Стихотворения (сборник) - Алексей Толстой

Менялся цвет неуловимый глаз,

Менялось уст неясное значенье,

И выражал поочередно взор

Кокетство, ласку, просьбу иль укор.

23

Ее судьбы не знаю я поныне:

Была ль маркиза юная она,

Погибшая, увы, на гильотине?

Иль, в Питере блестящем рождена,

При матушке цвела Екатерине,

Играла в ломбр, приветна и умна,

И средь огней потемкинского бала

Как солнце всех красою побеждала?

24

Oб этом я не спрашивал тогда

И важную на то имел причину:

Преодолеть я тайного стыда

Никак не мог - теперь его откину;

Могу, увы, признаться без труда,

Что по уши влюбился я в картину,

Так, что страдала несколько латынь;

Уж кто влюблен, тот мудрость лучше кинь.

25

Наставник мой был мною недоволен,

Его чело стал омрачать туман;

Он говорил, что я ничем не болен,

Что это лень и что "wer will, der kann!"2.

На этот счет он был многоглаголен

И повторял, что нам рассудок дан,

Дабы собой мы все владели боле

И управлять, учились нашей волей.

26

Был, кажется, поклонник Канта он,

Но этот раз забыл его ученье,

Что "Ding an sich"3, лишь только воплощен,

Лишается свободного хотенья;

Я ж скоро был к той вере приведен,

Что наша воля плод предназначенья,

Зане я тщетно, сколько ни потел,

Хотел хотеть иное, чем хотел.

27

В грамматике, на место скучных правил,

Мне виделся все тот же милый лик;

Без счету мне нули наставник ставил,

Их получать я, наконец, привык,

Прилежностью себя я не прославил

И лишь поздней добился и постиг,

В чем состоят спряжения красоты.

О классицизм, даешься не легко ты!

28

Все ж из меня не вышел реалист

Да извинит мне Стасюлевич это!

Недаром свой мне посвящала свист

Уж не одна реальная газета.

Я ж незлобив: пусть виноградный лист

Прикроет им небрежность туалета

И пусть Зевес, чья сила велика,

Их русского сподобит языка!

29

Да, классик я - но до известной меры:

Я б не хотел, чтоб почерком пера

Присуждены все были землемеры,

Механики, купцы, кондуктора

Виргилия долбить или Гомера;

Избави бог! Не та теперь пора;

Для разных нужд и выгод матерьяльных

Желаю нам поболе школ реальных.

30

Но я скажу: не паровозов дым

И не реторты движут просвещенье

Свою к нему способность изощрим

Лишь строгой мы гимнастикой мышленья,

И мне сдается: прав мой омоним,

Что классицизму дал он предпочтенье,

Которого так прочно тяжкий плуг

Взрывает новь под семена наук.

31

Все дело в мере. Впрочем, от предмета

Отвлекся я - вернусь к нему опять:

Те колебанья в линиях портрета

Потребностью мне стало изучать.

Ребячество, конечно, было это,

Но всякий вечер я, ложася спать,

Все думал: как по минованье ночи

Мой встретят взор изменчивые очи?

32

Меня влекла их странная краса,

Как путника студеный ключ в пустыне.

Вставал я в семь, а ровно в два часа,

Отдав сполна дань скуке и латыне,

Благословлял усердно небеса.

Обедали в то время в половине

Четвертого. В час этот, в январе,

Уж сумерки бывают на дворе.

33

И всякий день, собрав мои тетради,

Умывши руки, пыль с воротничка

Смахнув платком, вихры свои пригладя

И совершив два или три прыжка,

Я шел к портрету наблюдений ради;

Само собой, я шел исподтишка,

Как будто вовсе не было мне дела,

Как на меня красавица глядела.

34

Тогда пустой почти был темен зал,

Но беглый свет горящего камина

На потолке расписанном дрожал

И на стене, где виделась картина;

Ручной орган на улице играл;

То, кажется, Моцарта каватина

Всегда в ту пору пела свой мотив,

И слушал я, взор в живопись вперив.

35

Мне чудилось в тех звуках толкованье

И тайный ключ к загадочным чертам;

Росло души неясное желанье,

Со счастьем грусть мешалась пополам;

То юности платил, должно быть, дань я.

Чего хотел, не понимал я сам,

Но что-то вслух уста мои шептали,

Пока меня к столу не призывали.

36

И, впечатленья дум моих храня,

Я нехотя глотал тарелку супа;

С усмешкой все глядели на меня,

Мое лицо, должно быть, было глупо.

Застенчивей стал день я ото дня,

Смотрел на всех рассеянно и тупо,

И на себя родителей упрек

Не раз своей неловкостью навлек.

37

Но было мне страшней всего на свете,

Чтоб из больших случайно кто-нибудь

Заговорить не вздумал о портрете

Иль, хоть слегка, при мне упомянуть.

От мысли той (смешны бывают дети!)

Уж я краснел, моя сжималась грудь,

И казни б я подвергся уголовной,

Чтоб не открыть любви моей греховной.

38

Мне памятно еще до этих пор,

Какие я выдумывал уловки,

Чтоб изменить искусно разговор,

Когда предметы делались неловки;

А прошлый век, Екатеринин двор,

Роброны, пудра, фижмы иль шнуровки,

И даже сам Державин, автор од,

Уж издали меня бросали в пот.

39

Читатель мой, скажи, ты был ли молод?

Не всякому известен сей недуг.

Пора, когда любви нас мучит голод,

Для многих есть не более как звук;

Нам на Руси любить мешает холод

И, сверх того, за службой недосуг:

Немногие у нас родятся наги

Большая часть в мундире и при шпаге.

40

Но если, свет увидя между нас,

Ты редкое являешь исключенье

И не совсем огонь в тебе погас

Тех дней, когда нам новы впечатленья,

Быть может, ты поймешь, как в первый раз

Он озарил мое уединенье,

Как с каждым днем он разгорался вновь

И как свою лелеял я любовь.

41

Была пора то дерзостных догадок,

Когда кипит вопросами наш ум;

Когда для нас мучителен и сладок

Бывает платья шелкового шум;

Когда души смущенной беспорядок

Нам не дает смирить прибоя дум

И, без руля волнами их несомы,

Мы взором ищем берег незнакомый.

42

О, чудное мерцанье тех времен,

Где мы себя еще не понимаем!

О, дни, когда, раскрывши лексикон,

Мы от иного слова замираем!

О, трепет чувств, случайностью рожден!

Душистый цвет, плодом незаменяем!

Тревожной жизни первая веха:

Бред чистоты с предвкусием греха!

43

Внимал его я голосу послушно,

Как лепетанью веющего сна...

В среде сухой, придирчивой и душной

Мне стало вдруг казаться, что она

К моей любви не вовсе равнодушна

И без насмешки смотрит с полотна;

И вскоре я в том новом выраженье

Участие прочел и ободренье.

44

Мне взор ее, казалось, говорил:

"Не унывай, крепись, настало время

У нас с тобой теперь довольно сил,

Чтоб наших пут обоим скинуть бремя;

Меня к холсту художник пригвоздил,

Ты ж за ребенка почитаем всеми,

Тебя гнетут - но ты уже большой,

Давно тебя постигла я душой!

45

Тебе дано мне оказать услугу,

Пойми меня - на помощь я зову!

Хочу тебе довериться как другу:

Я не портрет, я мыслю и живу!

В своих ты снах искал во мне подругу

Ее найти ты можешь наяву!

Меня добыть тебе не трудно с бою

Лишь доверши начатое тобою!"

46

Два целых дня ходил я как в чаду

И спрашивал себя в недоуменье:

"Как средство я спасти ее найду?

Откуда взять возможность и уменье?"

Так иногда лежащего в бреду

Задачи темной мучит разрешенье.

Я повторял: "Спасу ее - но как?

О, если б дать она могла мне знак!"

47

И в сумерки, в тот самый час заветный,

Когда шарманка пела под окном,

Я в зал пустой прокрался неприметно,

Чтобы мечтать о подвиге моем.

Но голову ломал себе я тщетно

И был готов ударить в стену лбом,

Как юного воображенья сила

Нежданно мне задачу разрешила.

48

При отблеске каминного огня

Картина как-то задрожала в раме,

Сперва взглянула словно на меня

Молящими и влажными глазами,

Потом, ресницы медленно склоня,

Свой взор на шкаф с узорными часами

Направила. Взор говорил: "Смотри!"

Часы тогда показывали: три.

49

Я понял все. Средь шума дня не смела

Одеться в плоть и кровь ее краса,

Но ночью - о, тогда другое дело!

В ночной тени возможны чудеса!

И на часы затем она глядела,

Чтоб этой ночью, ровно в три часа,

Когда весь дом покоится в молчанье,

Я к ней пришел на тайное свиданье.

50

Да, это так, сомнений боле нет!

Моей любви могущество без грани!

Коль захочу, я вызову на свет,

Что так давно мне видится в тумане!

Но только ночью оживет портрет

Как я о том не догадался ране?!

И сладостно и жутко стало мне,

И бегали мурашки по спине.

51

Остаток дня провел я благонравно,

Приготовлял глаголы, не тужа,

Долбил предлоги и зубрил исправно,

Какого каждый просит падежа;

Когда ходил, ступал легко и плавно,

Расположеньем старших дорожа,