Россия и «санитарный кордон» - Коллектив Авторов

Дмитрий Юрьев. РЕВОЛЮЦИИ НЕ БУДЕТ

На повестке дня в России – революция. Все общественные силы анализируют ситуацию в терминах «допущения-недопущения» оранжевых вариантов для России. Оппозиционные политики и СМИ говорят о неминуемости оранжевого переворота сначала в недоперевернутых странах СНГ (Казахстан, Армения, Узбекистан, Белоруссия), а затем и в России. Участник и инициатор оранжевой активности в разных странах СНГ Борис Березовский, со свойственным ему энтузиазмом юродивого, уже обсуждает достоинства и недостатки «будущего президента Михаила Касьянова». Между тем никакой оранжевой революции в России не будет.

Кажущаяся неизбежность «революционного марша» по просторам СНГ порождена наложением внешних и внутренних обстоятельств. Внешние обстоятельства – это глобальный характер вполне технологичного, организованного и ресурсно обеспеченного процесса продвижения демократических услуг на сформированном и тщательно упакованном «всемирном рынке демократии». По сути своей этот процесс воспроизводит в условиях и на технологическом уровне XXI века феномен организации работы Коминтерна – всемирного бюро по экспорту революций, координируемого и финансируемого из единого источника. И наличие в составе «мозгового центра» неоконсерваторов нескольких бывших троцкистов (круг Пола Вулфовица) – это, конечно, не причина, а что-то вроде символа преемственности метода.

Отличие между Коминтерном и Глобинтерном («Фондом поддержки демократии») – исключительно техническое. Коминтерн действовал в недрах индустриального мира, его инструментами были тотальная пропаганда и массированная организационная деятельность криминального (конспиративного) характера, опирающаяся прежде всего на механизмы идеологического управления. Постиндустриальная эпоха сегодняшнего дня – применительно к коминтерновской тематике – отличается исключительно конкретными механизмами. Вместо тотальной, массированной идеологической пропаганды – достаточно глубоко разработанные, многоуровневые и диверсифицированные PR-технологии, действующие на разных уровнях восприятия – не только рациональном, но и – прежде всего – эмоционально-психологическом, подсознательном: не только там, где убеждения или вера, а прежде всего там, где мода.

Отличаются эпохи, конечно, и уровнем многообразия технических возможностей распространения информации, а также наличием гораздо более внятных, отрефлексированных подходов в планировании, организации и финансировании работ – своего рода маркетинговых технологий, окончательно превращающих экспортно-революционную деятельность из организации революционного процесса в реализацию революционных проектов.

Однако общего у Коминтерна с Глобинтерном куда больше, чем различного. Во-первых, это – наличие мощного и действенного набора методов эмоционально-психологической легализации агрессии, создающей массовую иллюзию этической оправданности враждебных действий («освобождение труда» в одном случае, «свобода и права человека» – в другом). Во-вторых, это – наличие предельно четкой системы конкретных интересов (борьба за власть, ресурсы и финансово-экономические возможности во всемирном масштабе). Наконец, в третьих, это – принцип «большевизма» (принципиальная установка на формирование агрессивного революционного меньшинства и узурпацию этим меньшинством права выступать от имени большинства и захватывать власть именем большинства). Следует отметить и еще одну важную общую черту двух интернационалов. Коммунисты называли ее «догматизмом и начетничеством». Современный Запад можно обвинить в глобалистской шаблонности, схематизме, стереотипности – которые на бытовом уровне находят свое проявление в смехотворном ханжестве «политкорректности».

Сводится сегодня эта черта к попыткам (пока что представляющимся успешными) ставить экспорт демократии на конвейер, реализовывать одну и ту же схему на самых разных территориях, игнорируя глубочайшее различие политических, экономических и культурных условий.

В общем, рисовать своего рода анекдотический «глобус Киргизии».

Во всех случаях технология экспорта демократии работает на 1) подрыв действующей государственной власти и разрушение стереотипов гражданского повиновения; 2) возбуждение агрессивных и эмоционально консолидирующих агрессивное и активное меньшинство настроений неповиновения; 3) захват – от имени молчащего и не имеющего ни ресурса, ни мотивации для активности большинства – власти силами недовольных (отставных, опальных) представителей местной номенклатуры в обстановке хаоса и анархии, вызванной публичными акциями возбужденных агрессивных активистов.

Однако в разных ситуациях объекты воздействия – разные. В Грузии и на Украине (а ранее – в Сербии) ситуация близка к канонической: достаточно высокий уровень общественной грамотности, действенность СМИ, наличие развитой и имеющей влияние образованной околономенклатурной прослойки (т. н. интеллигенции), а также наличие значительной группы недовольных выходцев из высших номенклатурных кругов, осмысленно выбирающих ориентацию на Запад как способ реализации собственных реваншистских устремлений. Одновременно важно отметить определенную компактность населения этих стран, его сравнительную однородность. Совершенно иная ситуация – в Киргизии. Общественного мнения как такового нет (низкий культурный, информационный и экономический уровень подавляющего большинства населения). Элита и околоэлитные круги – при наличии концентрированного недовольства в отношении действующей власти – устроены совсем по-другому (иная структура экономических интересов, ориентация на иные источники влияния – в том числе связанные с азиатскими центрами наркоторговли и др.). В результате все механизмы технологии экспорта революции сработали – но включили неожиданные и неуправляемые процессы. Вместо протестов, имитирующих демократическое восстание большинства – «праздник непослушания», бунт против «начальства и богатых» в крайних, эмоциональных, неуправляемых проявлениях. Вместо захвата власти управляемыми и лояльными представителями вменяемых номенклатурных кругов, обладающих навыками и конкретными рычагами управления – втягивание элиты в непрекращающиеся, центробежные разборки, с неминуемым подключением к борьбе «внешних покровителей» (которых разрозненные игроки киргизской псевдоэлиты будут выбирать себе сами – кто-то в России, кто-то в США, а кто-то в Китае, Афганистане и Пакистане).

Однако схематизм (догматизм) менеджеров экспорта революций пока что игнорирует подобные проблемы, подрывающие самую основу глобалистского подхода к управлению миром. Те же технологии они пытаются реализовать и в Сомали, и в Афганистане, и в Ираке. Везде на первоначальном этапе технологии срабатывают – вырвавшееся из-под пресса авторитарных диктатур народное неповиновение сносит памятники и громит магазины. Но потом начинается тяжелейшая болезнь, в полной мере пережитая на излете коминтерновского проекта руководством СССР – при его попытке обустроить Афганистан (кстати говоря, вполне разумными методами и в борьбе против совершенно реального и опасного врага – источника будущих Бен Ладенов).

Второй базовой причиной кажущейся неизбежности революционного крушения всех пока еще не свергнутых режимов в СНГ является тяжелейший кризис, который можно назвать кризисом недореволюции. Революция, вопреки марксистской догме – это не смена экономической формации. Это – социально-психологическая катастрофа, крушение системы ценностей, господствующей в обществе, и возникновение на ее месте другой. Вот почему всякая настоящая революция – это прежде всего череда символических действий, будь то переименование министров в наркомы или 7 ноября в 18 брюмера. Она подводит черту под эпохой, которая изжила себя и в которой действующие общественные институты утратили способность к гармонизации общественных отношений.

1991 год стал годом несомненной и грандиозной революции, когда в отсутствие революционных организаций, под воздействием плохо координируемых общественных настроений в течение нескольких месяцев рухнула национально-государственная структура – СССР, – которая еще за пять лет до того воспринималась как нерушимая геополитическая данность, «перестраивающаяся» для того, чтобы продолжить временно приостановленный процесс коминтерновской экспансии.

«Коминтерновский проект с его позднесоветскими модификациями надорвался на собственной экономической неэффективности, на пагубности номенклатурной системы элитообразования (начисто лишенной на исходе 1970-х механизмов оптимизации руководства), а также – что очень существенно – на сломе идеологических стереотипов, господствовавших в мире на протяжении пяти десятилетий. Эффективность словарной энергетики коминтерновского проекта в 1920-1960-х гг. безусловно выигрывала на фоне идеологической невнятности „капиталистического проекта“. За исключением редких случаев, связанных с появлением харизматических вождей (прежде всего Франклина Делано Рузвельта и Уинстона Черчилля), западные политики принимали навязанные им Москвой роли «реакционеров», врагов «мира и прогресса», апологетов «капитализма». Социалистическая фразеология была модной среди профессоров, студентов и политиков, а эпохальные социально-экономические успехи «капиталистического общества» оставались фактически не вербализованными и не адаптированными официальной идеологией – идеологией консервативно-охранительной, оборонительной, пассивной.