Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы] - Дмитрий Холендро

А он уже шагал по улице, нагнув голову и сунув руки в карманы. Ну вот… Узнал, что живая, но не нашел. Уехала… Так ему и надо. В чужом городе, далеко от дома, проклинаемый, верно, дедом, который один замаялся там, бредет он один по ночной улице… Хорошо, что она уехала… Спокойней… Если б только узнать, куда уехала…

Он попал под яркий свет, и длинная тень его поползла перед ним самим. И очень знакомый голос сказал с усмешкой:

— Наткнешься!

— Алимджан!

Это стоял Алимджан. Даже рабочий костюм — грязные брюки и темная бумажная рубаха — не портил его спортивной фигуры. И даже в эти бедственные дни оставался он модником. На шее какая-то косыночка узелком… А на плече он держал здоровенный бюст старца с курчавой бородой.

— Я искал тебя в библиотеке! А ты вот где! Ну!

— Ну! — ухмыляясь, подхватил Алимджан и пошел, заговорив на ходу: — После библиотеки я работал на расчистке картинной галереи. Туда же бульдозер не пустишь. А сейчас вот изящное искусство спасаем… Все ручками, ручками… Что ты делаешь в Ташкенте?

— Да вот…

— Вернулся на дом посмотреть?

— Ну!

— Не продал до толчка. Чудак! Вот оно что делает — вдохновение.

— Ну!

— Один ключ остался теперь.

— Смейся…

Алимджан, и правда, хохотал, приближаясь к платформе, заставленной спасенными изваяниями из мрамора и гипса.

— Не горюй! Получишь компенсацию…

— А куда уехала Мастура? — спросил Кеша. Алимджан переменился в лице.

— Постой! Мастура? Уж не из-за нее ли ты вернулся? Помешанный! Есть еще такие сумасшедшие на земле!

— Ну! — повторил Кеша. — Смейся.

Но Алимджан молчал. Глаза его удивленно всматривались в лицо Кеши, на котором застыла усталая и грустная улыбка.

— Что ты, — сказал наконец Алимджан. — Я тебе завидую… Но кто сказал, что она уехала?

— Мастура?

— Да.

— Вожатая одна сказала. В трамвайном парке. А куда — не знает…

— Так выясни там, куда уехали Султановы. Кто-нибудь знает.

— Султановы? Это ее фамилия? — воспрянул Кеша. — Я бегу!

— Постой! Эй! Где тебя искать?

Но Кеша вряд ли это услышал. Он бежал назад, к трамвайному парку.

Вахтер уже закрыл ворота, пришлось забарабанить в дверь проходной, и вахтер выглянул из форточки в двери, как птица из скворечни, заволновался:

— Кого надо?

— Мне узнать… Про Султанову…

— Султанова! — сейчас же закричал в глубину двора вахтер. — Султанова! К тебе кавалер пришел. Сейчас будет Султанова, молодой человек. Подожди.

Кеша ждал, схватившись за железные прутья ворот и почти прижавшись к ним лицом. Значит, не уехала? Что же это? Радоваться или пугаться — он не успел сообразить. С той стороны ворот подошла женщина, он узнал ее сразу. Он говорил именно с ней полчаса назад, с этой высокой и сухой трамвайной вожатой. Она ему сама и сказала, что Мастура уехала с матерью.

— Это вы? — удивленно спросил Кеша, сглотнув комок в горле.

Она посмотрела на него долгим взглядом и сказала неожиданно мягко:

— Не сердись… Я не хотела обидеть тебя…

Он ничего не понял.

— Меня?

— Ты ее ищешь, а она тебя даже не вспоминает… Я не виновата… И она не виновата…

Говорила мать Мастуры трудно. Кеша ждал каждого слова, тряс головой, как бы поддакивая. Медленно, не жалея его, она говорила правду. А правду говорить тяжелей всего.

— Лучше улетай, — посоветовала ее мать. — Улетай домой.

Может быть, то была самая длинная улица Ташкента, и во всю длину посередине ее тянулись палатки, поставленные как по шнуру. Двумя ровными, непрерывными рядами. В тихий ночной час это было очень похоже на строгое военное поселение.

Утром сюда приезжали фургоны с лепешками и молоком, поднимался базарный говор, шум. В полдень откидывали углы палаток, потому что не хватало вохдуха, и чайники с пиалушками, забытые возле кроватей на табуретках в предутренней суматохе, когда все спешили, кто на работу, кто на учебу, до вечера были на виду. И дети на горшках тоже.

Быт и дети вносили в палаточный городок безалаберность. Весело и грустно разворачивалась эта жизнь. Совсем неспрятанная… Все двери открыты — ни замков, ни сторожей, а собаки под раскладушками сбились с толку, не догадывались, кого встречать лаем. Гавкнут и смотрят растерянно.

У входа в одну палатку стоял телевизор экраном наружу. Брезент свисал по бокам экрана, как занавес. Смотрели футбол. «Пахтакор» выигрывал, ему везло в начале сезона.

Алимджан остановился, посмотрел немного и спросил:

— Не скажете, где здесь палатка Султановых?

Не оглядываясь футбольный болельщик-мальчишка махнул рукой:

— Дальше.

В палатках уже мерцали лампочки, там и тут, уложив детей, затягивали пологи на ночь, кто-то гладил на уличной доске мужнину рубашку или дочкино платье к утру утюгом, добросовестно служившим без счетчика. Кое-где мужчины играли в шахматы на табуретках, покуривали и читали вечернюю газету.

Наконец женщина, вешавшая белье между палатками, сказала:

— Да вот!

Алимджан приоткрыл полог и сразу увидел Мастуру. Она ставила тарелки на ящик, покрытый скатертью, под слабой лампочкой на крохотном шнуре, собирала ужин, как и в прежние дни, — видно, ждала мать. Из тех прежних дней Алимджан заметил в палатке будильник — он устроился на чемодане, поставленном между раскладушками на попа.

— Вот ты где! А пустили слух, что ты уехала!

— Алимджан!

— Ты видела Кешу? Сибиряка!

Что-то брякнуло в углу палатки, сбоку от Алимджана, там, куда он отвел полог. Оттуда шагнула к «столику» мать Мастуры, поставила вазочку с вареньем и третью пиалушку.

— Салям, Мархамат-апа, — сказал он робко.

— Салям алейкум, Алимджан. Садись чай пить.

— Рахмат.

Он сел, а Мастура спросила, справившись с дыханием:

— Кешу? Он ведь улетел!

— Он здесь, — ответила за молчавшего Алимджана мать. — Вчера приходил в трампарк.

— Что он тут делает? — все еще почти без голоса спросила Мастура, и Алимджану захотелось успокоить ее, может быть, обрадовать, а может, развеселить.

— Он ищет тебя, — сказал Алимджан тихо, и мать покосилась на него недовольно и тут же призвала к себе в союзники:

— Какой легкомысленный мальчишка! Правда, Алимджан? Вернулся в город, где землетрясение. Ищет девушку! Какой герой! Стыдно! Правда, Алимджан?

Алимджан молчал, сидел, пригнув голову, пока не сказал:

— Простите, Мархамат-апа, но, по-моему, это не легкомыслие. Мне кажется…

Матери, однако, было неинтересно слышать, что ему кажется. Она встала и перебила:

— Ага! Ты с ним заодно! Уходи!

Встал и Алимджан, снова приложив руку к сердцу.

— Мама! — вскрикнула Мастура.

— Уходи! — волнуясь, повторила мать и показала Атимджану рукой на выход из палатки.

— Да, да! — поспешил успокоить ее Алимджан.

— Мама!

— Простите, — сказал Алимджан и вышел.

Говорят же — не ввязывайся никогда в чужую любовь. Вот и получил, и от этого даже в горле засаднило, как будто съел кислое. Своей любви не вышло, взялся чужой помочь. Пропади вы пропадом! А тут еще дождь… И когда это он собрался? Странное лето в Ташкенте!

Дождь слетал редкими каплями, но небо было низким и черным, вот-вот развалится и обрушит на город ливень.

Мастура стояла в палатке, заведя руки за спину, обхватив ими столб-подпорку и прижавшись к нему затылком, как для казни. Что-то незнакомое, что не могло хорошо кончиться, назревало в ней. Хотелось возражать матери вслед за Алимджаном. Откуда это пришло? Гнев матери, такой чужой и несправедливый, обидел ее?

— Что он тебе сказал, мама?

— Сядь.

— Я хочу увидеть его!

— Зачем?

— Не знаю.

— Он уже улетел домой, наверно. Он сказал мне, что улетает домой.

— У меня сегодня дежурство на аэродроме. Я буду провожать детей. Комсомольское поручение.

Дежурство завтра было, но она сказала — сегодня.

— Ты стала храбрая, — недобро усмехнулась мать. — Не боишься ездить на аэродром ночами.

— Я просто выросла, мама.

— Ты грубишь матери! — тихо сказала мать, не веря себе. — Это все он… Он! Проклятый!

— Мама!

— Да, да! Проклятый! — закричала мать.

Мастура выбежала из палатки, словно ее толкнули. Капли пролетали чаще, задевая лицо. Все перемешалось: землетрясение, ураган, дожди.

Она любила поздние ташкентские вечера, когда после дневной жары весь город — и тебя — внезапно окатывало прохладой. Горы, где-то в невидимой дали от Ташкента, сливали с себя студеность. Далекие горы словно бы подходили по ночам к городу по пустынным дорогам, ставшим короче. Ведь ночные расстояния всегда короче дневных. И до звезд становится ближе, они спускаются, светят, смотрят на тебя, как и ты смотришь на них.