До свидания, мальчики! - Борис Балтер

Сашка молчал.

– Изменить ничего нельзя? – спросил я.

– Мотивировка? – спросил военком.

– Мы же выросли у моря, – сказал Витька.

– Мы уже сейчас умеем определять место в любую погоду днем и ночью. А по заливу ходим, как по собственной квартире, – сказал я.

– Существенно, – сказал военком. – Мы тоже об этом говорили. Но таких морских ребят много, а военно-морских училищ всего два: одно строевое, другое инженерное. Контингента для комплектования у них всегда хватало. Еще какие мотивы? Белоснежные кителя, фуражки с крабами, золотые якоря. Отгадал? – под тяжелым лбом пытливо поблескивали глаза военкома. – Отгадал, Белов? – Какое-то мгновение я выдерживал взгляд военкома, а потом отвернулся.

– Я тоже хочу в пехотное училище. Мы же все трое с детства, – сказал Сашка.

– Всю жизнь втроем не проживете, – сказал военком. – Перестройка армии – дело серьезное, и относиться к ней надо серьезно. Могу сказать по своему опыту: не пойдет у вас служба, если на первый план ставить собственные желания.

Алеша убрал со лба волосы.

– Разнарядка давно получена, – сказал он. – Я уговорил военкома послать письмо, чтобы ее изменить. Колесников тоже письмо подписал. Ничего не вышло. Вчера облвоенкомат подтвердил телеграммой прежнюю разнарядку. Так что, профессора, дело конченое. Я сам собирался в военно-политическое училище. Не вышло.

– Завтра в одиннадцать ноль-ноль медкомиссия. Потом зайдете ко мне и приносите новые заявления. Приучайтесь не опаздывать.

После мрачноватой прохладной комнаты день показался особенно ярким и теплым. По существу, ничего неожиданного не произошло. Никто не обещал послать нас в военно-морское училище. Мы сами вообразили, что таких морских ребят, как мы, ни в какое другое училище послать не могут. И все равно мы чувствовали себя так, как будто нас в чем-то обманули. Красноармейцы больше не маршировали. Без гимнастерок, но в сапогах, они прыгали в разножку через козла. Они разбегались от крыльца, и от них пахло кисловатым потом и сапожной мазью. Лейтенант стоял сбоку козла и страховал прыжки. Я осмотрел его: сапоги с непомерно широкими голенищами, в которых ноги торчали как палки, мятая гимнастерка и потное немолодое лицо не произвели на меня впечатления. Лучше было на лейтенанта не смотреть. Чтобы тоже стать лейтенантом, мне еще предстояло три года учиться.

На улице Сашка сказал:

– Я же все время чувствовал: Алеша темнит.

– Он старался. Слышал, письмо посылал, – сказал Витька.

– Дело не в письме. Алеша боялся, что мы не согласимся пойти в пехотное училище, и ничего нам не говорил. Это политическое недоверие, – сказал я.

– Я хотел высказать ему все, что о нем думаю, – сказал Сашка.

– Очень хорошо, что не высказал. Незачем выяснять отношения при посторонних. Мы все ему выскажем наедине, – ответил я.

Мы ушли в порт. Девочки должны были подойти к военкомату, чтобы вместе идти на пляж. Но мы не хотели с ними встречаться: мы боялись сказать им о том, что едем в пехотное училище. Нам надо было сначала как-то самим к этому привыкнуть.

Яхта стояла на козлах. Мы сняли с нее брезент, достали из люка набор инструментов, потом перевернули яхту вверх килем. Мы приготовились работать, чтобы девочки видели, зачем мы сюда пришли.

– Военком, оказывается, умный дядька, – сказал я.

– Тебе от этого легче? – спросил Сашка.

– Конечно, легче. Он тоже пехотный майор.

Мы счищали с бортов циклями старую краску. Сначала мы счищали просто так: надо же было что-то делать, а потом увлеклись.

– Военком правда умный. Все понимает, – сказал Витька.

– Например? – спросил Сашка.

– Женя представляла, как я в белом кителе буду встречать ее после концерта. Это все равно неправильно. Я не только из-за кителя…

Я зачищал левый борт и помалкивал: никогда не думал, что у Жени такое богатое воображение.

– Что скажем девочкам? – спросил я.

– Пока надо сказать, что едем в Ленинград. Алеша действовал правильно, – сказал Сашка.

Витька посмотрел на меня: Сашке он не доверял.

– Так и скажем, – сказал я. – А если спросят, в какое училище? Скажем, в училище имени Склянского. По-моему, они не станут допытываться, что это за училище.

– Сурик крепко держит. Прошпаклюем борта, и можно красить, – сказал Витька.

– И прошпаклюем и покрасим. А вот кто на ней будет ходить? – спросил Сашка. Он хлопнул ладонью, и двойной борт отозвался гулким звоном хорошо выдержанного елового дерева.

– Приготовиться, – сказал я.

По песку, между поваленных набок баркасов, шли Катя и Женя.

– Почему не подождали? – спросила Женя.

– Яхту надо привести в порядок. Она может каждый день понадобиться, – сказал Витька.

– Узнали, куда едете?

Прокурорский тон Жени начинал меня злить.

– Все в порядке, – ответил Витька. – Все трое едем в Ленинград.

– Я так и знала, – сказала Женя. – Надо всегда твердо стоять на своем.

Витька посмотрел на Женю и глупо ухмыльнулся. Я мог поручиться, что наша тайна дольше одного дня не продержится.

– Как здорово! – сказала Катя. – Мы снова будем вместе. Это надо отметить.

– Завтра отметим, – сказал Сашка. – Завтра мы едем в «Поплавок» и спокойненько все отметим.

– Где Инка? – спросил я.

– Она с мамой уехала в Симферополь. Ее отца срочно куда-то вызвали, и они поехали его провожать. Я и Женя были на вокзале, – сказала Катя. – Инка велела передать, чтобы ты не скучал.

Я не только не собирался скучать, у меня просто на душе легче стало. Первый раз я ничего не имел против того, что не увижу вечером Инку. Я сказал, что никуда вечером не пойду. Поработаю еще часа два, а потом пойду домой. Я действительно никуда не пошел и рано лег спать. Если крепко проспать всю ночь, то к утру любая неприятность теряет остроту. Впервые в жизни я почувствовал тяжесть долга, и, чтобы его выполнить, мне приходилось пересиливать себя.

Утром я проснулся с тревожным ощущением перемены в своей судьбе. Все устраивалось, но не так, как мне хотелось. Потом, в армии, мне часто приходилось приносить личные желания в жертву требованиям службы. Это постепенно вошло в привычку. Мне со временем стало нравиться подчинять свою жизнь присяге и долгу: каждый раз при этом я острее чувствовал свою нужность и значительность. Когда через много лет я был уволен из армии и спросил полковника, в чье распоряжение меня отправляют, полковник ответил: в ваше собственное. Ничего страшнее этих слов я не слышал.

Ровно в одиннадцать ноль-ноль мы были на медкомиссии. Чтобы прийти ровно в назначенное время, мы минут пятнадцать стояли за углом военкомата. Вместе с нами комиссию проходили призывники, но мы обошли врачей первыми. Потом мы сидели в кабинете у военкома. Он просматривал медицинские заключения. Самым крупным изъяном, если это можно назвать изъяном, было несоответствие между нашим весом и ростом. Даже Витьке не хватало до нормы шесть килограммов.

– Были бы кости, мясо будет, – сказал военком. Мы вежливо улыбнулись. Военком подвинул к себе наши заявления, но читать их не стал. – Что скажешь, Белов? – спросил он.

– Ничего. Что говорить?

– Поговорить есть о чем. Ребята вы крепкие, утешать вас не надо. А пехоту вы зря обижаете. Понятие «пехота» давно устарело. Пехотный командир – это общевойсковой командир. В бою ему подчиняются все рода войск. Значит, он должен знать эти войска и уметь организовать между ними взаимодействие. Форма одежды тоже не хуже морской. К ней только привыкнуть надо. Чем на мне плохая форма?

– Так вы же майор, – сказал я.

– Форма у майоров и лейтенантов одна.

– Особенно у лейтенанта, который обучал вчера красноармейцев, – сказал я.

– Подковырнул. Настоящие профессора, – сказал военком. Он встал, подошел к двери и, открыв ее, позвал: – Лейтенант Мирошниченко! – Майор вернулся к столу, а дверь оставил открытой. В комнату вошел лейтенант, совсем не тот, кого мы видели вчера, а я почему-то думал, что войдет тот.

– По вашему приказанию, товарищ майор. – Лейтенант стоял у двери и смотрел то на нас, то на военкома. Лицо майора сморщилось от улыбки.

– Документы на ребят готовы? – спросил майор.

– Осталось переписать заявления.

– Заявления переписаны. Идите. Потом поговорим.

Мы сразу поняли, зачем майор вызвал лейтенанта. А лейтенант не понял. Он только понял, что майор вызвал его не затем, чтобы спросить о документах. Лейтенант вышел.

– Видели? Форму надо уметь носить, – сказал военком.

– Наглядная агитация, – сказал Сашка.

Майор развеселился. Он смотрел на нас и смеялся.

– Какой я агитатор. Агитатор Переверзев. Я солдат. Вопросы есть? Тогда свободны. Но из города никуда не отлучаться. Прочтите во дворе сегодняшний номер «Звезды». Интересно.

Когда мы вышли, к майору зашел лейтенант Мирошниченко. Мы шли по коридору и слышали, как они оба смеялись.

Мы сразу нашли статью: «Они – будущее Красной Армии». Мы стояли у стенда и читали статью. Никаких сомнении не было: будущее армии – это мы. Статья была написана о том, что военные училища ждут и готовы принять юношей с десятилетним образованием, которые омолодят командные кадры и завершат техническое перевооружение армии.