облачко пыли. Разбойники возвращались. Я вошел в шатер и уселся, скрестив ноги, на циновку. Капюшон бурнуса я отбросил за спину. Было жарко. В Тахари постоянно дуют жаркие ветра.

— Поначалу я испугалась, когда увидела тебя, — сказала девушка. — Подумала, что ты решил забрать меня обратно. Потом поняла, что если бы ты этого хотел, то не стал бы медлить.

В шатре она сняла с себя куртку с капюшоном из шерсти кайила. Когда она наклонялась, груди ее соблазнительно покачивались в вырезе дешевой желто-голубой рубашки из репса.

— Думаю, не стал бы.

Рука девушки с металлическим коробком чая слегка дрожала. Глаза ее затуманились.

— Тебе приходится много работать? — спросил я.

— Очень много! — рассмеялась она. — Я работаю с самого раннего утра. Я должна собрать ветки и навоз кайила, чтобы развести костер, я должна приготовить кашу и бульон, потом вычистить котлы и кастрюли, затем я должна вытрясти циновки и подмести в шатрах, на мне лежит починка одежды и обуви, я натираю и чищу сапоги и кожаные изделия, я тку, я вью веревки, я дублю кожу и мелю зерно. Я же ухаживаю за кайилами и дважды в день дою кайилиц. Многое приходится делать. — Глаза девушки лучились от счастья. — Я выполняю работу десятерых женщин. Кроме меня, в лагере женщин нет. Вся неприятная работа достается мне. Мужчины не станут делать многих вещей. Это оскорбительно для их силы. — Она подняла голову — Вот и ты потребовал чаю.

— Кстати, где он? — спросил я. — Готов?

Я посмотрел на маленький медный чайник на маленьком костре из навоза кайила. Рядом уже стояла толстая стеклянная чашка. В такую входит унции два чая. Базий-ский чай пьют маленькими чашками и, как правило, выпивают три чашки за один присест. Важно не ошибиться в количестве заварки. Себе она, конечно, чая не сделала.

Время от времени я поглядывал на горизонт. Облако пыли приближалось. На шесте у входа в шатер висел бурдюк с водой.

— Ну, а ночью, — спросил я девушку, — разрешают ли тебе отдохнуть от дневных трудов?

Она была все еще мокрой от пота после размолачивания зерен.

— Днем, — рассмеялась она, — я выполняю обязанности свободной женщины, а ночью… ты же помнишь, кто я.

Я с любопытством разглядывал девушку.

— Я — рабыня, — весело засмеялась она.

— Значит, ночью ты меняешь тапочки на шелка и колокольчики?

— Если позволят, — улыбнулась она. — Часто приходится прислуживать обнаженной. Ночью как раз и начинается мой настоящий труд. Что он только не заставляет меня вытворять! Мне бы такое и в голову не пришло!