Большой риск. Путешествие на "Таити-Нуи" - Бенгт Даниельсон

К несказанной радости всех, догадка моя оказалась правильной. Плот стал настолько устойчивым, что мы прекратили акробатические номера, а через несколько часов, когда наполнились паруса, перестал раскачиваться. Появление ветра было вдвойне желанным: во-первых, он был северо-восточным, а во-вторых, дал нам возможность взять курс на атолл Восток, где, как нам было известно, находились таитянские рабочие, добывавшие копру для одной фирмы в Папеэте; эта фирма купила для перевозки рабочих, продовольствия и копры чилийскую увеселительную яхту, на которой Хуанито служил механиком, когда впервые прибыл на Таши.

Но если ветер оказал нам большую услугу в одном, то, как скоро выяснилось, он нанес нам большой вред в другом. Не успели мы взяться за руль управления, как тяжелый всплеск, сопровождавшийся звонким бульканьем, возвестил, что пенистые волны, беспрепятственно перекатывавшиеся через каюту, заодно захватывают с собой и все наше оставшееся в ней снаряжение. Несмотря на ночную темь, некоторые нужные нам вещи можно было бы спасти, хотя и с большим риском, но все равно для них не нашлось бы места на крыше. Поэтому из двух зол мы выбрали меньшее: в свободное от вахты время мы спали или делали вид, что спим. Но на рассвете мы не раз отмечали огромный ущерб, нанесенный волнами.

Ветер все усиливался и настолько разволновал море; что пришлось убрать паруса. Иначе маленькая, державшаяся на честном слове площадка, на которой мы боязливо жались друг к другу, могла окончательно скрыться под волнами. Скоро нам снова пришлось перебираться с одного края крыши на другой, чтобы сохранять равновесие, нарушавшееся бортовой качкой, но уже не так часто, как сутки назад, когда был сильный ливень, и все же эти отнимавшие много сил переходы с места на место были мучительны. В довершение ко всему снова пошел дождь. На этот раз не было ни малейшего желания кричать от радости.

Шторм, в сопровождении мелкого, моросящего дождя, продолжался с небольшими перерывами и днем и ночью. Без паруса и без вахтенного рулевого плот или, правильнее сказать, жалкие остатки бывшего плота беспомощно плыли, то накреняясь, то подскакивая, в бушующем море. Наши силы и желание остаться в живых постепенно исчезли. Мы так ослабели, что с полным равнодушием думали о своей судьбе. Теперь, вспоминая об этом страшном времени, я думаю, что качка, в сущности, была нашим счастьем, она вынуждала нас кочевать по крыше, и мы согревались. Иначе все наверняка заболели бы воспалением легких. Заботясь о здоровье Эрика, мы соорудили для него палатку и часто выжимали его белье.

27 июля нам всем казалось, что конец наш близок. Небо было облачное, а воющий ветер безжалостно стегал наши голые, дрожащие от холода тела. Не успевали наши лохмотья высохнуть, как дождь начинался снова. Пенящиеся волны лизали края крыши и разнообразия ради время от времени окатывали нас с ног до головы каскадом соленой воды. Только Ганс однажды нарушил гробовое молчание. Ко всеобщему удивлению, он заявил, что когда вернется в Чили, то немедленно займется земледелием. И мечтательно добавил:

- Какое наслаждение сидеть посреди поля и пропускать горсть земли сквозь пальцы!

Уже не впервые он рассеивал наше мрачное настроение высказываниями подобного рода. Такой оптимизм убеждал нас, что мечтательный и непривычный к морю Ганс по-настоящему еще не понял, насколько серьезным было наше положение. Иногда он говорил так, словно речь шла не о нашем неудачном плавании, а о каком-то походе бойскаутов. На прошлой неделе он с совершенно серьезным видом упрекнул меня в том, что жизнь на плоту очень однообразна, - как будто наша основная проблема заключалась в том, чтобы разнообразить ее и я тут чем-то мог помочь. Но это лишь заставило меня думать еще лучше о Гансе и желать, чтобы у всех нас был такой же характер.

Мы радовались наступлению ночи, ибо, когда наступала ночь, мы не видели друг друга. А потом мы замерзали и, несмотря на усталость, снова озлобленно начинали ползать наперегонки, как только плот накренялся. Мы, это значит все, кроме больного Эрика и Хуанито, который все время крепко спал. Мы оставили его в покое. Несколько дней назад он опять стал каким-то странным. Теперь и я почувствовал невероятное утомление. Это впервые за два месяца с тех пор, как плот начал тонуть и мы были на краю гибели. Я не испытывал ни страха, ни отчаяния при мысли, что, может быть, скоро свалюсь с крыши и навсегда исчезну в теплом море.

Все же, совершенно автоматически, я продолжал крепко цепляться за площадку шириной в 3 и длиной в 4 метра, составлявшую весь мой мир. И когда начинало светать, удивлялся, что и я и все мои товарищи еще живы.

Море немного улеглось, и плот уже не так сильно раскачивало, тем не менее мы боялись заснуть, хотя нуждались в этом больше всего. Вдруг Жан, не говоря ни слова, соскочил с крыши и исчез. Я был в полубессознательном состоянии и не понимал, что с ним и вернется ли он вообще когда-нибудь. Но он снова появился на краю крыши, держа газовую плиту. В смущении я пожал ему руку. Мы установили плиту в глубокой сумке, чтобы не задувал ветер, и разыскали пакет подмокших макарон. Против всяких ожиданий, плита все еще работала. Скоро все мы сидели с большой тарелкой макарон на коленях и покачивались в такт с плотом.

Нам просто повезло. Мы спаслись от верной смерти в самый последний момент. Но сколько еще это продлится? А вдруг снова разыграется шторм? Если мы хотим спастись, а у меня после теплой еды снова появилось желание бороться за жизнь, то нам необходимо быстро что-нибудь предпринять. Желание-то было, но мозг не работал. Я обратился к товарищам с просьбой подумать и что-нибудь предложить, но они тупо смотрели куда-то в пространство и молчали. Видимо, они находились в таком же состоянии, как и я. Но есть еще Эрик. Он был в полном сознании и, сделав мне знак подойти поближе, сказал твердым и четким голосом:

- Мы должны увеличить остойчивость плота во что бы то ни стало...

Я невольно сделал. протестующий жест. Совет был прекрасный, но ведь все, что было в наших силах, уже сделано.

- Я давно пытаюсь представить себе, как на нашем месте поступили бы полинезийцы, - невозмутимо продолжал Эрик. - И только что нашел решение. Полинезийцы попытались бы сделать балансир.

Эрик был абсолютно прав. Если большие каноэ на 20 человек, которые я видел собственными глазами, держались в равновесии с помощью одного тонкого шеста, то несомненно можно было таким же образом увеличить остойчивость нашего плота. Я и мои товарищи были удивлены, что эта простая мысль раньше не пришла нам в голову, и мы с вновь пробудившейся энергией принялись за дело. Хорошо, что срубленные мачты были привязаны вдоль бортов плота на всякий случай. Теперь мы отвязали их, радуясь своей дальновидности. Хуанито и Ганс служили противовесом - единственное, на что они годились, первый, потому что все время спал, а второй, потому что был совершенно неприспособлен к морской жизни. Я и Жан выставили две мачты на наветренную сторону, под прямым углом к продольной оси плота, и крепко привязали их несколькими, обрывками каната. Следующей задачей было найти подходящий поплавок. Полинезийцы делают балансиры из легкой древесины хлебного дерева, но у нас его не было. Сперва мы подумали, что подойдет один из бальсовых стволов, которые мы еще в Кальяо засунули под палубу каюты, но к ним невозможно было подобраться. К тому же, стволы были коротки и хрупки. После долгого и напряженного раздумья нам удалось наконец сделать великолепный поплавок из эвкалиптового бревна, привязав к нему все уцелевшие у нас пустые бутылки.