Удар шаровой молнии - Анатолий Ковалев

- Все готово, - сообщил Марк.

Его утреннее настроение не улучшилось, а Аида теперь ясно видела, что с ним происходит. Он нуждался в моральной поддержке, а Софья вряд ли могла ее оказать. Она не способна была успокоить и облегчить страдания, потому что сама сидела на "электрическом стуле" и лишь вносила нервозность во взаимоотношения. Аиде показалось, что она присутствует при агонии.

На балконе установили специальный стол и водрузили на него огромный самовар. Кухарка бросала на бывшую пленницу уничтожающие взгляды. Уж не считала ли она ее виновной в аресте хозяина? Или не могла простить развороченной трубы в кладовке на даче нотариуса? Девушка прикинула в уме, возможна ли со стороны кухарки какая-нибудь провокация? Мышьяк в пироге - неплохой способ разом избавиться от всей компании. Нет, не тот она человек. Да и зачем?

Все суетились вокруг чайного стола, а она, будто пригвожденная к креслу, оставалась сидеть в гостиной. Ее уже не смущали ни убийственные взгляды кухарки, ни сарказм поднадоевших друг другу любовников. Аида почувствовала опасность. Это всегда приходило внезапно, как запах серы от нечистого. Она бы обязательно обратилась к врачу, если бы хоть раз ошиблась.

- Ты так и будешь здесь сидеть? - обратился к ней Майринг. - Наверху уже все накрыто.

Кроме них, в гостиной никого не было, и Аида могла бы признаться Марку в своих опасениях, но побоялась выглядеть смешной. Она, как сомнамбула, поднялась из кресла и последовала за ним.

- Я нахожу затею довольно опасной, - высказалась она уже на балконе.

- Чего ты больше боишься: сквозняка или папарацци? - пытался острить Майринг, но она видела, что ему тоже немного не по себе.

Аида наотрез отказалась сесть лицом к Невскому, как предложила ей хозяйка, и устроилась в тени самовара, лицом на реку.

Они приступили к трапезе, обменявшись собственными прогнозами погоды в Петербурге на конец сентября.

- А где вы будете справлять Миллениум? - с умным видом поинтересовалась Софья.

- До него надо дожить, - с присущей ей серьезностью ответила Аида. - До наступления нового тысячелетия еще целых пятнадцать месяцев.

- О! Вы относитесь к разряду скептиков! Мы с Марком отметим это событие через три месяца. Правда, Марк? А вы ждите еще пятнадцать...

- Я вовсе не скептик, - возразила Аида, - я просто умею считать до десяти, до сотни, до тысячи и так далее. Надеюсь, вы тоже начинаете счет не с ноля, а с единицы.

- Она права, - принял ее сторону Марк. - И все эти рекламные фишки рассчитаны на дураков и невежд. Ведь это выгодно дважды справить начало тысячелетия, чтобы срубить побольше бабок. Я как бизнесмен одобряю. Пусть будет Миллениум в этом году! Дурачить народ - любимая забава политиков и предпринимателей!

- Вы слышали, Инга? Он назвал меня дурой и невеждой! - Соня презрительно улыбалась.

"Ой, кажется, она играет с ним! - пронеслось в голове у Аиды. - И совсем, совсем не любит!"

- Прекратите ругаться при мне, а то я сейчас уйду! - Больше всего ей хотелось сделать именно это. - Как два старых еврея, право.

- Откуда ты знаешь про старых евреев? - невесело засмеялся Марк.

- Я как-то целый год прожила в еврейской семье.

- Ты никогда не рассказывала. А мне это очень интересно!

- Да что рассказывать, - неожиданно смутилась Аида. - Это было в Оренбурге, семь лет назад. Меня подобрала на улице пожилая еврейская чета.

- Как подобрала? - удивилась Соня.

- Мне нечего было есть и некуда было пойти погреться, а мороз стоял около тридцати градусов. И я решила замерзнуть. Просто взять и замерзнуть. Села в сугроб и закрыла глаза. И все. Очнулась в комнате, натопленной так, что сказала себе: "Вот я и в аду!" Дом у старичков был деревянный, с русской печью. Я лежала под ватным одеялом, абсолютно голая, а по телу растекался жар. У меня поднялась температура. Зато я ничего себе не отморозила.

Старичков звали: Самуил Яковлевич и Дина Яковлевна, будто брат и сестра, они и внешне были очень похожи, и фамилии носили почти одинаковые: Ростоцкий и Стоцкая. Они родились в маленьком местечке на Украине, и в детстве их даже путали, потому что Дину родители часто стригли наголо, боялись тифа. Поженили их совсем молодыми, в шестнадцать лет. По местечковым понятиям это уже считался поздний брак.

Во время войны они чудом спаслись и успели эвакуироваться на Урал с грудным младенцем. А после войны решили жить в Оренбурге, потому что возвращаться было некуда. Из родственников тоже никого не осталось.

Я полюбила этих милых старичков и, наверное, поэтому так долго у них прожила. Между собой они общались на идише, и были поражены, когда я через три дня заговорила на их родном языке. Для меня это было делом пустячным, я ведь уже владела немецким. Трех дней вполне хватило, чтобы уловить некоторые отличия и жаргонизмы. Они приняли меня за еврейку и не желали слышать никаких возражений. Тогда-то я и поняла, что могу спокойно выдавать себя за представительницу другой национальности, ведь люди верят всему, что подано со знанием дела.

Я наплела им с три короба про моих родителей, получилась слезливая история в духе латиноамериканских сериалов, и они не заявили обо мне в милицию, а соседям сказали, что правнучка приехала погостить. Сын у них рано умер, а внук эмигрировал в Израиль со всей семьей. Звал стариков, но они не трогались с места, потому что пуще всего боялись помереть в дороге. Им на самом деле оставалось немного. И мне даже кажется, что я чуть-чуть продлила отведенное им Богом время. Потому что в заботах обо мне они были по-настоящему счастливы. Никогда в своей жизни я не получала столько любви и тепла. Никто из моих родных: ни отец, ни мать, ни Патимат, ни даже бабушка - понятия не имели, что значит любить ребенка. Мне стукнуло четырнадцать лет, а им было под семьдесят, но я всегда чувствовала себя с ними на равных, с людьми, повидавшими многое в своей жизни.

До сих пор не могу поверить, что это был не сон, не какая-то детская сказка, придуманная Родькой на ходу. Самуил Яковлевич учил меня ивриту и по субботам мы с ним читали главы из Торы и Талмуда. Он сетовал на то, что я не мальчик, потому что с такими способностями могла бы стать раввином.

Но я сама разрушила сказку, в один прекрасный день исчезла, оставив письмо на древнееврейском, в котором опять наплела массу небылиц. Представляю, как старички охали и качали головами, разбирая мои каракули. И, наверное, немного поплакали...

- А зачем понадобилось исчезать? - спросил Марк.

- Старая Аида мне никогда бы этого не простила. А еще, к тому времени за мной уже водилось несколько темных делишек, в том числе и в Оренбурге, и я очень боялась, что мои старички рано или поздно узнают о них. Я вернулась в Оренбург через полтора года. Самуил Яковлевич уже покоился на кладбище, а Дина Яковлевна умерла у меня на руках. Она завещала мне дом со всем барахлом. И я время от времени жила там. Он служил мне хорошим убежищем. Я до сих пор его не продала.

Во время своего рассказа Аида успевала следить за рекой. Мимо проплывали катера с туристами, кое-кто даже махал рукой "святой троице", устроившейся на балконе за самоваром. Один раз ей показалось, что она видела мобильный катерок Саши, с единственным пассажиром на борту. Впрочем, таких катерков было много, так что она могла и ошибиться.

Они просидели больше часа. Начало смеркаться. Движение на Фонтанке постепенно утихло. Любовники перестали ссориться, хотя Соня время от времени нервно ерзала на стуле, словно ей мешал гвоздь. Злобная кухарка ушла домой. Марк пребывал в расслабленном, почти дремотном состоянии, Аида даже позавидовала ему. Она осуществляла постоянный контроль за рекой и... Поведение Сони ей все больше и больше не нравилось. Та как будто чего-то или кого-то ждала.

- Я схожу за свечами, - предложила хозяйка. - Уже можно зажечь.

- Без свечей не будет настоящего кайфа от чаепития над Фонтанкой, поддержал Майринг. - Это я точно знаю.

"Свечи - сигнал для кого-то на реке! Свечи осветят наши лица! Соня окажется у меня за спиной!"

- Может, посидим при свечах в комнате? - закапризничала Аида.

- Ну что вы, Инга, лишать себя такого удовольствия! - С этими словами Софья покинула балкон, а девушка на всякий случай щелкнула замком сумочки.

Марк, воспользовавшись уходом любовницы, оживился.

- Я знаю, что мне делать! - сообщил он вполголоса. - Я еду в Бабаеве!

- Что это?-не поняла Аида, ее мысли были далеки от его озарений.

- Я еду к Людмиле в Бабаеве. Привезу их с Андрюхой обратно, а там видно будет. Может, и поженимся. Она - славная девушка, и я ей вроде небезразличен.

У нее вдруг защемило сердце. Волна жалости захлестнула Аиду. Впервые она почувствовала жалость не к старику, не к ребенку, а к здоровому мужчине, практически ни в чем не нуждающемуся. Он, брошенный женой, презираемый любовницей, собирается совершить путешествие ради женщины, которую не любит. В надежде на ее небезразличие. Ради женщины, которая спала с ним только из благодарности и которая когда-то из-за пакетика кокаина бросила, предала дорогого, любимого ею человека. И вот в надежде на это убожество, его глаза засияли, сделались почти счастливыми! Что сказать ему? "Марик, ты все это придумал?" Это слишком жестоко.