Имя ветра - Патрик Ротфусс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Квоут отодвинулся от стола и встал.
— Да и случилось все это давно. — Он пренебрежительно махнул рукой. — Время — великий целитель и все такое.
Он потер руки.
— Сейчас я собираюсь принести дров. Если я хоть что-нибудь понимаю в погоде, сегодня ночью будут заморозки. Можешь приготовить пару буханок для выпечки, пока я хожу. И постарайся взять себя в руки. Я не буду рассказывать дальше, пока у тебя глаза на мокром месте.
С этими словами Квоут прошел через кухню к задней двери трактира.
Баст вытер глаза и посмотрел вслед хозяину.
— Все хорошо, пока он чем-нибудь занят, — тихо сказал он.
— Прошу прощения? — рассеянно отозвался Хронист.
Он поерзал на стуле, словно собирался встать, но не мог придумать вежливого объяснения.
Баст тепло улыбнулся, его синие глаза уже приобрели вполне человеческий вид.
— Я так разволновался, когда услышал, кто ты такой и что он собирается рассказать свою историю. В последнее время он был в ужасном настроении, и ничто не могло его оттуда вытряхнуть — просто сидел часами, уйдя в свои мысли. Уверен, что воспоминания о хороших временах будут… — Баст поморщился. — Я не слишком понятно говорю. Извини, что с тобой так получилось. Я не подумал.
— Н-нет, — поспешно пробормотал Хронист. — Это все я… Моя вина. Прости.
Баст покачал головой:
— Ты был ошеломлен, потому и пытался заклясть меня. — По его лицу пробежала тень недавней боли. — Скажу честно, не очень-то приятно. Ощущение такое, будто тебя пнули между ног, только по всему телу. Да еще тошнота, слабость, но это всего лишь боль, даже на настоящую рану не похоже, — Баст смущенно опустил взгляд. — А я собирался не просто ударить тебя. Я мог убить тебя раньше, чем успел бы остановиться и подумать.
Опередив неловкое молчание, Хронист сказал:
— Почему бы нам не принять его версию, что нас обоих вдруг поразила идиотическая слепота, и не забыть это? — Хронист даже умудрился выдавить бледную улыбку, весьма сердечную, несмотря ни на что. — Мир? — Он протянул руку.
— Мир. — Они пожали руки с куда большей теплотой и искренностью, чем прежде.
Когда Баст протянул руку через стол, рукав его задрался, открыв синяк, расцветший на запястье.
Он смущенно одернул рукав:
— Это он так меня схватил. Он сильнее, чем выглядит. Не говори ему про синяк — он огорчится.
Квоут вышел из кухни и закрыл за собой дверь. Огляделся, будто ожидая увидеть весенний лес из своей истории, а не теплый осенний день. Потом поднял за ручки тачку и, шурша опавшими листьями, покатил ее в лес за трактиром.
Неподалеку в лесу хранился запас дров на зиму. Полено на полено, дуб и ясень были сложены в высокие корявые стены между древесных стволов. Квоут бросил два полена в тачку, с глухим барабанным стуком они упали на плоское дно. За ними последовали еще два. Движения Квоута были точными, лицо — спокойным, взгляд — отсутствующим.
По мере того как тачка наполнялась, он двигался все медленнее и медленнее — будто машина, у которой кончается завод. Наконец он совсем остановился и несколько минут простоял неподвижно, словно камень. Только тогда его спокойствие вдруг рухнуло; и хотя никто не мог его увидеть, он спрятал лицо в ладонях, содрогаясь всем телом под тяжкими волнами беззвучных рыданий.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ДОРОГИ В БЕЗОПАСНЫЕ МЕСТА
Способность справляться с болью — величайший дар нашего ума. Классическая мысль говорит о четырех дверях разума, которыми всякий может воспользоваться в случае необходимости.
Первая — это дверь сна. Сон предлагает нам убежище от мира и его боли. Сон ускоряет течение времени, отделяя и отдаляя нас от того, что причинило нам боль. Раненые часто теряют сознание, а люди, получившие страшные вести, падают в обморок. Так разум защищает себя от боли, проходя через первую дверь.
Вторая дверь — дверь забвения. Некоторые раны слишком глубоки и не поддаются исцелению — во всяком случае, быстро. Кроме того, воспоминания часто причиняют боль, тут уж ничего не поделаешь. Пословица «время лечит все раны» лжива: время лечит многие раны. Остальные прячутся за второй дверью.
Третья дверь — дверь безумия. Порой разум получает такой удар, что впадает в сумасшествие. Хотя это выглядит бессмысленным, на самом деле польза есть. Бывают времена, когда реальность не приносит ничего, кроме боли, и, чтобы от нее уберечься, разум вынужден бежать от реальности.
Четвертая дверь — дверь смерти. Последнее прибежище. Ничто не может причинить нам боль, когда мы мертвы, — по крайней мере, так кажется.
После того как убили мою семью, я ушел подальше в лес и уснул. Мое тело требовало этого, и разум воспользовался первой дверью, чтобы унять боль. Рана покрылась корочкой в ожидании подходящего для исцеления времени. Защищая себя, большая часть моего разума просто перестала работать — заснула, если угодно.
Пока мой разум спал, многие острые моменты предыдущего дня скрылись за второй дверью. Не полностью. Я не забыл, что произошло, но память поблекла, словно я смотрел сквозь густой туман. При желании я мог вспомнить лица мертвых и человека с черными глазами. Но я не хотел вспоминать. Я отодвинул эти мысли подальше и оставил пылиться в темном заброшенном уголке моего сознания.
Мне снились сны: не о крови, пустых стеклянных глазах и запахе паленого волоса, но о более приятных вещах. И потихоньку боль затихала.
Мне снилось, что я иду по лесу с Лаклисом — простым и честным охотником, который путешествовал с нашей труппой, когда я был помладше. Он неслышно двигался через подлесок, а я создавал шума больше, чем раненый бык с опрокинутой телегой.
После долгого уютного молчания я остановился, чтобы рассмотреть какое-то растение.
— Борода мудреца, — сказал Лаклис. — Можно определить по кромке.
Он протянул руку и осторожно коснулся названной части листа: она действительно походила на бороду. Я кивнул.
— Это ива. Можно жевать ее кору, чтобы уменьшить боль.
Кора была горькой и похрустывала на зубах.
— Это зудокорень, не касайся листьев.
Я не касался.
— Эти мелкие ягодки — гореника. Их можно есть, когда совсем покраснеют, но зеленые, желтые и оранжевые — ни в коем случае. Вот так надо ставить ноги, если хочешь идти бесшумно.
От такой ходьбы у меня заболели голени.
— Вот так надо разделять кусты, чтобы не оставлять следов. Вот так можно спрятаться от дождя, если нет холста. Это отчий корень; есть можно, но вкус отвратительный. Это, — указал он, — прямопрут и рыжекрайник, никогда их не ешь. Вон то, с маленькими шишечками, — колючник. Его можно есть, но только если перед этим проглотил что-нибудь вроде прямопрута. Он заставит тебя выплюнуть все, что есть в желудке. Вот так ставят силок, который не убьет кролика. А вот этот убьет. — Он свернул веревку сначала одним способом, потом другим.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});