Третья тропа - Александр Власов

— У нее был донный взрыватель! — убеждал Фимка Димку.

— Не в том дело! — возражал Димка. — Она на неизвлекаемость установлена! К ней так просто не подступишься!..

Катя вышла из санчасти и, как показалось Богдану, направилась прямо к нему. «Сейчас еще и эта хай подымет!» — с тоскливым безразличием подумал он. Но она легко взбежала мимо него по ступеням и уже из коридора бросила на ходу:

— Кланяйся Нате в ножки, чурбан!

Командир первого взвода и Катю остановил на пороге штабной комнаты. Но ее не так-то легко было остановить.

— Отойди! У меня срочно!

— Совет заседает! — внушительно произнес командир. — Большой Совет.

— Это я знаю! — Катя оттеснила его в сторону и обратилась сразу ко всем: — Я другого не знаю!.. Собрали Большой Совет! Очень хорошо! Со всех взводов, из всех отделений есть свои представители. А пищеблок? Это вам что? Пустячок?.. По три раза в день к нам являетесь, требуете, чтоб вовремя, и чтоб вкусно, и чтоб чисто! А как в Совет, так нас нет?

Она могла бы говорить еще долго, с каждой фразой повышая голос, но подполковник Клекотов поднял обе руки вверх.

— Сдаюсь!

Катя замолчала, выжидательно глядя на него, готовая, если потребуется, снова забросать упреками и обвинениями весь Большой Совет.

— Не знаю, как остальные, а я сдаюсь! — повторил Клекотов. — Это наше упущение. Предлагаю включить Катю в состав Совета!.. Возражений нет?

— Пусть только попробуют! — пригрозила Катя и заняла место в переднем ряду. — Можно продолжать… Что вы там без меня обсуждали?

Пряча улыбку, подполковник Клекотов объяснил, что Совет рассматривает кандидатуру Григория Распутина и решает вопрос, назначить ли его помощником командира отделения или воздержаться.

— Назначить! — сказала Катя. — Парень он простой и кушает за двоих! — Чтобы продолжать, ей пришлось вскочить и притопнуть ногой, потому что вокруг хохотали. — Оч-чень смешно!.. В здоровом теле — здоровый дух!

— Не горячись, Катюша! — сказал Клекотов. — Никто пока не возражал против Распутина. Ты нас прервала, когда мы хотели послушать его самого… Слушаем тебя, Григорий!

Распутя встал.

— А чего говорить-то?.. Обижать ребят не буду… Ну и другим не дам.

— А справишься с отделением? — спросил капитан Дробовой.

Гришка приподнял руки, оценивающе посмотрел на широкие ладони.

— Может, и справился бы, только я ж обещал не обижать их.

— Да не в том смысле! — поправил его Дробовой. — Слушаться тебя будут?

— А чего ж им не слушаться?.. Чего не надо, заставлять не буду.

— Я-за! — Катя подняла руку.

Проголосовали дружно. Подполковник Клекотов взял со стола новенькую звездочку и подошел к Гришке.

— Сходи в мастерскую, пришей и возвращайся — мы тебя тогда поздравим по всей форме!

Гришка взял красную звездочку и, услышав подсказку Славки Мощагина, сказал:

— Есть.

Радости или простого удивления не было ни в его голосе, ни в глазах, и только сержант Кульбеда подметил, что Гришка чуточку подтянулся и без напоминания расправил плечи. Выходя, он не шаркал ботинками по полу, а на крыльце до того расчувствовался, что показал Богдану звездочку.

— Во чего выдали… Иду пришивать.

Не ответил Богдан. Может быть, и не слышал. Непонятная Катина фраза о Нате все еще звучала в ушах. Что могла сделать эта девчонка? За что он должен благодарить ее и даже кланяться в ножки? И не то чтобы просвет или выход увидел Богдан из своего темного тупика. Нет! Просто он почувствовал крохотное облегчение оттого, что, значит, не все отказались от него. И неважно, что она там сделала! Пусть мелочь какую-нибудь. Но, значит, не вычеркнула его из памяти, не отгородилась от него, как Фимка и Димка.

— Богдан! — услышал он чей-то отчаянный вопль. — Богдан!.. Скажи им! Скажи!

Несколько мальчишек волокли к штабу Вовку Самоварика — взлохмаченного, растрепанного. Прежде чем тащить его сюда, ребята изрядно намяли ему бока. Двое держали за руки, третий подталкивал в спину. Остальные шли сзади.

— Отпустите его. Это я снимал. — Богдан встал и вытащил обе фотокарточки. — Вот доказательство.

Кто-то из мальчишек выхватил снимки. Вовкины конвоиры разжали руки, и он поспешно выкатился из толпы, которая начала надвигаться на Богдана. Никогда раньше он не поверил бы, что есть такие минуты, когда хочется быть избитым. А сейчас он хотел этого. Помешал комиссар Клим. Услышав тревожный шумок, он вышел на крыльцо. Мальчишки передали ему снимки и, перебивая друг друга, рассказали все.

— Это правда? — спросил Клим у Богдана.

Тот не отпирался.

— Я снимал. И вас тогда я вывесил.

— А зачем на Совет пришел? Чтобы рассказать про это?

— Не только.

— Ну идем! — Клим пропустил его вперед и в коридоре перед дверью штабной комнаты посоветовал: — Будь откровенным.

Их ждали. Подполковник Клекотов указал на свободный стул.

— Мы тебя не вызывали. Вероятно, у тебя у самого есть просьбы к Совету?

— Да. — Богдан помолчал, а заговорив, удивился, что очень легко, как о ком-то постороннем, высказал страшную для себя просьбу: — Отошлите меня в город, а в суд сообщите, что отсрочка не помогла. Я должен отсидеть свои три года.

Было слышно, как зашелестел листок бумаги, которую Клекотов взял со стола.

— Мы уже читали, — пояснил он. — Читаю для тебя. Это рапорт твоего командира отделения Сергея Лагутина. «Прошу никакие заявления Богдана Залавского не рассматривать до моего выздоровления. Потому, во-первых, что он обращается в Большой Совет, минуя командиров отделения и взвода. И, во-вторых, потому, что сначала нам надо с ним вдвоем определить виновность каждого, а уж потом, если будет нужно, выходить на Большой Совет».

— Просьба командира отделения законная, — сказал капитан Дробовой. — Но у меня несколько вопросов к новому члену Совета. От кого Сергей Лагутин узнал, что Залавский решил прийти сюда?

— От меня, конечно! — ответила Катя.

— А вы от кого?

— От Наты. Она и.

Катя вовремя остановилась. Она вовсе не собиралась расписывать здесь, как полчаса назад прибежала к ней заплаканная Ната и со слезами умоляла ее сделать что-нибудь для Богдана, придумать такое, чтобы его не стали слушать на Большом Совете.

— Она и рассказала все, — после паузы закончила Катя. — Богдан из-за какой-то карточки с ней поссорился.

О карточке никто еще из членов Совета не знал, и комиссар Клим не хотел показывать мальчишкам снимок, оскорбительный для Кати. Но ей самой не терпелось увидеть, что же это за фотография, из-за которой возникло столько волнений.

— Пусть он покажет! — потребовала она.

— Карточки у меня, — сказал Клим, — но я бы не хотел…

— Он же меня снял, а я ничего не боюсь! — Катя решительно протянула руку. — Покажите!

Клим дал ей одну фотографию, а другую положил на стол перед подполковником Клекотовым.

— Глупая же у меня подружка! — засмеялась Катя, рассматривая снимок. — Ничего особенного! Да еще и враки сплошные! — Она повернула карточку, показала ее всем, потом поднесла к самому носу Богдана. — Не целовались мы! Когда надо будет — поцелую его хоть десять раз, а ты снимай себе на здоровье! Меня это не трогает!.. И товарищ капитан правильно тут сказал: просьба командира отделения законная. Пусть сначала сами разберутся!..

Большой Совет принял это предложение.

Накануне

На следующий день во всех взводах шла обычная лагерная жизнь. С утра надрывали голос командиры, выгоняя мальчишек на зарядку. Отмахав для вида руками, сонно потопав на месте ногами и кое-как умывшись, они уже без окриков и понукания построились, чтобы идти на завтрак. Отсутствием аппетита не страдал никто. Взводные колонны дружно одна за другой при-маршировали к столовой. А через час совсем по-другому, будто это были не те же самые, а чужие мальчишки, брели они на штабную поляну для поездки в колхоз. По-прежнему от команды на построение до погрузки в машины прошло двадцать с лишним минут.

Не обрадовало ребят и сообщение о том, что это их последняя поездка на земляничную плантацию. «Не земляника-так капуста, не капуста — так морковь. Какая разница!» — думали мальчишки, и у них заранее ломило спину.

Богдан в тот день чувствовал себя так, точно впервые встал с постели после долгой изнурительной болезни. Даже продумать заново то, что произошло вчера, не хватало сил. Было какое-то ощущение облегченности, словно сняли с плеч тяжелый мешок, который вымотал его настолько, что, и освободившись от этого груза, он все еще никак не мог прийти в себя. В столовой он не поднимал головы, чтобы не встретиться взглядом с Натой, хотя ему было приятно от мысли, что она где-то здесь, рядом. И о Кате он думал с благодарностью и удивлением. А когда в голове возникало имя Лагутина, Богдан забывал донести ложку до рта. Рапорт Сергея в Большой Совет был неразрешимой загадкой.