Иные песни - Яцек Дукай

В караван входили восемь фургонов, запряженных четверками ховолов, а еще три дюжины хумиев, на них придется переложить более тяжелую поклажу, когда джурджа доберется до мест, для фургонов непроходимых. В конце же, в Кривых Землях, нести груз придется носильщикам Н’Зуи. Зайдар, Попугай и Н’Те так проложили путь, чтобы обойти джунгли и пустыни. До самой Марабратты дорога пролегала саванной, баобабовыми лесами Садары, по краю скалистой хамады. Направление на запад, на юго-запад.

Первый день был днем установления ритуалов. Сто восемьдесят негров стояли под Ам-Шазой, каждый с кожаным узелком за спиной, треугольным щитом из ликотовой коры и буйволовой кожи и тремя куррои, кривыми дротиками-копьями из костей хумиев, слегка походящими на гарпуны. Связанные вместе, зазубринами наружу, они делались рвущей плоть дубинкой, курротэ; метаемые отдельно, пронзали насквозь газель. Господин Бербелек не сумел сдержать ироническую улыбку. Ибо это было войско, его войско — начало и конец любого стратегоса. Негры ждали, усевшись на пятки, в полутьме рассветного часа, красная грива Солнца едва-едва выглядывала из-за горизонта. Н’Те поднялся, указал на Иеронима своими куррои и крикнул. Господин Бербелек подъехал ближе, стянул с головы капюшон кируфы. Попугай вместе с остальными остался позади, за возами и животными; но теперь дело было не в значении слов, значение было неважно. Иероним подъезжал с востока, чтобы Солнце было за спиной. Поднявшись в стременах, указал риктой на Н’Зуи и вперед, на запад.

— Выступаем! — Все поднялись, не ожидая подтверждения приказа из уст Н’Те.

Конечно, это было лишь начало. В полдень, когда остановились на «час воды», один из воинов, ведших хумиев от водопоя, оступился и толкнул разговаривающего с Зайдаром господина Бербелека. Это было настолько очевидным, что Иероним и Ихмет успели еще весело переглянуться, прежде чем господин Бербелек повернулся и хлестнул негра риктой по спине. Воин с криком прыгнул на Иеронима — хотел прыгнуть, но господин Бербелек не остановился, уже стоял лицом к лицу с Н’Зуи — который был выше его на пус, — и тот, вместо того чтобы ударить, отпрянул на шаг, другой, третий, господин Бербелек ступал за ним, с каменным лицом и с риктой, указующей на землю.

— Пес! — шипел он (а негр, конечно, не понимал ни слова). — Служить! — После пятого шага он начал лупить воина по груди, по лицу, по хребту, когда тот сгорбился, склонился, пал, наконец, на колени, господин Бербелек хлестнул его по спине, поставил обутую в югры стопу на шею негра и нажал, вдавливая его голову в землю. Когда наконец отступил, Н’Зуи, не тратя времени, чтобы перевести дыхание, завел хриплую песнь-литанию и начал бить перед Иеронимом поклоны. Господин Бербелек отошел, не оглянувшись.

Той же ночью впервые разбили лагерь. Господин Бербелек решил сразу привить порядок действий на случай угрозы, назначив десятую часть воинов в караул и разбив шатры в кругу фургонов. На самом деле наибольшей угрозой станут разве что ночные хищники, жаждущие свежего мяса ховола, хумия или ксевры, но Иероним уже слишком увлеченно отыгрывал стратегоса Бербелека, Форма или правдива, или нет, не существует полу-Формы, «будто бы Формы» — а слышал ли кто о стратегосе-оптимисте? Легче встретить трусливого ареса.

На второй день, когда отъехали за окружающие Ам-Шазу селения, пастбища и возделанные поля, нимрод начал учить неопытных охотников пользоваться кераунетами. Утром отъезжали от каравана на несколько стадиев; там стреляли в стволы и валуны. В незнании пиросового оружия, кроме Алитэ, Авеля, Клавдии и эстлоса Ап Река, признался также Гауэр Шебрек (Ихмет утверждал, что вавилонянин, казалось, и вправду не мог совладать с кераунетом).

Эстлос Ливий смеялся, что именно так нынче и выглядят джурджи: дружескими поездками аристократов, не нюхавших дотоле пироса. Во вторую ночь, у костра, когда, разогретые «горьким золотом», они впали в разговорчивую форму, Тобиас признался, что пять лет провел в Заморских Легионах Рима. Показал морфинг на плече. Господин Бербелек понял, какого труда этому двадцати-с-чем-то-летке стоит делать вид, будто он не знает, кто таков Иероним. По крайней мере — перед ним самим. Господин Бербелек записал: «Отчего, когда я встречал их в салонах Европы, этих молодых аристократов, так жаждущих вкуса истинной, смертельной опасности, что готовы были высосать его даже из моего трупа — и, кстати, именно это и делали, — отчего тогда морфа их отражалась во мне, будто зеркальная пустота в другом зеркале, — а теперь я насыщаюсь ею безмерно, бесстыдно красуюсь в их глазах — откуда пришло такое изменение?»

Ночи были холодны, холодны настолько же, насколько дни — жарки. Стоя в саванне против встающего Солнца, физически ощущаешь как по ней, вместе с видимой волной света, течет невидимая волна горячего воздуха. За эти несколько минут с травы исчезает иней, меняются краски земли и неба, а ты внезапно оказываешься посреди океаноса бушующего золота с благоговейно склоненной головой, ибо в Африке не взглянуть в лицо встающему Солнцу, это континент богов огня и крови. У Н’Зуи были свои талисманы, скрытые в кожаных узелках грубые идолы, и на рассвете они порой вытягивали их, чтобы те напились Солнца, когда лучи обладают высшей силой; затем снова прятали их во тьму, уважительно поглаживая каменных уродцев.

Большая часть их поступков коренилась в дикости морфы, все еще наполовину звериной; даже если б удалось облечь их описание в слова, эти поступки все равно непросто было бы понять людям цивилизованным. Например, воины Н’Зуи не принимали никаких поручений от женщин. Шулима, конечно, справлялась — но Алитэ и Клавдия уже в первый день пришли с жалобами к Попугаю и господину Бербелеку.

Иероним лишь пожал плечами.

— Нельзя приказом добиться расположения.

— Но пусть они кладут воду туда, куда я показываю! — злилась Алитэ. — Мор на их уважение, уважать меня не обязаны!

Господин Бербелек вздохнул, подбросил ветки в огонь.

— Это же дикари, любовь моя. Ты хоть когда-нибудь видела дикую женщину-воительницу? Или женщину-вождя? Нас цивилизация освободила от власти наследуемой морфы и вручила нам власть над гиле, мир покоряется нашей воле, и воля решает — они же, они как звери. Их можно выдрессировать, но сами они не сумеют себя переморфировать, оттого ни одна из их женщин не в силах наложить на себя Форму, дающую ей власть над мужчинами; их женщины и вправду суть «несовершенные мужчины». Их демиургосы даже не отдают себе отчета, что они — демиургосы; текнитесов убивают или делают шаманами; даже кратистосы варваров не осознают собственной морфы, их антосы — ауры случайной дикости, усиленные отражения локальных извращений кероса. Погляди на них. — Он указал тлеющей палочкой за круг фургонов, на тени, наполненные тенями темнейшими, откуда доносились стонущие песни и бормотание тихих разговоров на скрипяще-щелкающем языке. Сами костры Н’Зуи, маленькие, разожженные на сухом навозе, с зеленым и голубоватым пламенем, были незаметны отсюда. — Куда бы они ни дошли, что бы ни увидели — их невежество останется непоколеблено.

— Покорнейше благодарю, — саркастически ответила Алитэ. — А ты не мог бы просто им приказать?

— Тогда ты сразу прибежишь за следующим приказом. И так без конца. Вы должны управляться сами. У вас есть Антон. Берите пример с эстле Амитаче.

— Вот именно, — Клавдия повернулась к шатру Шулимы. — Ее они слушают. Почему так? А?

— По-о-отому что эс-эстле Амитаче — н-не женщина.

Они, нахмурившись, уставились на Попугая.

— Не скажешь ли нам, как ты сделал такое открытие? — фыркнула Алитэ.

— Не женщина — тогда кто? мужчина? гермафродит? ифрит? — смеялась Клавдия.

— Мах’ле, д-дочь бо-богини.

— Конечно, как удобно, — проворчала, подумав, Алитэ. — А у той богини не могло ли, случайно, быть и других дочерей?

Господин Бербелек не усмехался.

— Отчего ты веселишься? Только в легендах боги рождаются от богов.

Алитэ махнула рукой. Была уставшей, а Иероним говорил ей не то, что она хотела услышать. Господин Бербелек глядел вслед уходящим девушкам в печальной задумчивости. Может, отцовство вовсе и не состоит в том, чтобы воспринимать детей всерьез и с определенной искренностью, может, он ошибся с формой.

Алитэ меж тем и вправду большую часть времени проводила с Шулимой, Шулимой и Клавдией. В первую неделю, пока джурджа шла землями племен Н’Йома и Беречуте, что соседствовали с землями Н’Зуи, а значит, народы сии объединяла длинная и кровавая общая история, и пока Попугай советовал избегать любых встреч, пусть бы и самых невинных, — в первую неделю никто не отдалялся от каравана дальше, чем на несколько стадиев, как, например, нимрод во время стрелковых тренировок. Потом все же начали делать вылазки все дальше, нередко выходя на рассвете, а возвращаясь с закатом. Караван плелся со скоростью ховолов, местность изменялась очень неспешно, стеклянистые глаза негров, непрестанно обращенные на белых, тоже не делали путешествие веселее — людям хотелось вырваться хоть на миг. Африка широко раскидывала руки, огромное, сверкающее пространство призывало. Вскакивали на ксевр и мчались к горизонту. Быстро образовались группы: Шулима, Алитэ, Клавдия (обычно с Антоном и Завией); Веронии и Зенон Лотте (тоже со слугой-двумя); эстлос Ап Рек и Гауэр Шебрек — порой вместе с Зайдаром, впрочем, настолько же часто нимрод уезжал один или с эстлосом Ливием. Ливий, кроме этих случаев, не удалялся от каравана, как и господин Бербелек, но Иероним, однако, именно так исполнял Форму гегемона джурджи, а что удерживало Тобиаса?