Джонни получил винтовку - Дальтон Трамбо

Господи, подумал он, они не дают мне даже говорить. Они больше не хотят даже слушать меня. У них одно на уме — довести меня до сумасшествия, и когда я буду опять посылать им свои радиограммы, они скажут — да он же, бедняга, свихнулся, не стоит обращать на него внимание, его дело табак. Так вот чего они добиваются — сделать из меня сумасшедшего. А я так упорно сопротивляюсь, я оказался таким сильным, что они могут бороться со мной только с помощью наркоза.

Он стал тонуть, погружаться вглубь, вглубь, туда, куда они и хотели его загнать. Он почувствовал пощипывание во всем теле, и вдруг перед ним опять возникло прежнее видение. Он увидел желтый песок и плывущие над ним волны горячего воздуха. А над этими волнами он видел Христа в развевающихся одеждах, в терновом венце, с которого капала кровь. Он видел Христа, идущего из Таксона и трепещущего в пекле пустыни. И откуда-то издалека доносился плач женщины, и сквозь рыдания слышалось — мой сын, мой мальчик, мой сын…

Отчаянным усилием воли он заглушил этот голос, прогнал от себя видение. Еще нет. Еще нет. Еще он не добился своего. Но он и впредь будет говорить с ними, будет продолжать сигналить. Пусть он обливается потом — ничто не остановит его. Он не позволит им опустить крышку гроба. Он будет вопить, и царапаться, и драться, как любой человек, которого пытались бы похоронить заживо. До последней секунды жизни, пока не угаснет сознание, он не перестанет бороться, не перестанет морзить. Он будет действовать без передышки, морзить непрерывно — и во сне, и под наркозом, и при острой боли, — морзить вечно. Пусть они не отвечают ему, пусть не замечают, но, по крайней мере, они никогда не смогут забыть, что, пока он жил, он был человеком, который все время, не зная роздыха, взывал к ним.

Его сигналы все более замедлялись, и видение снова явилось, и он отогнал его, но оно вновь возникло. Голос женщины слышался то тише, то громче, будто его доносили порывы ветра. А он все морзил.

Он морзил. Но зачем? В самом деле, зачем?

Почему они не желают иметь со мной дела? Почему заколачивают гроб? Почему не дают мне говорить? Почему не хотят показать меня людям? Почему не хотят, чтобы я был свободен? Прошло пять или, пожалуй, шесть лет с тех пор, как меня вышибли из мира живых. Война, надо думать, уже окончилась. Никакая война не может длиться столько лет — ведь убивают так много людей, что скоро их станет не хватать. Но если война окончилась, значит, всех мертвых уже похоронили, а пленных отпустили. Почему же не освободить и меня? Почему я должен оставаться в заключении? Я не совершил преступления. По какому праву они удерживают меня? Как объяснят эту бесчеловечность?

Почему? Почему? Почему?

И вдруг он прозрел. Он увидел самого себя каким-то новоявленным Христом, человеком, несущим в себе все семена нового миропорядка. Он был новым мессией полей сражений и говорил людям — каков я, такими можете стать и вы. Ибо ему открылось будущее, он вкусил его и теперь жил им. Он видел аэропланы, летавшие в небе, он видел небеса будущего, где от этих аэропланов было черным-черно. Теперь же ему открылась картина ужасов внизу, на земле. Он видел мир влюбленных, но разлученных навек, мир никогда не сбывшихся мечтаний, никогда не осуществившихся планов. Он видел мир мертвых отцов, искалеченных братьев и иступлено кричащих, помешанных сыновей. Он видел мир безруких матерей, и у их груди — безголовых младенцев, пытающихся выкричать свое горе из глоток, пораженных ядовитым газом. Он видел вымершие от голода города, черные, холодные и неподвижные, и единственное, что двигалось или звучало во всем этом мертвом и страшном мире, были аэропланы, затмившие все небо, а далеко-далеко, на горизонте, раздавался громовой гуд тяжелых орудий, и после разрывов снарядов над голой, истерзанной землей всплывали облака порохового дыма.

В этом и состояла вся суть, он постиг ее и открыл им свой секрет. Они же, отвернувшись от него, тоже как бы открыли ему свою тайну.

Он олицетворял собой будущее, являл собой совершенно точный образ этого будущего они же пуще всего боялись, чтобы хоть одна живая душа увидела, каково оно, это будущее. Они уже смотрели вперед, уже вглядывались в грядущее, и где-то им уже виделась новая война. Для ведения этой войны им понадобятся люди, но если эти люди увидят, что их ждет, то не станут воевать. Вот почему они скрывают будущее, вот почему утаивают его под грифом «совершенно секретно». Они понимают — если все маленькие люди, все молодые ребята увидят это будущее, то сразу же начнут задавать всякие вопросы.

Они станут задавать вопросы и находить на них ответы, и тем, кто посылает их драться, они скажут — эй вы, изолгавшиеся ворюги, сволочи, мы не желаем воевать, не желаем быть мертвыми, хотим жить, мы — это мир, мы — это будущее, и что бы вы ни говорили, какие бы ни произносили речи, какие бы ни выкрикивали разные лозунги, мы не дадим вам искромсать нас на мясо. Хорошенько запомните — весь мир это мы, мы и еще раз мы, без нас его не станет. Мы делаем хлеб, и одежду, и винтовки, мы — и ось колеса, и его спицы, само колесо, без нас вы были бы голодными, голыми червями. И мы не умрем. Мы бессмертны, мы — источник всякой жизни. Мы — самые уродливые, самые презренные люди этого мира, но мы же и самые прекрасные его люди, и нас тошнит от него, и мы крайне измучены. С этим миром мы покончили раз и навсегда, ибо мы живы и не желаем погибнуть. Если же вы собираетесь начать новую войну, если снова в кого-то надо выпускать снаряды и пули, если снова надо убивать людей, то мы этими людьми не будем. Мы не будем ими, слышите! Мы — это те, кто выращивает пшеницу и превращает ее в хлеб, кто делает одежду, и бумагу, и дома, и черепицу, кто строит плотины и электростанции и натягивает длинные гудящие провода высоковольтных линий, кто перегоняет нефть, превращая ее в бензин, керосин и солярку, кто изготовляет лампы накаливания, и швейные машины, и экскаваторы, и автомобили, и самолеты, и танки, и пушки… О нет, мы не станем умирать! Умирать будете вы!

Умирать будете вы. Те, кто гонит нас в бой, кто натравливает нас друг на друга и хочет, чтобы один сапожник убивал другого сапожника, чтобы один рабочий убивал другого рабочего, чтобы один человек, который всего-навсего хочет жить, убивал другого человека, который тоже всего лишь хочет жить. Запомните это! Зарубите это на носу, вы, ведущие дело к новой войне! Запомните это, вы, «патриоты», злобствующие сеятели ненависти, изобретатели громких фраз! Запомните это так, как не запоминали еще ничего за всю вашу жизнь!

Мы — люди мирного труда, и мы не желаем войн. Но если вы разрушите наш мир, если лишите нас работы, если попытаетесь натравить нас друг на друга, — мы будем знать, что делать. Если вы скажете нам — нужно обеспечить всем людям демократию, то мы примем эти слова всерьез, и клянемся Христом-богом, — мы этого достигнем. Мы используем винтовки, которые вы насильно вручили нам, используем их для защиты самой нашей жизни, ибо угроза нашему существованию таится не по ту сторону окопов, не там, за нейтральной полосой, — она здесь, внутри наших границ, мы увидели это своими глазами, и мы это знаем.

Дайте нам в руки винтовки, и мы пустим их в ход. Дайте нам лозунги, и мы их осуществим. Затяните боевые гимны, и мы подхватим их, как только вы умолкнете. Нас не единицы, не десятки, не десятки тысяч, не миллионы, не десятки миллионов и даже не сотни миллионов, — нас миллиард, два миллиарда — вот сколько нас на свете! У нас будут лозунги, и гимны, и винтовки, и все это мы пустим в ход. И мы будем жить. Не обольщайтесь — мы будем жить. Мы хотим быть живыми, и ходить, и разговаривать, и есть, и петь, и смеяться, и чувствовать, и любить, и растить своих детей в полном спокойствии, в безопасности, чтобы они стали достойными и мирными людьми. А вы? Вы, властители и хозяева, продолжайте! Продолжайте готовить новое смертоубийство, вооружайте нас! Мы же обратим это оружие против вас!

Примечания

1

Беллоский лес — часть французского департамента Эн, место кровопролитных сражений осенью 1914 и летом 1918 гг. (Примеч. перев.)

2

Святой Николай, Санта Клаус — в странах английского языка Дед Мороз, рождественский дед. (Примеч. перев.)