Такой смешной Король! Повесть первая: «Король» - Ахто Леви

Если, скажем, за русских, которые, как стало очевидным из различных наблюдений и разговоров не самих офицеров-заказчиков, а их весьма претенциозных жен — и вправду не блистательного ума женщин, — то русские считают, что освободили эстонцев. Но Алфреду подумалось, что освободили-то пока от… эстонцев, то есть капиталистических, буржуазных эстонцев, но… освободив, освободители вовсе не спешат домой, заказывают мебель, и он, Алфред, эту мебель с удовольствием делает. Однако, если будет коммунизм, кто скажет, что станет с его планами насчет собственного дома и хутора в деревне? Что же ему, вечно изготовлять для других красоту, довольствуясь скромной квартирой без особых перспектив на будущее?

А какие у него могут быть перспективы — дом, хутор? Нет, конечно, это само по себе не перспектива. Но он же человек с умной головой и умелыми руками, он добьется расширения производства, со временем у него будет фабрика, а тут предлагают — будь любезен, хватай винтовку и беги на фронт умереть за Сталина! Они что — за дурака его считают?! Пусть идут другие, которые работать не умеют, а только и смотрят, как бы что-нибудь у кого-нибудь отнять, конфисковать, как этот Векшель, который везде сует свой нос. Так что его, Алфреда, дело ясное — надо работать.

Карла позицию Алфреда одобрил. Он говорил Алфреду: если бы эсты из поколения в поколение относились к историческим изменениям так, как люди, похожие на Векшеля, то давно бы уже не было эстонцев.

— Потому что, — сказал Карла, — эстонцев уже лет семьсот — восемьсот кто только не освобождал! Немцы, датчане, шведы, русские и даже латыши под каким-то соусом носы свои совали и пытались освободить эстонцев от одних повинностей, чтобы тут же навязать им другие; единственно китайцы эстонцев еще не освобождали.

Хелли Мартенс, присутствовавшая при разговоре, высказала, как всегда, свою генеральную жизненную позицию:

— Мы политикой не занимаемся, мы хотим спокойно жить и делать свое дело.

Она считала, что тот, кто не занимается политикой, никому не мешает, а если не мешает, значит, и никто его не тронет. Она считала, что политика — это удел государственных людей, каких-то специалистов, так что пусть уж эти специалисты политической деятельности сами между собой и выясняют отношения, а людей пусть не задевают.

— Но самое скверное при всеобщем процессе освобождения, — продолжал Карла, — когда те, кого так усердно освобождают, не могут решить, как жить, с кем дружбу водить и во имя чего, теряют уважение к самим себе, начинают грабить друг друга, как было уже не раз за небольшую историю эстов. Так что, если человек в такое сложное время, несмотря на все, делает полированную мебель…

По поведению такого человека он, Карла, может предсказать: эстонцы еще будут, не сгинут с лица земли.

Если бы Королю в этот час, когда он слушал сей разговор, было не девять лет, а, скажем, пятьдесят, он мог бы спросить у Карлы: «Эстонцы будут, но какие?»

Итак, оказывается, еще утром, когда Король спал, началась новая война, и Его Величеству невозможно было понять, что, собственно, от этого изменилось и почему все забыли о самом главном — о его дне рождения? Ведь была же война России с Финляндией, еще была война Германии с Францией и с другими странами, взрослые слушали «Филипса» и об этом судачили, ликвидировались государства, но в городе Журавлей все оставалось, как всегда. Что же изменилось теперь, когда еще одна объявилась — Германии с Россией?

И действительно, Король идет, вернее, бежит по Закатной улице, по тротуару, заросшему терпко пахнущим бурьяном, навстречу парят бабочки, везде снуют воркующие голуби, уже у Каменного моста встречаются первые коровы, жующие на ходу жвачку, и речка Тори течет, как всегда, сияющая, отражающая в своей водной глади ослепляющие солнечные лучи, и все выглядит привычно, хотя и увезли «Филипса» и велосипеды — что же тут такого? Мир все равно теплый и прекрасный.

Король взобрался на парапет Каменного моста и уселся лицом в сторону Абрука. Здесь на правом берегу сушились рыбацкие мережи, сюда коровам хода не было, они могли купаться только по северной стороне моста, отсюда же был виден остров Абрука.

Королю нравилось сидеть здесь, и не только ему — сюда часто приходили проживающие рядом рыбаки поговорить о жизни, а старшие ребята, в том числе и Валя Калитко, с гитарами, показывать друг другу свое уменье. Король же, когда удавалось побыть здесь одному, думал. Он не очень четко представлял себе, что значит этот процесс в конечном итоге, но каждое утро, когда он открывал глаза в своей постели, было как будто уже не такое, как предыдущее, и Король начинал осознавать, что и дни один на другой никогда не похожи, что в любом деле могут случиться какие-нибудь неожиданные вещи, о которых, когда ложишься спать, и не подозреваешь. Ведь только недавно была жива Эльна… А если что-нибудь завтра случится с Марви?..

А Хелли Мартенс? И Алфред? И Вальве Земляника? Все живут, словно в их жизни ничего особенного не произошло и не происходит, но Король-то уже осознал, что это так только кажется, что это кажущееся — поверхностное. Они делают сегодня то, что делали вчера, — ходят в город в магазины, работают, едят и спят, а все-таки Алфред с Земляничкой целовались… и Хелли об этом не знает, а все-таки Алфред Хелли избил ни за что, а все-таки он, Король, все знает и… все еще не понимает, как он должен ко всему относиться, и к той взрослой книге о половой гигиене — что бы это означало? — которую ему подарил Эрих Морской Козел, и к Арви, и к Урве с ее «лечением» — что бы все это в жизни значило? К тому же, почему он краснеет, когда думает о Марви? А тут еще кругом война и ничего не-льзя!

Тем не менее каких-то особенных перемен в жизни не было, все текло, по крайней мере у него, столь же привычно, как река Тори. Приезжал Манчи, привез полную телегу дров, так — на всякий случай. Дрова горожане обычно закупают уже летом, но доставляют их зимою по снегу, когда можно возить на розвальнях, они почему-то для этой цели более пригодны. Но Манчи сказал:

— Старик велел отвезти, а то время такое, что неизвестно, можно ли будет зимою вообще выбраться в город, а мне что — я привез. Хуго повестка пришла, — сообщил Манчи. — Мобилизуют.

— Как Ангелочек? — спросил Алфред. — Плачет?

— Когда это она плакала? Что у нее один Хуго? При такой-то ораве плакать ни к чему. Картошку теперь мне одному, что ли, собирать?

И правда, вскоре приехал Хуго, поужинал в небесно-синем доме с королевской семьей. Говорили о войне, о солдатской жизни, и Король имел возможность рассказать о своем друге — солдате Карпе, но им было неинтересно. Хуго ушел в город, и Алфред сказал, что он теперь будет жить в той самой школе, где учился Король, что в ней разместили мобилизованных, что спят они в классах. Король обрадовался: значит, и школу война отменила?! Раз в школе мобилизованные. Он побежал к школе, чтобы самому, убедиться. Точно. У подъезда стоял часовой, сказал Королю: «Эй тохи!» — нельзя. Пожалуйста! Королю и не нужно. Он с удовольствием уступает им школу, живите на здоровье, он не возражает. Над подъездом висел транспарант: «Среди нас нет трусов».

Пробегая мимо тюрьмы, Король остановился, чтобы прочитать висевший здесь на стене огромный плакат: «Они хотят поработить нас, как уже поработили Францию, Польшу, Грецию, Чехословакию, Норвегию и другие страны. Островитяне не дадут себя поработить — конец фашизму! Да здравствует наш великий вождь и учитель — товарищ Сталин!» Рядом была карикатура на буржуев: толстый человек, пожиравший пряник в виде Европы. Королю подумалось: почему это буржуй всегда толстый, а пролетарий всегда тощий? Рядом с буржуем, который ел Европу, призыв к добровольцам в истребительный батальон: «Беремся за оружие! Нужно разделаться с саботажниками и дезертирами…»

Королю было непонятно: кого и как они будут истреблять, он не мог себе представить, как выглядят саботажники и дезертиры. Что батальон — воинская часть, это Король знал, и он понимал, что солдаты на войне только тем и заняты, что истребляют врагов, а здесь еще добровольный истребительный батальон.

В сущности, Король жил своей жизнью, как будто отдельно от всех, не забывая одного: присматриваться и прислушиваться. Особенно его интересовали разговоры, касающиеся зимы и, естественно, школы.

Прибавилось еще одно зрелищное развлечение: стоя на Каменном мосту, можно было смотреть, как летали над бухтой юркие тупоносые самолеты с красными звездами на крыльях. Они жутко ревели, то взмывали вверх, то резко падали вниз почти до самого моря, так что Королю порою казалось, что самолет вот-вот бухнется в воду, — не бухнулся, обратно взлетел вверх. Так порою длилось целый день, и было занимательно. А в садах уже начинали созревать яблоки.

То была жизнь Короля. У взрослых — Король об этом лишь смутно догадывался — жизнь продолжалась в тревожном ожидании, чем все это кончится. В домах почему-то спрятали национальные флаги трех цветов, означающие, как известно, синее небо над головой, черную землю под ногами и белый цвет чистой души эстонца. А в то время, когда люди, не занимающиеся политикой, жили в тревоге, другие эстонцы, с «чистой душой», шныряли по домам, расспрашивали, выискивали, как господин Векшель, — тоже эстонец с «чистой душой». Объявили декреты военного времени: соблюдать комендантский час от двадцати двух до шести часов. Выходить из домов в это время только с разрешения коменданта. Клубы, кафе, театры заканчивают работу в двадцать один час. Торговля алкоголем закрыта. Собираться на улице больше трех человек запрещается.