Зеленый круг - Стефан Каста

— Кому-кому?

— Детям, — говорит Дэвид. — Здесь поблизости ошивается банда сопляков. Это они сожгли Бендибола.

— Правда? — удивляется Дина.

Габриэль кивает.

— Еще они прихватили с собой наш календарь, — добавляет он.

— Нет! Какая жалость! — говорю я. — Теперь снова будет путаница.

— А что за дети? — спрашивает Дина.

Дэвид пожимает плечами.

— Сначала мы думали, что они — организованная банда. Но теперь считаем, что это просто одичавшие беспризорники.

— Одичавшие беспризорники? — переспрашиваю я. — Ну и ну!

Тут я вспоминаю о бабушкиной шкатулке с семенами. Я снимаю с плеч рюкзак и открываю его.

— Гляньте, что у нас есть, — говорю я и осторожно трясу шкатулку. — Здесь полно семян.

— Круто, Юдит! Где вы их нашли?

— Может, их лучше снять? — говорю я и показываю пальцем на мертвецов, висящих на дереве. — Теперь нас будет охранять Демон.

Мы снимаем мертвых маму и папу. Осторожно заносим их на веранду и сажаем за стол. Затем приносим из кухни близнецов и сажаем их рядом с родителями. Они выглядят как обычная семья за завтраком на свежем воздухе.

Одичавшие дети

Весь следующий день я тружусь, подготавливая землю к севу. Мне помогают Демон и Дина. Мы разбиваем твердые куски почвы, вывернутые плугом, и рыхлим граблями метр за метром. Работа очень утомительная, пот катит с меня градом. Я бросаю сердитый взгляд на безжизненно застывший неподалеку трактор. В итоге у нас получается лучше, чем я ожидала: светло-коричневая земля почти идеально ровная, пористая и воздушная. Конечно, это не чернозем, но для странного месива вполне неплохо.

Вырастет ли здесь что-нибудь? Не знаю. Надеюсь на неприхотливость баклажанов. Бабушка говорила, что это — удивительное растение.

Я подхожу к ларцу с семенами, стоящему рядом со вскопанным участком. Достаю из заднего кармана длинную отвертку и вставляю ее между замком и крышкой. Раздается щелчок, и крышка открывается.

— Браво! — восклицает Дина.

Я осторожно ссыпаю семена на ладонь.

— Здесь какая-то бумажка, — говорю я и разворачиваю сложенный лист, лежащий на дне шкатулки. Я вижу свой детский рисунок, на котором изображены я и бабушка в огороде. Показываю его Дине.

— Это хороший знак, — говорит она и улыбается, глядя на мои детские каракули.

— Дина, сделай грядки, — говорю я и показываю ей, как нужно провести по земле рукояткой от грабель.

Когда подготовительные работы закончены, земля становится похожа на застеленную постель. «Здесь спят сотни баклажанов, — думаю я. — Надеюсь, они захотят проснуться». А вслух говорю:

— Установим здесь знак.

Я накалываю рисунок на палку и втыкаю ее в землю, обозначая участок.

Вы когда-нибудь замечали, что люди, которых случайно встречаешь в других городах и странах, иногда почему-то очень напоминают ваших знакомых? Словно эти люди — близнецы или отражения в зеркале?

Именно это чувство посещает меня, когда я вижу Бенджамина. Я почти уверена, что встречала его раньше, но не помню, где.

Когда Дэвид кричит: «Малышня идет!», я уже давно их заметила. Дети стояли за изгородью и наблюдали, как мы с Диной возимся с будущим огородом. Когда мы закончили, они вышли из-за кустов, и только тут их увидел Дэвид. Дети стоят шеренгой, целая малолетняя банда. Обветренные, обожженные солнцем, все в соплях и ссадинах. Их серая от грязи одежда больше напоминает тряпки. У двоих постарше в руках заостренные палки. У одного на плече висит лук.

Дети пристально следят за Демоном. Тот лежит и выжидающе помахивает хвостом, словно его ошеломило такое количество грязных детей.

Что им надо? Откуда они? Как сюда попали? Некоторые такие маленькие, что им бы в песочнице играть. Когда я была в их возрасте, дедушка подарил мне деревянную рыбу на колесиках. Я повсюду возила ее за собой на веревочке. Если колеса рыбы застревали в мягкой земле, я садилась и принималась реветь, пока кто-нибудь из взрослых не переносил меня и игрушку на ровную дорожку. По ночам рыба спала под моей кроватью. В таком возрасте дети должны играть в «Лего», гонять мяч, жевать хуба-бубу, пить яблочный сок, засыпать под захватывающую сказку о лисах и кроликах.

Я замечаю, что Бенджамин тоже меня узнал и уже готов улыбнуться, но тут появляются Дэвид с Габриэлем и начинают кричать на детей. Бенджамин застывает как вкопанный, лицо его становится серьезным.

— Stop there! — кричит Дэвид. — We want to talk to you[15].

На лице Бенджамина не дрогнул ни один мускул, у его друзей — тоже.

— You have stolen our days, — говорит Габриэль. — We want to have them back[16].

Я киваю, чтобы мальчик понял, что это важно. Но он смотрит на нас все так же невозмутимо.

— What have you done with them[17]? — спрашивает Дэвид.

Вся сцена напоминает мне старый вестерн. Не хватает только шерифа, который появляется в самый напряженный момент и предотвращает стрельбу и жертвы с обеих сторон.

Вскоре до меня доходит, что шериф — это я. Я поднимаю руку и говорю:

— Wait a minute. Подождите.

Демон поднимается и с громким зевком потягивается. Я оборачиваюсь к Бенджамину и тихо говорю:

— We don’t want any trouble. But we have to have the days back[18].

— I don’t speak English[19], — серьезно произносит Бенджамин.

— А что же говоришь? — удивляюсь я.

Бенджамин замолкает. Я вижу, что он думает.

— Можно погладить собаку? — наконец спрашивает он.

— Само собой, — отвечаю я.

Словно по команде малыши мчатся к Демону и принимаются его тискать. Они ведут себя немного неуклюже, словно у них никогда не было домашних животных.

Я присаживаюсь на корточки рядом с самой младшей девочкой. У нее ободранные коленки и взъерошенные каштановые волосы.

— Это случайно не вы иногда показывались нам тут на ферме? — спрашиваю я.

Вечером мы собираемся во дворе у веранды. Дети вернули нам календарь. Дина вырезает ножом пропущенные даты. Я кричу изо всех сил:

— Все сюда!

Дети сразу же являются на мой зов, но держатся на расстоянии. Лишь девочка с ободранными коленками подбегает ко мне и обнимает за ноги. Она постоянно косится на мертвую семью, сидящую на веранде. Я понимаю, что дети их боятся.

Дэвид поднимает руку. Гам утихает. Он ждет, когда станет совсем тихо.

— Это наше время, — объясняет он и показывает пальцем на календарь. — Что бы ни случилось, оно всегда должно быть с нами.

Он замолкает и кивает мне.

— Какой сегодня день, Юдит?

Я показываю на доску и говорю:

— Вторник, двадцатое марта, первого года.

Дети пристально смотрят на календарь, но я вижу, что они не поняли ни слова.

— Вы знаете дни недели?

Мальчик по имени Бенджамин мотает головой.

— Завтра среда, — говорю я. — Вы это обязательно почувствуете. Это совершенно другой день. Затем идет четверг, тоже легкий день.

— А как называется сегодня? — спрашивает маленькая девочка.

— Втор-ник, — произношу я по слогам. — Хороший день, один из самых лучших.

Девочка смотрит на меня и прилежно кивает.

— Втор-ник, — повторяет она за мной.

— Хорошо, — говорю я.

Малышка с ободранными коленками следует за мной по пятам. Каждый раз, когда я останавливаюсь, она на меня наталкивается. Когда я оборачиваюсь, она отводит глаза и делает вид, будто что-то ищет. Иногда у нее случаются долгие приступы сухого кашля. Я опускаюсь рядом с ней, обнимаю. Кажется, что ее тельце состоит только из костей и грязи, а дырявая задубевшая одежда помогает ей держаться прямо.

— Ты болеешь? — спрашиваю я.

Девочка лишь мотает головой.

— Как тебя зовут?

Она снова молчит.

— Ты не помнишь своего имени?

Молчание.

— Но ведь тебя как-то называют?

Молчит и мотает головой.

Я осматриваю ее коленку и худенькую ножку. Кожа на ней загрубевшая, вся в засохших кровоподтеках и заживающих болячках.

— Больно?

Девочка кашляет и мотает головой.

— Вы здесь уже давно, так ведь? — спрашиваю я.

Девочка кивает. Я вижу, что она собирается с духом.

— Можно нам жить у тебя?

— А где вы жили раньше?

Девочка медлит, потом поднимает руку и показывает в сторону равнины, туда, где лежит разрушенный город.

— В городе?

— He-а. Среди хлама.

— В руинах? В том, что осталось от города?

Девочка мотает головой.

— За ним.

Я задумываюсь на несколько секунд.

— Вы жили на мусорных холмах?

Девочка кивает.

— Можно нам жить у тебя?

Я киваю, обнимаю девочку и сижу, крепко прижимая ее к себе. Через некоторое время я чувствую, как ее тельце постепенно расслабляется. Вдруг она начинает плакать. Сначала дрожит, потом всхлипы вырываются наружу. Девочка плачет громко, душераздирающе, и я почти уверена, что уже слышала этот плач.