Последний остров - Василий Тишков

— Сережа!

Двое у машины обнялись и не могли разомкнуть рук.

— Счастливые… Хоть калеку, а дождалась, — Сыромятиха смахнула слезу, перекрестилась.

Анисья закусила губы.

Жултайка Хватков неторопливо подошел к телеге, подмигнул усатому солдату и, не обращая внимания на протесты Базарбая, отобрал у него соль и ведро с рыбой.

Служивые перебрались в машину. А Жултайка уже кричал во всю глотку:

— Продается свежий рыпка! Кому-кому свежий рыпка?! Мал-мал шевелится — два рубли! Сапсем не шевелится — адин руп! Кто деньга ни имеет — так отдам…

Мишка только теперь хватился Аленки. Вдвоем с Егоркой они обошли базарчик и нашли ее за церковью. Аленка сидела на ступеньках высокого крыльца и отдыхала. Она устала от первой прогулки, от нахлынувших за утро впечатлений.

Ребята сели рядышком.

— Они увиделись? — тихо спросила Аленка.

— Еще как! — пробасил Егорка. — Не повезло Базарбаю, без рыбы и без соли остался…

— Это очень хорошо, когда люди встречаются после разлуки. Правда, ребята?

Ну как тут не согласишься? Конечно, хорошо, когда люди встречаются, да еще такие хорошие люди. Подошел веселый Жултайка.

— А! Вот вы где, беглецы! Говори, Михаил Иванович, куда соль твою девать?

— Возьми себе, если надо.

— Ва! Какой ты бестолковый! Зачем тогда базар да тащил?

— Хотел выменять на обувку. Аленка-то совсем босая.

Широкоскулая загорелая физиономия Жултайки помрачнела. Он аккуратно поставил у крыльца ведро с рыбой, опустил на ступеньки кулек с солью и озабоченно почесал свои давно не стриженные смоляные волосы.

— Айда ко мне! — решительно заговорил он. — Когда отец уезжал, всякий-разный инструмент оставлял. Сафьян мало-мало тоже есть. Жултайка мало-мало шить, латать умеет. Айда ко мне. Будем делать нашей Аленке сапожки, самый красивый, самый легкий. Чего смотришь? Думаешь, не сделаем? Сделаем! Все сделаем! Живы будем — хрен помрем!

Глава 13

Осиновый крест

День ко дню, печаль к радости да еще светлые минуты ожидания счастья. Какое оно, счастье? Может быть, такое же, какое ощущает оперившийся птенец, впервые почувствовавший манящую пустоту за краем гнезда? Молодое, неизрасходованное сердце в ожидании полета, а значит, и жизни, в такие минуты крепнет радостным ужасом открытия огромного мира, который предстоит понять, а поняв, прорасти в нем деревом, цветком, ручьем или птицей — это уж как получится и как устроена у тебя душа. А душа маленькой ленинградки, попавшей в озерный край к добрым людям, пока была просто открытой. Там, откуда она приехала, Аленке и видеть довелось многое, и думать об увиденном хватало времени. Теперь она видела малую толику здешней жизни, но отдохнувшая душа помогала думать свободно, а те малые малости, происходящие вокруг нее, становились событиями, оставляющими в трепетном сознании те самые изначальные тропки к познанию окружающего мира, где не должны рваться снаряды, не должны умирать люди, где все живое должно жить и расти только по законам природы. Таким местом по-настоящему стало для Аленки лесничество на Лосином острове. Этот большой зеленый остров спокойным взгорьем как бы плыл над всеми другими лесами, озерами, пашнями и дальними деревнями. Может быть, это плыли облака в синем небе или их отражение в озерах, может быть, ощущение высоты самого острова или игры ветра в кронах деревьев. Но движение было, его чувствовало тело, душа и разум не противились обманному впечатлению, наоборот, включались в эту удивительную игру воображения с действительностью.

Сначала Аленку дом немножечко испугал и удивил. Такой большой, мрачновато-загадочный, с заколоченными крест-накрест окнами, с заросшим бурьяном подворьем. Но ведь теперь он их, они обживут свой дом на острове, надо только маленечко постараться. Всем вместе. И сам дом, сама земля помогут им.

С утра принялись хозяиновать.

В первую очередь Мишка с Егоркой поотбивали старые, полуистлевшие доски с окон и поручили Аленке вымыть засиженные мухами липуче-пыльные оконные стекла. А сами взялись латать частокол, навешивать ворота, сжигать лишний мусор. И это только начало, ведь для жизни на кордоне нужен навес для дров, конюшня, сараи, баня и еще множество всяких важных мелочей: от граблей до первого дыма в трубе.

Аленка вымыла окна, распахнула настежь створки. Свет, теплый лесной воздух заполнили просторные комнаты, соединяя их со всей жизнью на острове. Работала Аленка и слышала голоса озерных чаек, лесных птиц — все то, что называется летом. Она мыла с песочком некрашеные полы, скребла до желтизны стол, лавки и с удивлением делала для себя открытия — она почему-то умеет все это делать, и еще — очень ей нравилось чувствовать себя в доме хозяйкой.

К полудню совершенно «случайно» заглянул в лесничество дед Сыромятин. Он придирчиво осмотрел подворное хозяйство, потом сел на крыльцо и позвал ребятишек.

— И ты, Михаил, садись рядком да поговори ладком.

— А мне сидеть недосуг. Говори, чего опять надумал.

Сыромятин сдвинул мохнатившиеся в беспорядке брови и почему-то начал выговаривать с непонятной для ребят обидой:

— Ты вот все шибко по своему усмотрению ладишь. Для зверья в лесу, оно понятно, вреда не будет. Не умеешь ты против самой природы восставать. Ладно. Это ведь как песню повести, не каждого талантом Бог наградил. Токо смотри, Михаил: в природе человек особую стать имеет, человек ить не гольян озерный и не мураш. Даже не древесный лист, он всяк в себе очень даже разный. Нету на земле двух одинаковых человеков, нету — и в этом весь секрет сотворения человека. Понял меня? Или все еще непонятливым прикидываешься?

— Все равно буду жучить твоих корешков из Гусиновки. Дураки они, а дуракам закон не писан.

— Ничего, стало быть, ты не понял. Ну, до чего ты, Михаил Иванович, непонятливый в человеке, это ж прямо беда, — старик еще сердито оглядел Мишку с ног до головы, всю его решительную молодую фигуру, даже вопрошающе взглянул на Аленку с Егоркой, ища у них сочувствия и понимания. Но они вовсе не понимали, куда клонит дед Яков. Миша же давно угадал, зачем пожаловал на кордон их дорогой гостенек.

— Так ты чо, Яков Макарович, за меня испужался? Говори тогда, коли начал, да без экивоков.

— Война ведь не только там, за Урал-камнем, идет.

— Во! — Мишка аж подскочил. — Сам же говорил мне, и начальство наказало, штоб я как солдат здесь на посту стоял и никому никакого спуска. Так? Так! А они чо говорят, твои корешки по гражданской? Да и все потравщики? Мол, война все спишет. — Мишка засунул руки в карманы, насупился и хитрюще так, как Юлька Сыромятина, глянул на старика. — Знаю, отчего ты такой заботливый. Боишься наказ гусиновских мне передать. Так я и без тебя знаю. Они лично мне обещали в глухом месте голову оторвать и в болото закинуть. Испугали! Аж поджилки дрожат! Кто там, поди, косой опять расхорохорился? Пусть лучше спасибо скажет, что я его мерином не сделал.