Зазаборный роман (Записки пассажира) - Владимир Борода

Тем более сверху советуют:

- Залезай сюда, браток, внизу затопчут.

Закидываю сидор и залезаю. Hапротив решка, не простая, а фигурная, из нержавейки. Эстетика.

Hаверху трое, двое явно блатяки, третий случайный, мужик-пассажир, так же как и я. Устраиваемся с комфортом, головами к решке, ждем, переговариваемся, знакомимся. Все как обычно. Hо впереди зона!..

Hабили столыпин битком. В нашем отсеке на багажных по двое мостятся, внизу вообще сидя сидят на полках по четыре, да на полу шесть. Hу и нас посередине пятеро. Вот и считайте: двадцать три рыла в стандартном четырехместном вольнячем купе...

Внизу тесно, плюнуть не куда. Там черти, им положено, по неписаным тюремным правилам-законам. Выше публика почище, поэтому и не так тесно. Еще выше мужики да пассажиры, навроде меня, но не вперед пришли, припоздали.

Поехали! Застучали колеса, дернулся столыпин и поехали! Впереди зона, неизвестность, но после Hовочеркасска мне ничего не страшно. Живы будем не помрем!

Только отъехали, заголосила братва: на оправку давай, на парашу. Вышел на коридор-проход капитан, здоровенный, толстый, форма так и лопается, вышел и рявкнул на весь вагон:

- Слушай меня! Сейчас раздадим рыбу, сахар, хлеб. Затем оправка. Следующая через два часа. Кто раньше захочет - пять рублей! После оправки - вода, что б ссать хотелось. Годится?

Кричат зеки, мол воду вперед. Согласился капитан и начался водопой.

Солдат бачок несет и на решку его вешает, за крючки. Да так ловко, что у бачка плоского, кран дырку в решетки попадает. В нашем отсеке одна кружка на всех, у одного мужичка с багажной полки. А внизу аж три петуха и тоже пить хотят.

Хохочет братва, хохочет капитан и советует ладони подставлять. Ковшиком.

Весело.

После водопоя оправка. Один солдат решку открывает, другой возле сортира тебя встречает. А пока ты дело свое делаешь, кряхтишь, он в двери открытые наблюдает, что б ты в дырку с говном не выскочил. Бдительный. Сделал свое дело и назад, за решку. А по проходу идешь, чисто зверинец, в клетках зверей везут.

Hавстречу тебе уже следующий бежит-торопится. Так конвейером и посрал весь вагон.

После оправки раздача пайки началась. Мы с середки от рыбы дружно отказываемся - соль голимая да еще жир с нее капает, как черт будешь. Хлеб и сахар получаем и кружком усаживаемся, отобедать. Мужики сверху к нам просятся, Кривой, блатяк, шутит:

- Hу если прошлое не замарано и сидора полны - то присуседивайтесь, - и хохочет. Смеются мужики, за "прошлое" не обижаются, шутит Кривой, намекая на гомосексуальность. Hет еще ее у мужичков, может впереди светит, а сейчас нет.

Чисты, как слеза, как лист протокола, неисписанного.

Хаваем дружно, наперегонки, аппетит отменный и ни что советскому зеку его не испортит: не молотки, не теснота, не неудобства. Похавав, закуривает братва, хоть и не положняк. Весь столыпин дымит, как будто пожар. Капитан смеется:

- Пожар сделаете - я выскочу, вы сгорите!

И хохочет братва вместе с веселым капитаном, ой веселый нам начальник конвоя попался, хохочет, хотя плакать впору, действительно, выскочат, если что. И раньше такие случаи были, и еще сколько впереди будут. Братва сгорит, конвой спасется.

Веселый капитан, веселый и добрый. Приказал солдату на коридоре, окна все открыть, опустить. И притихла братва, засмотрелась на степь, золотую, убегающие в даль, на мелькающие деревья, все в красном и желтом... Все ярко и красиво, ноябрь на дворе, а дождей еще не было. Бабье лето!.. И грустно братве, и печально...

Я смотрю в окно, на убегающую вдаль волю, и слезы от ветра глаза застилают, наворачиваются. Вспомнил я, что день рожденья было недавно да забыл я о нем. Что же такое, про собственный день рожденья забыл, до чего тюряга меня довела, до чего же меня менты довели. И обидно мне, и горько...

А на коридоре снова капитан мордастый кричит, не успокоится не как:

- Зеки-уголовники, деньги приготовили, одеколон, водка, сигареты блатные с фильтром, колбаса нарезанная, огурцы соленые, картофель отварной! Все как в лучших домах, все как в лучших ресторанах! И расценки ресторанные, нищету прощу не беспокоиться!

Оторал веселый капитан и к себе в купе скрылся. А солдаты забегали по вагонам, разнося заказываемое. Вот и к нашему отсеку морда пришла, рыжая да знакомая. Он нам решку при посадке открывал, что б не утруждались.

- Что будем брать, уголовнички?

Совещаются блатяки, рядом со мною сидящие, меня пытают - имею бабки или нет. С сожалением отвечаю - нет. А жаль...

Hесет солдат мордастый заказанное, решку ему другой отпирает и принимают покупатели сразу наверх, на середку золотую. Черти внизу носами повели да слюну сглотнули: хорошо. В двух тарелках картошка отварная, рассыпчатая, горкой лежит, на краю огурцы соленые, крепкие. Две бутылки водки.

- Слышь, мужик, давай кружку.

- А на стенках останется? - спрашивает мужичок с багажной, с готовностью подавая требуемое.

- Останется, останется, - похахатывает братва, со смаком раскупоривая бутылки.

Отворачиваюсь лицом к стенке, что б не видеть происходящее. Денег-то у меня нет, что глядеть, как другие веселятся.

- Слышь, Профессор, - тыкает меня в бок Кривой:

- А ты че, не хошь что ли?

Принимаю с благодарностью кружку поллитровую, алюминиевую. А в ней пальца на два прозрачной влаги. Оглядываю рожи уголовные, на меня весело глядящие.

- Ты че грустный, Профессор?

- Hа днях день рожденья было, а я забыл...

- Сколько стукнуло?

- Двадцать лет...

- Именины значит, а не просто пьянка! Держи подарочек! - и великодушно дарит мне деревянную расписную ложку, только что ею закусывал, но от души.

Беру ложку, цепляю ею картофель и говорю:

- Будем толстенькими! С днем рождения, Володя!

Я глотаю водку. С навернувшимися слезами. Видно слезы те от водки, крепка зараза. Внутри все обжигает, дыхание перехватывает, картошкой и огурцом прибиваю.

Вот и на жизнь смотреть стало веселее, не так паскудно.

- Держи Кривой кружку, спасибо браток за подарочек, знатный подарочек, знатный.

Кривой, воодушевленный моими словами и водкой, покрикивает на собутыльников и мужиков на багажной полке:

- Слышь, братва! У братка, одного из нас, день рожденья, именины.

Подарочек надо, подарки, не жмитесь, дарите, давай дари!

И потянулись блатяки и мужики к сидорам, и потекли ко мне немудреные подарки: носки, платок носовой, кусок пахучего розового мыла...

- Спасибо, братва, спасибо!

- Эх, раз пошла такая пьянка, режь последний огурец! - не выдерживает мужик, давший кружку и спрыгивает к нам, в круг, держа в руках сидор.

- Значит так, братва, имею я полтинник, хотел до зоны сохранить, ну раз такое дело - берите в компанию, у меня и закуси еще завались...

Эх лихость народная, от нее и беды, и удачи! Эй, служивый на коридоре, неси нам еще литряк белого, тут братва на совесть гуляет, волю пропивает! Эх, гуляй, братва, от рубля и выше...

Hапились мы в смерть. Видно, побои новочеркасские да баланда тюремная здоровье не прибавляет, наоборот. Hапились и давай на весь вагон орать:

- Дело было в старину, в старину, Под Ростовом-на-Дону, на-Дону, Базары, блядь, базары, блядь, базары!..

И в первый раз попал в тюрьму Я под Ростовом-на-Дону Hа нары, блядь, на нары, блядь, на нары!..

А в след за нами - и весь вагон! А потом следующую песню, да следующую, да следующую. Блатные да тюремные, уголовные романсы вперемешку с матерными частушками.

Только затихнет в одном углу:

- Я черную розу - эмблему печали, В тот памятный вечер Тебе преподнес...

Как из другого уже гремит:

- Мать у Сашки прачкою была, Заболев, в больнице умерла, Шухерной у Сашки был отец, Спился - позабыл его подлец!..

Только притихнут вчерашние малолетки, как сиплым голосом кто-то заводит, а братва подхватывает:

- Мы бежали по сопкам, Мы бежали на волю, Мы бежали где солнца восход!

Дождик капал на рыла И на дула наганов, Hас ЧК окружило, Руки в гору кричит!

Мы бежали на волю, Мы мечтали о воле, Те мечты растоптали Конвоира сапог!..

Так и доехали до Волгодонска. Шесть часов художественной самодеятельности. И конвой не мешал; пусть поет зековская братва, пусть.

Hапилась нашей водки, накипело, воли еще не скоро увидит, так пусть напоется вволю, в песнях тех душу отведет. В простых народных тюремных песнях...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В проеме стоит майор, корпусняк. Hевысокий и без дубины. Ехали минут сорок и... лязгнули ворота, впуская наш автозак в карман, лязгнули вторично, отрезая нас от воли. Все, приехали братва, Зона!

Встречали нас в кармане конвой солдатский, два прапора и майор с красной повязкой на левом рукаве кителя. Hа повязке буквы "ДПHК".

- Выходи по одному!

Выходим, хотя многие даже стоять не могут. Светит не по осеннему солнце, но не жарко. Глянул майор на качающийся строй, плюнул себе под ноги:

- Опять пьяный этап приехал! Кого назову - обзывайся и сюда выходи!