Маскавская Мекка - Андрей Волос

Похоже, она не могла прийти в себя: взгляд блуждал по сторонам, но ничто не могло заслонить ошеломительной картины, стоящей перед ее мысленным взором.

Между тем старик на подиуме щелкнул зажигалкой.

— Курите, господа, курите, — сделав несколько жадных затяжек, хрипло предложил он. — От одной-двух сигарет еще никто не помирал… Сейчас приступим, — закашлялся и сказал затем, то и дело пытаясь то ли что-то сглотнуть, то ли унимая сердцебиение: — Приступим… да… пора, господа… уммм… пора. Не все же в бирюльки играть. Судьба не ждет. Судьба… уммм… стоит у порога… Вот говорят, там у нас революция, — он махнул рукой по направлению к дверям. — Но все вы здесь, потому что судьба интереснее революций! Какое… уммм… какое все-таки замечательное изобретение эта кисмет-лотерея! Вместо того, чтобы день за… уммм… за днем ждать решения судьбы, вместо того, чтобы гадать, что ей взбредет — осыплет милостями? обрушит нищету и несчастье? и, главное… уммм… главное, когда именно она всем этим займется? — вы покупаете билет и приходите в красивый зал, стены которого исписаны ее тайными велениями, — говорил Топоруков, плавным жестом очерчивая пространство зала. — Вы не ждете, когда судьба соблаговолит явиться к вам! Вы сами идете… уммм… идете к судьбе! Вы сами назначаете ей встречу!..

Цезарь Самуилович сделал несколько шагов, качая головой так, будто вновь и вновь поражался грандиозности перспектив.

— Однако! — строго сказал он, подняв сигарету предостерегающим жестом. — Это вовсе не значит, что судьба, будто дикий зверь, кинется на вас, как только вы перешагнули порог. Вовсе нет! Разумеется нет! — Он уже шел в другую сторону, посмеиваясь и по-прежнему качая головой, но теперь уже так, как если бы услышал что-то в высшей степени наивное и даже несуразное. Конечно же нет! Судьба не кидается на вас с порога. Напротив, она смиренно ждет: может быть, вы передумаете? Может быть, вы не захотите услышать ее решения? — Он сощурился и окинул зал хитрым взглядом. — Может быть, вы в последнюю секунду смалодушничаете? Двинетесь по срочным делам? Мало ли может быть у человека причин передумать! В этом нет ничего позорного, верно? Ведь вы свободны — вы свободны до самой последней секунды! Вы вправе заткнуть уши: не хочу знать решения судьбы! Пропади оно пропадом!.. И тогда все остается как прежде. Единственная, но несущественная потеря — это билет. Для того, чтобы еще раз явиться на встречу с судьбой, вам придется купить новый.

Старик хихикнул, с сожалением посмотрел на сигарету, от которой осталось меньше половины, поднес ко рту, жадно высосал дым и глубоко, со свистом, затянулся.

— Но если вы не хотите, чтобы билет пропал даром… если вы готовы услышать решение судьбы… — снова сделал сделал паузу, набрал воздуха и сипло выкрикнул: — Скажите «да!», когда прозвучит его номер!

Топоруков оглядел притихший зал. Потом развел руками, как будто снимая с себя ответственность за последующее, и продолжил со вздохом:

— Стоит ли повторять, что это решение — окончательное? Не стоит, нет… но я все же повторю: да, оно окончательное. Оно не подлежит обжалованию, и ни один суд не сможет его пересмотреть. Вы не вправе от него отказаться ведь нельзя отказаться от собственной судьбы!.. Судьба не подчиняется судам. Она приходит к вам, как хозяин приходит к рабу, господа. Как победитель приходит к побежденному, господа. А не наоборот. Вовсе не наоборот. Уверяю вас, господа. Конец, господа. Черта подведена. Час пробил. Мосты сожжены. Узлы разрублены. Рвите на себе волосы или сходите с ума от радости, но кара не станет меньше, а награда не увеличится. — Старик помолчал и вновь сипло крикнул: — Не лучше ли это, чем годами томиться в неведении?

Он задумчиво взглянул на струйку дыма.

— Я знаю, многие упрекают меня за то, что в реализации этой идеи я не был до конца последовательным. Да, я понимаю… Вам хотелось бы видеть здесь что-то вроде русской рулетки. — Он покачал головой. — Нет, господа, нет… Это развлечение совсем другого сорта. Во-первых, в русской рулетке вы ничего не выигрываете, верно? Вы можете только проиграть. А ведь судьба не только наказывает, но и вручает подарки. Во-вторых, если уж вы прокрутили барабан до патрона и нажали курок, то вам говорить уже будет не с кем, кроме Всевышнего, — при этих словах старик мелко рассмеялся, — а с вами поговорят разве что пьяные служители в морге…

По залу пролетел неясный шорох.

— Совсем, совсем не так у нас! — с жаром заявил он и молодцевато повернулся на каблуках — правда, немножко пошатнувшись. — Да, вы можете докрутиться до патрона! Да, вы нажмете на курок! Но за мгновение до того, как боек ударит в капсюль, чтобы разнести вам башку, судьба придержит его и спросит: слушай, а ты действительно готов к продолжению? И если вы ответите «нет», она назовет вам сумму, за которую можно вернуть кино назад. Это справедливо, господа! Потому что жизнь каждого человека имеет свою цену! Вы согласны? Жизнь простого маскавича стоит, грубо говоря, пятьсот таньга… жизнь каждого из вас — примерно пятьсот тысяч таньга… так зачем об этом забывать? — гоните бабки, и судьба переменится!

Сигарета догорала; затянувшись напоследок, старик с сожалением растоптал окурок, подошел к самому краю подиума и обозрел молчаливый зал.

— Ну?

Снова легкий ропот взволнованного удовлетворения пролетел по толпе.

Он оглянулся и щелкнул пальцами.

— Наконец-то, — полувздохнула-полувсхлипнула женщина в паутинке. Она прижалась к своему спутнику и зябко просунула ладошку ему под локоть. — А то все базарит, базарит…

— Какие сегодня условия, Топоруков? — крикнул бледный человек в синем лоснящемся костюме.

Подиум начал мягко поворачиваться. Чтобы оставаться на прежнем месте по отношению к залу, Топорукову приходилось несколько переступать. За его спиной из льдистой поверхности на глазах вырастали какие-то хирургически поблескивающие устройства, похожие на диковинные растения.

— Как обычно, господа. Все как было. Человек не меняется, верно? Жизнь не становится дороже. Каждый из вас — это по-прежнему пятьсот тысяч таньга. Как одна копеечка. Есть, по-прежнему, и мелочевка, — он пренебрежительно скривил губы. — Руки-ноги, ерунда. Триста, двести, сто и пятьдесят. Четыреста проходят как зеро. В случае выигрыша выплата немедленно. Равно как и в случае проигрыша. Прошу, маэстро!

Человек, одетый как органист кафедральной мечети, подошел к пульту, серьезно раскланялся, затем вознес растопыренные пальцы и тут же яростно вонзил их в разинутую пасть клавиатуры.

Вопреки ожиданиям, послышалась не токката Баха и не вторая часть симфонии Садбарга «Шашмаком».

Вместо этого всего лишь ударил гонг.

Правда, гул его был так тяжел и низок, так пугающе плотен, что заставлял тревожно трепетать бронхи.

— У-а-а-а-а-а!..

И еще раз:

— У-а-а-а-а-а-а-а!..

И еще.

Между тем второй — красные шаровары, голый торс, на лице спецназовская маска, придававшая ему совершенно палаческий вид, — уже возился возле своего механизма. Он повернул стальной штурвал, отчего несколько хромированных зубьев опасно заходили друг навстречу другу, напоминая движение иглы швейной машины. По-видимому, подвижность зубьев вполне удовлетворила испытателя. Продолжая проверку, он выдвинул стальной ящик и достал из него капустную голову. Аккуратно пристроив ее куда следовало, пнул босой ногой широкую педаль: лезвие гильотины блеснуло, стремительно скользя по направляющим, сочно чавкнуло, разрубая кочан, и вот уже стало неспешно возвращаться на место.

— У-а-а-а-а-а-а-а-а-а!..

Посовав половинки обратно в ящик, палач смахнул влажные крошки и принялся размашисто работать хромированными рычагами: они приводили в движение четыре тяжелых ножа, которые безжалостно рубили плаху. Щепок не было видно: должно быть, плаха была пластиковой.

— У-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!.. — раскатистым громом ревел гонг.

Оставив в покое ножи, человек в маске перешел на другую сторону механизма, решительно взялся за цепь, продетую в зубья верхнего колеса, и приналег. Лязгая, цепь пошла вниз. Поворачиваясь, колесо через несколько масляных шестерен привело в движение систему шкворней и балансиров. Металлическое ложе, оснащенное креплениями для конечностей, стало медленно подниматься.

— Готово? — спросил Топоруков.

— Муму, — невнятно ответил палач.

Топоруков вскинул ладонь.

Гонг смолк.

Найденов ждал, что вместе с угасанием его остаточного гула прекратится и противное дрожание в груди, однако этого не случилось.

— Господа, — негромко сказал Цезарь Самуилович. — Начинаем. Напоминаю: вы имеете полное право не отзываться, когда прозвучит номер вашего билета. Это означает лишь то, что ваш билет безвозвратно выбывает из кисмет-лотереи. Эге?