Часовщик - Родриго Кортес

— Что ж, действительно неплохо, — задумчиво проговорил Генерал, когда Томазо рассказал все. — Как думаешь, начинать пора?

— В общем, пора, — кивнул Томазо.

Табунщики, как всегда, перегнали лошадей через границу, намереваясь на полпути сдать товар перекупщикам. Но на этот раз гнать лошадей в сторону Савойи им не пришлось; уже в Лангедоке дорогу перекрыл вооруженный отряд одетых в белые рубахи бойцов, и вперед выехал командир — крупный мужчина с массивной челюстью.

— В Савойю?

Амир переглянулся со старейшиной и кивнул.

— И сколько за лошадей просите? — заинтересовался командир.

Амир с облегчением выдохнул: то, что их сразу не перестреляли, означало, что перед ними не враги. Назвал цену, и командир язвительно хмыкнул — цена была даже выше савойской.

— Ладно, — махнул он рукой, — беру всех. Табунщики пооткрывали рты, а уже через четверть часа лично пересчитавший лошадей командир принялся отсыпать в кошель старейшины стопку увесистых луидоров.

— Что назад повезете? — так, между делом, спросил он.

— Луидоры… что же еще? — серьезно ответил старейшина.

— Напрасно, — покачал головой командир отряда. — Мой вам совет: возьмите с собой груз Библий. Не прогадаете.

— Библии? — оторопел старейшина. — Зачем нам Библии? У нас Коран есть.

Амир ухватил его за руку:

— Подождите, уважаемый. Позвольте, я его расспрошу.

Он повернулся к командиру:

— Сколько просите?

— Четверть луидора за том.

Это было неслыханно дешево. В Арагоне за хорошую Библию можно было просить вчетверо.

— Могу я посмотреть?

Командир кивнул, подозвал помощника, а когда тот вытащил из сумки большой обтянутый сафьяном том, протянул его Амиру.

— Ого! — поразился весу книги Амир и быстро ее пролистал.

Отпечатанная в Амстердаме Библия была исполнена на плотной белой бумаге, полна превосходных иллюстраций, а главное, была переведена на арагонский. Такое встречалось нечасто. Папа, расставляя на ключевых духовных должностях исключительно своих, издавал Библии только на понятной каждому итальянцу латыни.

— За восьмую часть луидора отдадите? — набрался отваги Амир.

Командир захохотал:

— А ты, парень, не промах! Бог с тобой, бери.

Старейшина заволновался:

— Ты что делаешь?! Зачем нам гяурская книга?

Амир наклонился к его уху, назвал арагонскую цену, и старейшина поперхнулся и тут же судорожно закивал:

— Мы берем. Все, что у вас есть.

Комиссар Трибунала брат Агостино назначил аутодафе Олафа на субботу. Чтобы не брать смертный грех на душу, заплатил специально приглашенному палачу, оповестил весь город, а когда мастера собрались на центральной площади, распорядился вывести подсудимого. Олафа вывели, и ремесленники ахнули. Некогда сильный, здоровый мужчина за несколько месяцев заключения в тюрьме Трибунала превратился в старика.

— Вы не имеете права! — выкрикнул стоящий в первых рядах председатель городского суда. — Это нарушение наших конституций!

Агостино окинул молчащую толпу внимательным взглядом и едва сдержался от улыбки: старого сарацина не рискнул поддержать никто.

— Секретарь, зачтите заключение квалификаторов, — распорядился он.

В отсутствие признания это и было самым главным. Агостино собрал все сомнительные высказывания Олафа Гугенота за всю его жизнь в этом городе. И поскольку свидетели одно и то же событие описывали по-разному, каждое отдельное свидетельство о грехе можно было считать самостоятельным.

Богословы-квалификаторы прекрасно понимали некорректность процедуры, и тем не менее за одно в действительности сказанное слово можно было получить два десятка обвинений — одно другого тяжелее, а подсудимый начинал выглядеть полным чудовищем. А Олафа и так было в чем обвинить.

Сначала ему напомнили грех оскорбления падре Ансельмо, затем перечислили две сотни сказанных в разных обстоятельствах и разным людям богохульных выражений и в конце концов перешли к основному — клепсидре.

— Вот заключение квалифицированных экспертов, — продемонстрировал секретарь стопку исписанных листков, — и все они утверждают, что заставить такую машину вращаться без помощи нечистой силы нереально.

— А эти ваши эксперты хоть одни куранты в своей жизни построили?! — выкрикнул кто-то.

Томазо подал секретарю знак приостановиться и снова оглядел толпу. Мастера не просто молчали; они молчали как мертвые.

— Продолжайте, — кивнул Агостино секретарю.

Тот послушно перечислил все использованные при дознании методы, отметил тот важный факт, что подсудимый не раскаялся и не пожелал примирения с Церковью, и зачитал предполагаемый приговор.

— Сжечь огнем. Заживо.

Стало так тихо, что Агостино услышал, как на крыше магистрата ссорятся воробьи.

— Олаф, — повернулся он к подсудимому, — если вы примиритесь с Церковью Христовой, вас, прежде чем поставить на костер, удавят. Это — огромная милость. Вы это понимаете?

Олаф молчал.

— Он понимает, — поспешил ответить за подсудимого секретарь, но наткнулся на тяжелый взгляд Комиссара и прикусил язык.

— Вы желаете примириться с Церковью? — поинтересовался Агостино и жестом подозвал секретаря. — Поднесите ему бумагу на подпись…

Секретарь взял со стола покаянную, поднес к Олафу, но тот лишь оттолкнул его руки от себя — вместе с бумагой.

Комиссар тяжело вздохнул, поднялся из-за стола и развел руки в стороны.

— Жаль… очень жаль. Думаю, Пресвятая Дева Арагонская плачет, видя каждого нераскаявшегося грешника.

Кто-то в толпе всхлипнул.

— Приступайте, — кивнул брат Агостино и тут заметил какое-то шевеление там, позади толпы.

— Брат Агостино! — крикнули оттуда. — Остановите аутодафе!

Комиссар Трибунала прищурился. Теперь он видел, что это монахи — двое крепких, высоких доминиканцев.

— У нас требование о передаче Олафа по кличке Гугенот Сарагосскому Трибуналу!

— Как так? — не понял брат Агостино и принял из рук пробившегося сквозь толпу монаха четвертушку бумаги.

Это действительно было требование столичного Трибунала. Печать Главного инквизитора говорила сама за себя.

— Мы его забираем, — кивнул один из доминиканцев.

— Но как?.. Откуда?.. — запротестовал Комиссар. — Олаф Гугенот и в Сарагосе-то никогда не был! За что его там обвинять?

— Это нас не касается, — замотал головой доминиканец. — Мы только исполняем приказ.

Бруно сделал единственное, что мог: вместо одного из имен вписал «Олаф Гугенот», а на месте адреса — название своего города. Так что общее число истраченных листов с печатью Главного инквизитора с числом отправленных требований совпадало. А уже на следующий день, сославшись на плохую освещенность, Бруно переместился к окну и теперь записывал показания свидетелей и подсудимых, не переставая следить за тем, что происходит во дворе.