Мужчины, рожденные в январе - Е. Рожков

Жена бывшего северянина тоже из стакана хватила, лицо ее, разом залилось краской, глаза весело заблестели. Холеная, красивая, она стала какой-то свойской, простой.

— Простите, что угощение у нас все магазинное. Приедете в следующий раз, так я пирогов напеку, мяса нажарю особым способом, нашим северным, салатов наготовлю. Кухарить-то я люблю.

— Да что вы! Что вы! — завосклицал Бесцветов. Он забыл имя и отчество теперешней хозяйки и потому обращался к ней только на «вы». Вообще-то он ей не верил, даже тому, что она любит готовить. Тот ночной ее шепот в адрес мужа, с которым она теперь была наигранно ласкова, не выходил у него из головы, и он-то убивал в нем всякое желание верить этому человеку. — Вы, собственно, не суетитесь. Я и так доставил вам уйму хлопот. Будете в городе, заходите.

— Нет уж, мы городом по горло сыты, — перебивает Бесцветова Олег Лукич. — Он в печенках у нас сидит — надоел, не приведи господь, своею сутолокой.

— Исполнилась наша мечтеночка! — взмахнув нежными руками, говорит хозяйка. — Теперь будем оборудоваться как следует. Мебель шикарную купим, музыку: магнитофон, проигрыватель — и заживем развеселенько.

«Повеселиться-то мы все не прочь, — думает укоризненно Иван Николаевич, — Работать когда ж будем? Кто за нас хлебушко растить будет?»

Этот вопрос неожиданно наводит Ивана Николаевича на мысль, что и он сам хлеб теперь растить не будет, что и он попал в число «семерых с ложкой». Бесцветов старается не бередить душу дальнейшими размышлениями, берет протянутый ему Олегом Лукичом стакан и молча, торопливо выпивает.

— Зла, собака! — кивая на водку, говорит Олег Лукич. — И кто ее только пьет? Какие такие человеки-звери? Ха… ха… ха!

Бесцветов тоже улыбается.

Жена Олега Лукича — Виктория умиленно поглядывает на мужа, но Бесцветов не верит и в это ее умиление.

— Наливочку будем делать, — мягко говорит Виктория, обращаясь только к Бесцветову. — Свое, домашнее всегда питательнее и полезнее. Я уйму всяких рецептиков насобирала.

Прощание было нудным, но, к счастью, недолгим. После взаимного притворного приглашения приезжать, друг к другу Бесцветов вышел на крыльцо. Подумал, что больше уж никогда не ступит на этот порог, и в голове от волнения так застучало, что он тихо ойкнул.

У калитки Иван Николаевич останавливается и с трудом, будто ему должны выстрелить в лицо из двух стволов, оглядывается. На крыльце бывшего его дома стоят мужчина и женщина и машут руками — прощаются. Он в полосатой, режущей глаз яркостью пижаме, а она — в японском, еще более ярком халате. Они кажутся какими-то странными заморскими птицами на крыльце этого скромного крестьянского дома.

Он в ответ машет рукой и почти бежит от калитки.

Автобус вел знакомый шофер. Он все пытался разузнать, как Бесцветов устроился на новом месте. Иван Николаевич отвечал односложно, мол, нормально, и вскоре шофер отстал от него.

Сначала автобус мчится по улице, и Иван Николаевич взволнованно и грустно смотрит на проплывающие мимо дома. Потом машина катит по лесу, и так же грустно и взволнованно Бесцветов смотрит на деревья и кусты. В душе что-то путалось, рвалось и кипело.

Лес расступился — дух захватило от привольной шири лугов. В открытые окна автобуса врывается горьковатый, крутой запах разнотравья: пушицы, клевера, полыни, мяты.

Солнце уже развеяло над лугами утреннюю синеву. Высоко в небе жаворонок: жи-и-ви-ик тю-фу-уу! Одурела птаха от небесной сини и красоты земной.

Мимо проплывают квадраты покосов, разлинованные пересохшими валками сена. Нескошенная перезрелая трава дыбилась метелками овсяницы, редкими синими головками хлипких васильков, желтеющими стеблями осоки в ложбинках.

«Затянули с сенокосом, и впрямь рабочих рук не хватает».

Далеко, далеко у горизонта облака, белые до ломоты в глазах. Облака тянутся от земли в синь неба, И кажется, что по ним можно уйти в бесконечность.

Ох, как бы он побежал туда, в синь эту!

Сердце у Бесцветова застучало так отчаянно, что он еле удержал в себе крик. Захотелось бросить все и навсегда остаться в этих лугах, убежать в бесконечную даль, с детства манящую его и любимую им.

Грудь разрывало это всесильное желание. В голове у Ивана помутнело. Он сидел напрягшись, как натянутая струна, вцепившись руками в сиденье с такой силой, что из-под ногтей выступила кровь.

Распутница

Прозвище Распутница Дарья Семеновна Порываева получила после того, когда в шестьдесят три года пятый раз вышла замуж. Сверстницы, подруги и знакомые ее, особенно те, что состояли в законном браке, с ярой недоброжелательностью встретили очередное замужество Дарьи Семеновны.

— Опять в ней, который уж раз, кровь взыграла, — шушукались женщины во дворах. — И в старости угомониться не может.

Новый муж Дарьи был на три года моложе ее. Может, потому-то и поползли всякие слухи о распутстве Дарьи.

Софокл Никодимович Грызлов, бывший работник Министерства путей сообщения, а в последнее время начальник кадров одного из управлений железных дорог, вышел на пенсию в пятьдесят пять лет и был неизлечимо болен. Болезнь съедала Грызлова медленно, внешне незаметно. Лекарства тормозили течение болезни, но радикального успеха не приносили.

Ширококостный, нескладно высокий, с большой удлиненной головой, в неизменном полувоенном кителе с какими-то нашивками на рукавах, значение которых знали только специалисты-путейцы, в фетровой широкополой Потертой шляпе, он ходил по улицам пригородного поселка гордый, независимый, как английский лорд. За эту внешнюю нескладность, независимость Софокла Никодимовича сразу в поселке невзлюбили, стали называть за глаза неуважительно — Дворецкий.

— Шла бы, так уж за доброго человека, — возмущались поселковые сплетницы, — а то за ентим верблюдом натерпится страху на старости лет.

Знакомство Порываевой с Грызловым произошло месяца через три после того, как Грызлов переехал на постоянное жительство в поселок, в небольшую деревянную дачу с газовым отоплением, которая находилась неподалеку от четырехэтажного каменного дома, в котором проживала Дарья Семеновна, бывший токарь механического завода.

В этом четырехэтажном каменном доме находился продуктовый магазин. Грызлов часто приходил туда по утрам. Бывало так, что он с Дарьей Семеновной стоял рядом в очереди, иногда встречался в дверях или на улице, на крыльце магазинчика. Всегда он, не уступая дороги, проходил мимо.

Дарья давно приметила приезжего: тюселок небольшой и все тут как на ладони. Несмотря на внушительный, независимый вид, выглядел он неухоженным, а восковая желтизна безрадостного некрасивого лица говорила о том, что приезжий тяжело болен. Дарье Семеновне было жалко этого человека. «Ему бы на солнышке сидеть, а он по магазинам в очередях выстаивает, — горевала она. — Дети, поди, разлетелись во все стороны и позабыли о нем, родственников нет, а жена небось давно померла».

Ничего не зная о человеке, Дарья уже сочинила всю нелегкую его жизнь, неудачи по службе, болезнь, разочарование в детях. Не новы неурядицы в нашей жизни, и судьбы пожилых так похожи одна на другую.

В пригородный поселок на маленький заводишко Дарья попала в самом начале войны. Родители Дарьи померли еще до войны, а муж погиб в самые первые дни боев. Дарья об этом узнала уже в эвакуации, в госпитале, куда ходила по ночам дежурить от завода, где встретила своего односельчанина, ровесника мужа, с которым они вместе ушли на фронт и воевали в одном полку.

Дарья выучилась на токаря и уж после войны в родную деревню не вернулась, хотя работа на заводе, жизнь городская нравились ей куда меньше, чем работа на земле и жизнь в деревне.

От второго брака у Дарьи осталась дочь. Двенадцать лет назад восемнадцатилетняя дочь из-за неудачной любви наложила на себя руки.

Первого мужа Егора Дарья не любила, не любила и второго мужа Алексея, попавшего в нетрезвом виде под машину года за четыре до гибели дочери. За Егора Дарья вышла по настоянию родителей: Егор был из зажиточной семьи. За Алексея она пошла лишь потому, что устала от одиночества и еще из жалости к нему. Алексей парень был хороший, красивый, душевный, но губило его пристрастие к «зеленому змию». Когда Дарья выходила за него, то надеялась отучить парня от водки… Но старания ее оказались напрасными. Алексей был человеком слабохарактерным и, как Дарья ни билась, привычки своей не бросал, хотя все время клялся и божился бросить пить. Он редко приносил домой получку, а если Дарья перехватывала деньги, то все равно умудрялся со временем все пропить. Благо хоть, не в пример Егору, Алексей даже в пьяном виде не поднимал руки на Дарью.

Третий раз Дарья вышла замуж уж в годах, когда ей было под пятьдесят. Это был, пожалуй, самый счастливый для нее брак. Правда, брак был не официальный, просто собрались знакомые, сослуживцы и отметили начало совместной жизни Дарьи с Николаем. Николай приехал на их завод перенимать опыт работы бригады токарей. Пробыл он на заводе месяц, сошелся с Дарьей и остался насовсем. Кто ж тогда знал, что у него в другом городе жена и двое детей?