Наркомпуть Ф. Дзержинский - Самуил Зархий

Нарком возмутился:

— Подготовьте от моего имени записку начальнику округа, укажите, что необоснованные требования материалов, запасы которых в Республике крайне ограничены, являются красноречивым доказательством полной бесхозяйственности и легкомысленного отношения к делу. Пусть начальник округа немедленно объявит Берхману строгий выговор с предупреждением.

— Слушаюсь, — промолвил Матвеев и собрался уйти.

— Одну минуточку, — остановил его нарком. — Я хотел, чтобы вы временно, месяца на три-четыре, остались в Сибири, пока не наладится снабжение предприятий. Как вы на это смотрите?

— Если прикажете, Феликс Эдмундович, останусь.

— Ну, а без приказа?

Преодолевая стеснение, Матвеев признался, что с нетерпением ждет возвращения экспедиции в Москву, так как жена болеет и ей очень трудно без него.

— А чем она болеет?

— Язвой желудка.

— Язвой желудка? Тогда не надо. На днях у одного из наших специалистов обнаружилась эта же болезнь и я его отправил лечиться в Москву. Несмотря на то, что он здесь очень и очень нужен был — исполнял обязанности заместителя начальника округа.

Тревожное известие пришло неожиданно.

— В Омских мастерских — чрезвычайное происшествие, — сообщил взволнованный Благонравов.

— Снова пожар? — быстро спросил нарком.

— Нет!

— Так что же случилось?

Благонравов начал рассказывать. Хищения топлива на узле достигли неслыханных размеров — около 900 пудов в сутки. По его приказанию чекисты стали принимать меры. Одна из них — усиленный караул у пропускной будки железнодорожных мастерских. Вчера после гудка об окончании работы чекисты увидели такую картину — почти у каждого из рабочих, направлявшихся к выходу, в руке было ведро с углем. Из мастерских никого не выпускали, пока не высыпят уголь. Это вызвало большое недовольство и сегодня утром мастеровые потребовали от месткома немедленно созвать экстренное собрание, где начали обсуждать вчерашний инцидент. Эсеры усиленно подогревали недовольство мастеровых, подбивая их на забастовку. Рабочие не поддались на провокацию, но успокоительные речи администрации и комиссара Сверчкова тоже не подействовали. Тогда Сверчков внес предложение — избрать делегацию к наркому путей сообщения. Все с этим согласились и делегацию выбрали. Дзержинский вспыхнул:

— Не буду я выслушивать ультиматум эсеровских вожаков…

— Феликс Эдмундович! Эсеров делегатами не выбрали, хотя они к этому всячески стремились. В делегацию вошли одни беспартийные — кадровый высококвалифицированный слесарь, старый котельщик и еще молодой подручный токаря, комсомолец… Выбрав делегацию, все успокоились и стали к станкам.

Нарком хотел что-то спросить Благонравова, но за дверьми в коридорчике послышались приглушенные голоса. Дежурный сотрудник доложил, что пришел комиссар Сверчков с тремя рабочими из мастерских.

Нарком поздоровался с вошедшими за руку, пригласил сесть, пытливо вглядываясь в лица делегатов.

— Мне известно, что у вас произошло, — начал он разговор. — И я хотел бы знать, как вы сами все это оцениваете?

Делегаты молчали и с минуты на минуту это молчание становилось все более тягостным.

Наконец, его прервал пожилой слесарь. Простуженным, хриплым голосом он, заметно волнуясь, сказал:

— Товарищ Дзержинский! Вы может думаете, что мы — несознательные или бессовестные люди. Нет! Разве мне или ему, или ему, — указывал он кивком головы на своих соседей, — не совестно тащить ведро угля, которое во как нужно для паровозов и кузницы? Конечно, очень совестно! Но войдите в наше очень тяжелое положение — ведь ни угля, ни дров нам никто не выдает. Как же нам прожить без отопления при здешних морозах? Жили бы мы, скажем, где-нибудь на юге, там, конечно, холодное время можно потерпеть. А как потерпишь у нас, в Сибири, при 30–35 градусах? И у каждого, конечно, дети… Что делать? Вот и тащишь каждый день по ведерку угля, хоть и стыдно мне, старому рабочему, опостылело до края…

Слесарь сокрушенно замолчал. А старый полуглухой котельщик с седыми усами и бородкой, приложив руку к уху, чтобы лучше слышать, согласно кивал головой.

Дзержинский тоже молчал и думал: «Как не войти в положение рабочих? Ведь не получая ниоткуда топлива, железнодорожники берут уголь в депо, в мастерских, с паровозов, с вагонов, иначе в сибирском климате они просуществовать не могут. Но мириться с этим никак нельзя. Видимо, единственный выход — выдавать рабочим транспорта топливо, хотя бы низкого качества, хотя бы по голодной норме. Наркомат должен узаконить такие выдачи и тогда несравненно легче будет вести борьбу с действительно злостными хищениями…»

Недоумевая, почему нарком молчит, избранный делегатом бойкий паренек с вихрастым русым чубиком, поддерживая высказывание слесаря, тихо добавил:

— Товарищ нарком! Если вот у вас, здесь, в вагоне тепло, то и у рабочего дома тоже должно быть тепло.

— Васька! Как ты разговариваешь с товарищем Дзержинским! — прикрикнул на него седой котельщик. — Что ты товарища наркома до нас равняешь? Они, считай по-старому, — министр путей сообщения. Они выполняют задание самого Ленина. Ты что, газет не читаешь? Что же ты и самому наркому мерзнуть прикажешь, как нам? Языкастый ты больно, а еще комсомол!

— Напрасно вы так, папаша, — смущенно сказал Дзержинский. — Вася ничего плохого не сказал. Конечно, у рабочего в квартире должно быть тепло. Он совершенно прав…

Присутствовавший при этом разговоре Благонравов видел, как искренне почувствовал неловкость Феликс Эдмундович от простодушной реплики паренька, видел, что ему действительно неприятно то, что он, нарком, живет в теплом вагоне в то время, когда у мастеровых нет топлива. Долго работая с ним вместе, Благонравов хорошо знал скромность Феликса Эдмундовича, его исключительную щепетильность во всем, что касалось бытовых условий жизни.

После некоторого раздумья народный комиссар обратился к делегатам:

— У нас теперь огромные затруднения с углем из-за снежных заносов и сейчас мы никак не можем выдавать его железнодорожникам. Как это сделать в будущем — мы обязательно решим в наркомате. Пока что я прикажу выдать рабочим дрова, но, к сожалению, не всем, а особо нуждающимся, у кого малые дети. На станции — очень небольшой запас дров. А почему бы самим мастеровым не заняться заготовками дров? Ведь от Омска, мне говорили, идет узкоколейка к лесным разработкам.

— Так мы бы с дорогой душой! — живо воскликнул слесарь, прижимая руку к сердцу. — Но не можем же мы не выйти на работу, а отправиться в лес. Должон же кто-то руководить, договориться с начальством, выделить бригаду лесорубов, собрать инструмент, выдать авансом хлеба, картошки… А у нас никто этим не интересуется, ни местком, ни партячейка…