Христос спускается с нами в тюремный ад - Рихард Вурмбрандт

не хотят больше ничего о тебе знать,

не хотят больше ничего о тебе знать.

Я не мог больше выносить этих слов, не мог от них убежать. Следующий день принес с собой жестокое "боевое собрание", в котором приняли участие только разочарованные мужья.

Ко многим другим заключенным пришли жены, сказал оратор, только мы были глупцами, нам отказали. Наши жены лежали в постели с другими мужчинами сейчас, в этот момент. Со всей имевшейся в его распоряжении непристойностью, он описывал нам все, что происходило между ними. А где были наши дети? На улице, и каждый из них в отдельности - атеист. У них не было никакого желания увидеть своих отцов. Как же все-таки глупы мы были!

В специальном отделении я слышал изо дня в день громкоговоритель:

Христианство - глупо,

христианство - глупо,

христианство - глупо.

Со временем я начал верить тому, что внушалось нам в эти месяцы. Христианство умерло. Библия предсказывала отход многих от веры. Я верил, что наступили эти времена.

Тогда я подумал о Марии Магдалине, и, наверное, как раз эта мысль спасла меня от душетленного яда последней и самой трудной стадии промывания мозгов.

Я вспомнил, как она оставалась верной Иисусу, даже когда Он воскликнул на Кресте: "Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?" А когда Его тело лежало в пещере, она стояла, плача неподалеку, и ждала, пока Он воскреснет. Когда я, в конце концов, поверил, что христианство умерло, я подумал, что несмотря на это, хочу верить в Христа и плакать у Его пещеры до тех пор, пока Он снова воскреснет, а это будет непременно.

Объявленный погибшим, жив

В июне 1964 года всех заключенных собрали в главном зале. Вошел комендант в сопровождении своих офицеров, и мы настроились на новую стадию "боевых собраний".

Вместо этого Александреску объявил, что все политические заключенные подлежат освобождению по объявленной правительством общей амнистии.

Я не мог в это поверить. Когда я оглянулся, то увидел сплошь ничего не выражающие лица. Потом комендант подал знак, и весь зал разразился аплодисментами. Если бы он им сказал: "Завтра вы все будете расстреляны", они бы также зааплодировали и закричали: "Это правильно, мы не достойны жить!"

Однако, это объявление не было новым трюком, как мы вначале предполагали. Летом этого года было выпущено много тысяч заключенных. За это мы должны были благодарить новую, так называемую "оттепель" между Востоком и Западом, а еще, хотя я тогда этого не знал, истинную перемену в мышлении нашего премьер-министра Георгиу-Дежа. После сомнения в принципах коммунизма он вернулся к вере, в которой воспитала его мать, и которой она была верна всю свою жизнь. Деж пришел к вере через служанку в своем доме и ее дядю, добродушного пожилого человека, который часто беседовал с ним о Библии. Вера в Христа, хотя он и не признавал ее открыто, придала ему силы, чтобы оказать сопротивление своим советским повелителям. Он не обращал внимания и установил отношения с Западом. Этим он подал пример другим угнетенным странам. К несчастью, через несколько месяцев он умер. Говорят, что его смерть была ускорена советскими агентами.

Подошла моя очередь. Я был в последней группе, состоящей приблизительно из ста мужчин, собранных в большом зале. Мы были почти последними заключенными, находящимися еще в Герла. В коридорах царила непривычная тишина. Нам подстригли волосы и выдали поношенную, но чистую одежду.

Пока я размышлял, что могло произойти с первоначальным владельцем моего костюма, меня позвал один человек: "Брат Вурмбрандт!" Он подошел ко мне и сказал, что был родом из Сибиу. Я предположил, что он был членом той общины.

"Ваш сын так много рассказывал мне про вас", - добавил он, - Мы были с ним в одной камере.

Я сказал: "Мой сын в тюрьме? Нет, это должно быть ошибка!"

"Хотите вы этим сказать, что не знали этого? - продолжал мужчина. - Он находится в тюрьме уже шесть лет".

Я отвернулся, а он ушел. Этот удар был слишком тяжел и превышал мои возможности его выдержать. У Михая было слабое здоровье, и он никогда бы не смог перенести длительного ареста.

Я все еще стоял, внутренне окаменев от страха, когда ко мне подошел комендант Александреску. "Ну, Вурмбрандт, - с любопытством спросил он, куда вы теперь пойдете, когда вас отпустят?"

Я сказал: "Не знаю. Мне официально сообщили, что моя жена сидит в тюрьме, и только что я услышал, что мой единственный сын также арестован. Кроме них у меня никого нет".

Александреску пожал плечами: "Значит и юноша также? Что вы скажете на это, что ваш сын - висельник?"

- Я уверен, что он находится в тюрьме не из-за воровства или другого преступления. А если он там ради Христа, то я горжусь им.

"Что? - закричал он, - все эти годы мы тратим много денег на вас, а вы считаете, что можете гордиться тем, что ваша семья сидит в тюрьме из-за таких вещей?"

"Я не высказывал пожеланий, чтобы вы что-то тратили на меня", - сказал я.

Мы разошлись в разные стороны. Я покинул тюрьму в одежде другого человека. На улицах Герлы мне показалось, что я ослеп. Когда я робко отправился в путь, мимо меня бешено проносились машины. Краски женского пальто, букеты цветов мучили мои глаза подобно шоку. Музыка, доносившаяся из открытого окна, действовала на меня словно чересчур приторный кофе. Воздух пах чистотой и свежестью, будто за чертой маленького города косили сено. Однако, все это было омрачено мыслью, что моя жена и мой сын находились в тюрьме.

Я доехал на автобусе до близлежащего города Клужа, где у меня были друзья. Но они переехали. В томительной жаре я с трудом переходил от одного дома к другому, пока, наконец, не нашел их. Они подали мне на стол пирожные, фрукты и всевозможные вкусные вещи. На столе я также увидел красивую коричневую луковицу. В тюремном заключении мне очень часто хотелось лука, чтобы избавиться от вкуса тюремной пищи, но теперь это было необязательно для меня.

Я позвонил одному из наших соседей в Бухаресте. Голос, который ответил мне, принадлежал Сабине.

"Это - Рихард, - сказал я. - Я думал, что ты в тюрьме." Я услышал хаос звуков. Михай взял трубку. "Мама упала в обморок, оставайся у телефона!" Возникли еще какие-то странные звуки. Потом Михай сказал: "Она снова пришла в себя. Мы думали, что ты умер!"

Михай никогда не сидел в тюрьме. Ложное известие, которое мне сообщили, было последней точкой над "и", чтобы проверить мою реакцию на промывание мозгов.

Я сел на поезд, идущий в Бухарест. Когда он въехал на перрон, я увидел толпу людей: мужчин, женщин и детей. В руках у них было много цветов, и я спросил себя, кто же тот счастливчик, кому уготована такая встреча. Потом я увидел знакомые лица и высунулся из вагонного окна, чтобы помахать встречающим. Когда же я вышел из поезда, то мне показалось, будто все люди из нашей церкви бежали навстречу мне. Потом я обнял мою жену и моего сына.

В тот вечер Сабина рассказал мне, что уже несколько лет тому назад ей сообщили о моей смерти. Она отказывалась в это верить, даже тогда, когда незнакомцы, выдававшие себя за бывших заключенных, посещали ее и утверждали, что присутствовали на моих похоронах.

"Я буду его ждать", - сказала она. Прошли годы без единого известия обо мне, пока не прозвучал мой телефонный звонок. Для нее мое появление было подобно воскресению из мертвых.

Мои последние занятия на Родине

Однажды в воскресенье, через несколько месяцев после моего освобождения, мы совершали небольшую экскурсию со школьниками. Сначала за нами по пятам шла тайная полиция. Но когда они увидели, что мы пошли в зоопарк, нас оставили в покое. Я подвел ребят к клетке со львом, собрал их всех вокруг себя, чтобы я мог тихо говорить.

Я сказал им: "Ваших предков бросали вот таким диким животным за веру. Они шли на смерть с радостью, потому что верили в Иисуса. Может наступить время, когда и вы также пойдете в тюрьму, и должны будете страдать за то, что вы - христиане. Вы должны сейчас решить, готовы ли вы встретить этот день?"

Со слезами на глазах один за другим сказали: "Да". Больше я не задавал им вопросов. Это было мое последнее занятие с теми, кто готовился к конфирмации, прежде чем я покинул родину.

В предисловии я уже писал почему решил покинуть Румынию и как я попал на Запад. И еще несколько строк я хотел бы добавить. В стену одного городского здания в Вашингтоне замурована большая медная мемориальная доска. На этой доске искусно выгравирована конституция Соединенных Штатов. Когда смотришь на нее вблизи, то видишь только выгравированный текст. Но когда чуть отойдешь назад, чтобы изменился угол зрения, то из текста выплывает лицо Георга Вашингтона [40] .

И с этой книгой может быть точно также. Она содержит эпизоды из жизни человека и сообщает о тех, кто был с ним вместе в тюрьме. Но из всех этих историй обязательно должен явиться Иисус Христос, который сохранил нас в вере и дал силы все преодолеть.

----------------------------