Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков - Мэри Шеффер

Интересно, Реми не скучает по Франции? По идее, должна бы. Я читала статью Жизель Пеллетье, политзаключенной, которая провела пять лет в Равенсбрюке. Она пишет, как тяжело бывшим узникам вернуться к нормальной жизни. Их друзья и родственники во Франции ничего не желают знать о лагере, полагая, что чем раньше ты обо всем забудешь и перестанешь терзать рассказами их, тем тебе же самому лучше.

По словам мадемуазель Пеллетье, ты, конечно, не хочешь никого терзать, но, пройдя через подобное, попросту не можешь делать вид, что ничего не было. Но Франция словно кричит: «Оставим прошлое в прошлом! Войну, правительство Виши, Дранси [24], евреев. В конце концов, страдали все люди, не только ты». Перед лицом общегосударственной амнезии, пишет Жизель, тебе доступна одна отдушина — беседы с товарищами по несчастью. Они знают, каково было в концлагерях. Ты с ними говоришь, а они тебе отвечают. Плачут, негодуют, вспоминают истории — трагические и нелепые. Иногда вместе смеются. И, по ее словам, от этого становится легче.

Думаю, общение с другими бывшими узниками излечило бы Реми скорее, чем наша островная буколика. Физически она окрепла — уже не такая душераздирающе тощая, — но внутренне по-прежнему не здесь.

Мистер Дилвин вернулся из отпуска, надо встретиться и поговорить с ним о Кит. Я откладываю — ужасно боюсь, что он не захочет это даже обсуждать. Мне бы вид посолидней. Ты согласишься засвидетельствовать мою благонадежность? А Доминик уже умеет писать печатными буквами? Если да, пусть напишет:

Дорогой мистер Дилвин!

Джулиет Драйхерст Эштон очень хорошая тётя. Она опрятна, ответственна, не пьет. Пожалуйста, разрешите Кит Маккенне взять ее себе в матери.

Джеймс Доминик Стречен

Я тебе не рассказывала, какие у мистера Дилвина планы насчет наследства Кит на Гернси? Он нанял Доуси (с бригадой по его выбору) восстановить Большой дом. Заменить оконные рамы, искореженные водопроводные трубы и перила, счистить надписи со стен и картин, прочистить дымоход, проверить проводку и привести в порядок плитку на террасе. Пока непонятно, как поступить с деревянными панелями в библиотеке. Там был красивый фриз из лент и фруктов, но немцы упражнялись на нем в стрельбе.

Едва ли в ближайшие несколько лет кто-то захочет отдыхать в Европе, поэтому мистер Дилвин надеется, что Нормандские острова вновь станут раем для туристов и что дом Кит можно превратить в превосходный семейный пансион

А теперь о более загадочных происшествиях. Сегодня мы с Кит приглашены на чай к сестрам Бенуа. Удивительно, поскольку я с ними не знакома. Они спросили, «меткий ли глаз у Кит и любит ли она ритуалы».

Меня это ошарашило. Я поинтересовалась у Эбена, знает ли он сестер Бенуа и в себе ли они? Безопасно ли вести к ним Кит? Эбен зашёлся от хохота и заверил: да, в себе, и да, безопасно. Джейн и Элизабет ездили к ним каждое лето в течение пяти лет, всегда в накрахмаленных нижних юбках, начищенных туфельках и кружевных перчаточках. Он пообещал, что мы прекрасно проведем время, и сказал, что очень рад возрождению старых традиций. Нас вкусно накормят, а потом будет масса развлечений. Мы просто обязаны пойти.

Я все равно не понимала, чего ожидать. Сестры Бенуа — однояйцевые близнецы, им за восемьдесят. Безупречного вида дамы в платьях из чёрного жоржета до середины икры, расшитых бусинами на груди и по подолу. На макушках, горкой взбитых сливок, седые букольки. Это такая прелесть, Софи. Нас действительно напоили чаем и накормили до отвала, и не успела я отставить чашку, как Ивонна (старшая на десять минут) сказала:

— Сестра, полагаю, девчушка Элизабет еще слишком мала.

— Пожалуй, сестра, ты права, — отозвалась Иветта. — Возможно, мисс Эштон окажет нам честь?..

Я храбро ответила:

— Буду бесконечно рада, — хотя понятия не имела, чего от меня ждут.

— Как это мило с вашей стороны, мисс Эштон! Мы отказывали себе в удовольствии всю войну, не желая, условно говоря, предавать Корону. А с тех пор наш артрит сильно прогрессировал, мы не сможем лично участвовать в церемонии. Но будет так приятно понаблюдать за вами!

Иветта направилась к ящику буфета, а Ивонна отвела в сторону потайную раздвижную дверь между гостиной и столовой. Там, на ранее скрытой от глаз панели, обнаружился ротогравюрный портрет в полный рост герцогини Виндзорской, иначе известной как миссис Уоллис Симпсон. Целый разворот «Балтимор сан», думаю, конца тридцатых годов, сепия.

Иветта протянула мне четыре превосходно сбалансированные стрелы с серебряными наконечниками, весьма грозного вида.

— Цельтесь прямо в глаза, дорогая, — велела она.

Я послушалась.

— Восхитительно! Три из четырех, сестра. Почти такой же хороший результат, как и у дорогой Джейн! Элизабет всегда мешкала в последний момент! Будете пробовать еще в следующем году?

История простая, но грустная. Иветта и Ивонна обожали принца Уэльского. «Он был так очарователен в брюках гольф». — «А как танцевал вальс!» — «Как изящно выглядел в смокинге!» — «Такой утонченный, настоящая голубая кровь — и угодил в лапы этой шлюшки». — «Лишила человека трона! Была корона — и нет!» Это разбило им сердце.

Кит там страшно понравилось, что неудивительно. А я теперь буду тренироваться метать стрелы, четыре из четырех — моя новая цель в жизни.

Правда, жалко, что в нашем детстве не было таких сестер Бенуа?

С любовью и тысячей поцелуев, Джулиет

Джулиет — Сидни

2 сентября 1946 года

Дорогой Сидни!

Сегодня днем кое-что произошло. Кончилось все благополучно, но меня потрясло, и теперь трудно заснуть. Пишу тебе, а не Софи, потому что она беременна, а ты нет. Ты не в деликатном положении, когда тебя нельзя огорчать, а Софи в нем. Ну вот, я даже английский язык забыла.

Кит была у Изолы, они пекли имбирных человечков. Мне и Реми понадобились чернила, а Доуси — шпаклевка для Большого дома, и мы втроем отправились в гавань Св. Петра вдоль утеса по извилистой дорожке над заливом Фермейн. Там очень красиво. Дорожка узкая, и я шла впереди.

Вдруг из-за валуна нам навстречу вышла высокая рыжая женщина с собакой, большой овчаркой без поводка. Пес мне страшно обрадовался, запрыгал. Я рассмеялась, женщина крикнула: «Не бойтесь, он не кусается». Пес положил лапы мне на плечи и попытался лизнуть в лицо.

Неожиданно сзади раздался ужасный хриплый всхлип, будто кто-то чем-то подавился и стал задыхаться. Трудно даже описать. Я обернулась. Реми стояла согнувшись пополам, ее рвало. Доуси ее поддерживал. Это длилось и длилось, они оба сотрясались от ее спазмов. Кошмарное зрелище.

Доуси закричал:

— Джулиет, убери собаку! Быстро!

Я принялась отчаянно отпихивать пса. Женщина плакала, извинялась, сама чуть ли не в истерике. Я держала собаку за ошейник и повторяла:

— Все в порядке! Все в порядке! Вы ни при чем. Только, пожалуйста, уходите. Уходите!

Наконец она ушла и утащила свою несчастную, ничего не понимающую собаку.

Реми затихла, лишь всхлипывала. Доуси взглянул на меня поверх ее головы и сказал:

— Давай отведем ее к тебе, Джулиет. Это ближе всего.

Он взял Реми на руки и понес. Я беспомощно шла следом, очень испуганная.

Реми была холодна как лед, ее колотил озноб. Я налила горячую ванну, а когда Реми согрелась, уложила ее в постель. Она почти засыпала, так что я забрала ее одежду и спустилась вниз. Доуси стоял и смотрел в окно.

Не поворачиваясь, он проговорил:

— Она мне рассказывала, что охранники в лагере во время поверки специально натравливали больших собак на женщин-заключенных, ради развлечения. Господи, какой же я дурак! Верил, что здесь, с нами, она обо всем забудет. Однако не все зависит от наших добрых намерений, верно, Джулиет? Далеко не все.

— Нет, — ответила я. — не все.

Больше он ничего не сказал, просто кивнул и ушел. Я позвонила Амелии, объяснила, почему Реми у меня, и начала стирать. Изола привела Кит. Мы поужинали и до вечера играли в снап.

Но теперь я не могу заснуть.

Мне невероятно стыдно за себя. Я считала, что Реми уже достаточно поправилась и ей пора домой во Францию. Неужто я просто хотела от неё избавиться? Мне казалось, что ей пришло время двигаться дальше! ДАЛЬШЕ — куда? Но я так думала, и это отвратительно.

С любовью, Джулиет

P.S. Раз уж сегодня ночь признаний, скажу кое-что еще. Стоять с грязной одеждой Реми в руках и чувствовать тот же неприятный запах от одежды Доуси было ужасно, но я могла думать только об одном: он сказал «добрых намерений… не все зависит от наших добрых намерений». И все? Больше он к ней ничего не испытывает? Весь вечер пережевываю эти мысли.

Сидни — Джулиет

Ночью 4 сентября 1946 года

Дорогая Джулиет, твое пережевывание означает, что ты сама влюблена в Доуси. Удивлена? Я — нет. Не знаю, почему до тебя так долго доходит. Казалось бы, морской воздух должен прочищать мозги. Приехать увидеть тебя и письма Оскара Уайльда своими глазами хочу, но до 13-го не могу. Ничего?