Прекрасная Натали - Наталья Горбачева

Друзья Пушкина вспоминали, что, когда он возвращался в Петербург и останавливался в Москве, почти никто его не видел. Он нигде не появлялся, потому что имел трехмесячную бороду, которую дворянам было запрещено отращивать, но ему непременно хотелось показаться бородатым жене. Приехав же домой, он не застал Натали дома. «Она была на бале у Карамзиных. Ему хотелось видеть ее возможно скорее и своим неожиданным появлением сделать ей сюрприз. Он едет к квартире Карамзиных, отыскивает карету Натальи Николаевны, садится в нее и посылает лакея сказать жене, чтобы она ехала домой по очень важному делу, но наказал отнюдь не сообщать ей, что он в карете. Посланный возвратился и доложил, что Наталья Николаевна приказала сказать, что она танцует мазурку с князем Вяземским. Пушкин посылает лакея во второй раз сказать, чтобы она ехала домой безотлагательно. Наталья Николаевна вошла в карету и прямо попала в объятия мужа. Поэт об этом факте писал нам („Дома нашел я все в порядке. Жена была на бале, я за нею поехал — и увез к себе, как улан уездную барышню с именин городничихи“) и, помню, с восторгом упоминал, как его жена была авантажна в этот вечер в своем роскошном розовом платье…» (Нащокин). Известно, что подобные «увозы» были не единичны. Как писала одна дама, «в числе поклонников моей бабушки М. Р. Кикиной были мечтательный князь Одоевский, адмирал Дюгамель и А. С. Пушкин, к которому не особенно благоволила бабушка за его безосновательную ревность к очаровательной жене Η. Н., принужденной иногда среди фигуры lancier покидать бал по капризу мужа».

Болдинская осень 1833 года оказалась исключительно плодотворной для Пушкина, и он спешил обрадовать свою Натали «большей добычей», как писал ей в письме. Действительно, он закончил «Историю Пугачевщины», написал «Сказку о мертвой царевне» и «Сказку о рыбаке и рыбке», несколько стихотворений и поэму «Медный всадник», которую в начале декабря представил своему «венценосному цензору» Николаю I.

Через графа Бенкендорфа Пушкин обратился к царю с просьбой разрешить печатать «Пугачева» в казенной типографии за свой счет и выдать ему для этой цели ссуду в 20 тысяч рублей с обязательством выплатить долг в течение двух лет. Деньги были выданы, позволение печатать получено, только с другим названием: «История пугачевского бунта». Пугачев, как известно, выдавал себя за царя Петра Федоровича.

Пушкин рассчитывал выручить за книгу 40 тысяч, погасив часть долга казне, расплатиться с неотложными частными долгами и, имея свободные деньги, «зажить припеваючи». Поездка освежила его силы.

«Пожалован в камер-юнкеры…»

«Служащего в Министерстве Иностранных дел титулярного советника Александра Пушкина всемилостивейше пожаловали мы в звание камер-юнкера двора нашего» (из высочайшего указа).

«1 января 1834 г. Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове… Меня спрашивали, доволен ли я своим камер-юнкерством? Доволен, потому что Государь имел намерение отличить меня, а не сделать смешным, — а по мне, хоть в камер-пажи, только б не заставили меня учиться французским вокабулам и арифметике» (из дневника Пушкина).

«Пушкина сделали камер-юнкером, это его взбесило, ибо сие звание точно было неприлично для человека 34 лет, и оно тем более его оскорбило, что иные говорили, будто оно было дано, чтоб иметь повод приглашать ко двору его жену. Притом на сей случай вышел мерзкий пасквиль, в котором говорили о перемене чувств Пушкина, будто он сделался искателем, малодушен, и он, дороживший своей славой, боялся, чтоб сие мнение не было принято публикой и не лишило его народности. Словом, он был огорчен и взбешен и решился не воспользоваться своим мундиром, чтоб ездить ко двору, не шить даже мундира. В этих чувствах он пришел к нам однажды. Жена моя, которую он очень любил и очень уважал, и я стали опровергать его решение, представляя ему, что пожалование в сие звание не может лишить его народности, ибо все знают, что он не искал его, что его нельзя было сделать камергером по причине чина его, что натурально двор желал иметь возможность приглашать его и жену его к себе и что Государь пожалованием его в сие звание имел в виду только иметь право приглашать его на свои вечера, не изменяя церемониалу, установленному при дворе. Долго спорили мы, убеждали Пушкина, наконец, полуубедили. Он отнекивался только неимением мундира и что он слишком дорого стоит, чтоб заказывать его. На другой день, узнав от портного о продаже нового мундира князя Витгенштейна, перешедшего в военную службу, и что он совершенно будет впору Пушкину, я ему послал его, написав, что мундир мною куплен для него, но что предоставляется взять его или ввергнуть меня в убыток, оставив его на моих руках. Пушкин взял мундир и поехал ко двору», — так описывает неожиданную перемену в жизни поэта Николай Михайлович Смирнов, муж приятельницы Пушкина Смирновой-Россет. Смирнов был богат, также имел звание камер-юнкера и служил на дипломатическом поприще.

Мать Пушкина была польщена милостью двора к сыну; уже 4 января она распространила «новость» среди своих знакомых, добавляя, что «Натали в восторге».

«Государь сказал княгине Вяземской: „Я надеюсь, что Пушкин принял в хорошую сторону свое назначение — до сих пор он держал мне свое слово, и я им доволен“». «Великий князь намедни поздравил меня в театре: „покорнейше благодарю, Ваше высочество, до сих пор все надо мною смеялись, вы первый меня поздравили“ (из дневника А. С. Пушкина, 7 января). Он, как всегда, преувеличивал, что „все смеялись“. Пушкин действительно „крепко боялся дурных шуток над его неожиданным камер-юнкерством“, но через две недели, по словам Карамзиной, он „успокоился, стал ездить по балам и наслаждаться торжествующею красотою жены, которая, несмотря на блестящие успехи в свете, часто и преискренно страдает мучением ревности, потому что посредственная красота и посредственный ум других женщин не перестают кружить поэтическую голову ее мужа…“».

«Нужно сознаться, что Пушкин не любил камер-юнкерского мундира. Он не любил в нем не придворную службу, а мундир камер-юнкера. Несмотря на мою дружбу к нему, я не буду скрывать, что он был тщеславен и суетен. Ключ камергера был бы отличием, которое он оценил, но ему казалось неподходящим, что в его годы, в середине его карьеры, его сделали камер-юнкером наподобие юношей и людей, только что вступающих в общество. Вот вся истина предубеждения против мундира. Это происходило не из оппозиции, не из либерализма, а из тщеславия и личной обидчивости» (князь П. А. Вяземский).