И возвращается ветер - Владимир Буковский

- Слушай, - уговаривают миллионера. - Подходят октябрьские праздники, годовщина власти. Сдай к празднику еще чуток - глядишь, пару лет сбросят.

Так и сдают в рассрочку: к Седьмому ноября, к Первому мая, к Дню Советской Конституции, а то и к Восьмому марта. Следователю - премиальные, наседкам - досрочное освобождение, а ему - пуля.

Миллионеры эти - большей частью публика неприятная, продажная, легко закладывают соучастников, а сидеть мне приходилось в основном с ними или с наседками. (Не полагается соединять политических под следствием, чтоб друг друга не учили.) Бывают, однако, и среди них занятные люди. В 63-м году сидел я некоторое время с Иосифом Львовичем Клемпертом, директором красильной фабрики в Москве. Дело у него было крупное - миллионы. О нем и фельетон был в газете: "Миллионер с Арбата". Он знал, что его расстреляют, но нисколько не унывал.

- Я свое пожил, - говорил он бодро, - так пожил, как никто из них не сможет! - И только об одном жалел: коньячку ему хотелось, особенно к вечеру.

Попался он весьма поучительным образом. Пока он крал, делал всякие сделки и махинации да набивал себе карман, никто его не трогал, все ему с рук сходило. Но вот как-то захотел он построить своим рабочим дом - до тех пор жили они в бараках. Стыдно стало: что же это у меня так плохо рабочие живут? Официально же государство на дом для рабочих денег не дает. Потыкался он, помыкался - бесполезно.

- Да что я, бедный, что ли? - решил он. - Все равно деньги в земле лежат, девать некуда. - И выстроил дом целиком на свои деньги. Отгрохал домину хоть куда, как для правительства. - Нате, живите, поминайте Иосифа Львовича!

Не успели, однако, вселиться туда рабочие - инспекция, проверки; откуда деньги, из каких фондов? Так его и зацапали. Потом под следствием вскрыли и другие махинации.

Держался он твердо, запирался до последнего и никаких денег не сдал. Но вот уже после приговора и после того, как отклонили ходатайство о помиловании, сломался и он. Стал сдавать понемножку деньги, покупая себе этим каждый раз месяца по два жизни. Кончились деньги - стал вспоминать всякие нераскрытые эпизоды, давать показания на других людей и опять каждый раз покупал таким образом месяц-другой. Два года жизни откупил он в общей сложности, потом все-таки расстреляли. Ничего удивительного, что при таких торговых отношениях между расхитителями и КГБ уговоры наседок звучат убедительно.

Я же со временем настолько привык к наседкам, что стал их использовать для своих целей. Если разобраться, наседка больше зависит от тебя, чем от КГБ. Обыкновенно уже через два-три дня я мог точно сказать, наседка мой сокамерник или нет. И если да, я предъявлял ему свой ультиматум: или он работает на меня, или я его раскрою - и не видать ему досрочного освобождения как своих ушей. Не было случая, чтобы упрямились. Наоборот, были такие, что сами, по своей воле, признавались и предлагали с их помощью надуть КГБ. Вот от них-то я и узнал порядок их вербовки и работы и обычно сразу же требовал назвать кличку и дату, когда они подписку дали. Это чтоб потом не могли отвертеться.

В результате такой операции я фактически менялся ролями со следователями. Я знал о них все, а они обо мне - ничего. Ведь по характеру вопросов, задаваемых наседкой, очень легко определить, куда следствие клонит и что знает. А дезинформируя их через наседку, можно завести следствие в такой тупик, что им впору в петлю лезть.

Какие только наседки мне за все эти годы не попадались: и наглые, и робкие, и умные, и глупые. Бывали уж такие хитрецы, что никак бы не догадаться. А в 67-м сидел со мной некто Присовский - до того глупый парень, что даже легенду свою складно рассказать не мог, запутался. Оробел после этого я вообще умолк, вопросов не задает, сам ни о чем не заговаривает. Стало меня сомнение брать: может, он и не наседка - просто робкий малый. Тут как раз сняли Семичастного, и председателем КГБ стал Андропов. Прочли мы об этом в газете. Я и говорю:

- Надо же, интересно как. Я его дочку хорошо знал. Примерно через неделю следователь мой спросил:

- Вы ведь, кажется, знали Таню Андропову? - Не утерпел. Он-то всего лишь мелкий чиновник, а тут - дочка самого хозяина. Вдруг что-нибудь выйдет: новая метла по-новому метет. А я и не знал ее вовсе, только слышал, что есть у Андропова дочка.

Другого, в 71-м году, мне даже жалко стало. Совсем не годился человек для этой роли, не за свое дело взялся. Мужик он был неглупый, да уж больно неопытный. Сидел в первый раз, и вся эта тюремная жизнь была ему в новинку. Попался в первый же день и на самую простую примочку.

По легенде был он следственный и говорил, что сидит уже два месяца. Но по всему видно - совершенно этой тюрьмы не знает. Я его спросил только, снимали ему уже отпечатки пальцев или нет. Говорит - снимали. Обычно их снимают в первую же неделю после ареста.

- А где, - говорю, - их теперь снимают? Все там же, где баня, в том корпусе?

- Ага, - кивает он. Сроду их там не снимали, и будь он действительно следственный, никак не забыл бы такого факта. Тут же я его и расколол.

Признался, что сидел до сих пор в Бутырках, получил уже семь лет по хозяйственной статье, но испугался ехать в лагерь. Уж больно здоровье плохое - побоялся, не выживет. Был он без ноги - потерял на войне. Работал начальником строительного управления. Звали его Иван Иванович Трофимов.

Когда я его прижал - покраснел, стал оправдываться, уверял, что ничего плохого говорить обо мне не собирался. Долго я его стыдил потом:

- Как же так получается, Иван Иваныч? На фронте воевал, ногу потерял там ведь небось страшнее было. Не ожидал я, чтоб фронтовик и на такую мерзость согласился - на сокамерников доносить.

Он чуть не в слезы:

- Видишь, - говорит, - никогда бы не подумал, что могу на такое пойти. Здоровье проклятое, не выживу в лагере. А у меня дети. Ради них только и согласился. Старший парнишка в этом году в институт поступил. Грозили выгнать, если не соглашусь.

Действительно, видно было, что ему стыдно Исполнял он все, что я от него требовал, очень старательно, как школьник. Работал не за страх, а за совесть, а когда должны были уже нас разводить по разным камерам, взмолился:

- Выручи! Я боюсь отказаться, выгонят парня из института, да и меня заморят. Ты лучше знаешь, как сделать, чтобы меня в лагерь отправили, - не смогу я здесь!

Обычно я никогда не открывал, что разоблачил их агентов, - не выгодно мне было, чтоб считали меня подозрительным. Лучше пусть думают простодушный, доверчивый. Да и вся работа, что мы с ним проделали, шла насмарку. Но тут пожалел старика: написал заявление Андропову и закрытую жалобу прокурору. Его сразу забрали, и через неделю я точно установил; нет его больше в Лефортове. Даст Бог, выживет в лагере.

Вскоре после него встретил я самого хитрого камерного агента в своей жизни. Мужик лет сорока, здоровенный, энергичный, в прошлом офицер, десантник. За какую-то драку его из армии выгнали, и он работал вольнонаемным на Колыме - добывал золото. За это золото и сел. В отпуск ездил в Москву и продавал его, пока не попался. Под следствием сидел в Бутырках, дали ему пять лет. Должны бы больше, да он ухитрился доказать, что золото не краденое, не с государственного прииска, а сам, дескать, нашел самородок. Говорил, что уже был в лагере, как вдруг этапировали его в Москву: будто бы вскрылись новые эпизоды, и грозит ему теперь пятнадцать лет, а то и вышка. Мужик очень бывалый, и никак я его поймать не мог, никакие мои излюбленные приемы не действовали. Только Яшка-парикмахер при нем точно воды в рот набрал.

Я было по привычке ему: "Ну, как, Яша, похмелился с утра?"

А он губы поджал, смотрит в сторону: "Кому Яша, а кому Яков Митрич гражданин начальник..."

Самый скверный признак...

Фамилия этого хитрого наседки была Грицай. С Украины родом, из города Галича. И с самого начала он себя так поставил, будто это он меня подозревает. А раз так, то, естественно, я уж не должен был настораживаться - по его расчетам. Игрой его я мог только восхищаться и так его и не поймал, хоть на сто процентов был уверен, что он наседка. Просидели мы с ним аж до самой моей отправки во Владимир. Когда он пришел, следствие уже фактически кончилось. Но была у КГБ надежда, что после суда я стану разговорчивей и неосторожней. Так часто бывает с людьми: дескать, терять уже нечего, все в прошлом. Да еще интересовало их, что я готовлю к суду. Я, конечно, виду не показывал, что разгадал его, - напротив, был с ним душа нараспашку, лучший друг и таким образом многое через него все-таки сделал.

Очень его интересовало, почему я уверен, что все происходящее в суде станет известно за границей. Через кого - через родственников, что ли?

- Да ты что, - смеялся я, - какие родственники? Они у меня глупые и не в курсе дела. Весь суд просидят, и дай Бог, если поймут, сколько мне лет дали. Бабы - что с них взять? А вот погляди, КГБ перемудрил и вызвал на суд свидетелями двух иностранных корреспондентов. - Сработало как по писаному: мать с сестрой пустили на суд, а этих двух свидетелей не пустили, хоть сами же и вызывали. И еще несколько таких вот штучек я ему все-таки протолкал.